Страница 90 из 132
— Речь идет, пане полковник, о ваших казаках.
— А разве... — тревожно вскинулся Кречовский.
— Народ на Украине, что натянутый лук...
— Реестровые казаки крест целовали на верность Речи Посполитой.
— А если за крестом этим только ложь? Вы, ваша милость, хоть и поляк, но не стали католиком, исповедуете православную веру, вы знаете, как папа римский торгует богом. А крест для него — не более чем палка, которой он подгоняет иезуитов, чтобы они...
— Я хотел бы знать, зачем вашмость приказали меня задержать?
— Чтобы пан полковник подумал, где его место.
— Перед сыном короны такой вопрос не может стоять.
— Я тоже сын короны, вашмость, а вынужден был взяться за саблю.
— Значит, пан предлагает мне стать изменником? — Кречовский побледнел и машинально потянулся рукой к сабле, но Зорка отобрал ее, еще когда полковник садился на коня. По лицу полковника пробежала нервная дрожь. Он был против насилий чванливой шляхты, помогал и готов был впредь помогать Хмельницкому в его борьбе с магнатами за попранную честь, не препятствовал справедливым притязаниям Украины, не станет препятствовать и теперь, — но чтобы его обзывали предателем?!
— Это уж слишком, пане сотник!
— Изменяет тот, пане полковник, кто не печется о судьбе отечества, а думает лишь о собственной выгоде.
— У меня нет времени на споры, вашмость. — Кречовский круто повернул к коню.
— Времени у вас больше, чем нужно.
— Пан говорит загадками.
— От Затона скачет гонец — сейчас все станет ясно.
— Так пан надеется?.. — уже догадываясь, тревожно спросил Кречовский.
— Это должно случиться, вашмость, ибо натянутый лук когда-нибудь должен выстрелить.
Гонец осадил перед Хмельницким взмыленного коня и громко крикнул:
— Ваша ясновельможность, пане гетман! Полковник Ганджа велел передать, что все уже кончено! Теперь городовые казаки хотят услышать вашу ясновельможность, самого пана гетмана.
— Слава! Слава! — закричали все вокруг.
— Что это значит, вашмость? — спросил Кречовский, бледнея.
— Свершилось, пане полковник: реестровые казаки перешли под знамена Запорожского низового войска. А кто из старшин? — спросил он у гонца.
— Полковник Ханенко, Федор Гладкий, сотник Филон Джалалий...
— Верные товарищи! — воскликнул Капуста, до сих пор только слушавший разговор Хмельницкого с Кречовским. — А полковник Барабаш?
— Его Джалалий копьем проткнул, пане есаул. «Вот, говорит, продажная душа!» Барабаш за саблю... И вместе с саблей в Днепре очутился. Изрубили еще пана Ильяша и пана Вадовского, говорят, и Горского и Нестеренко. Уж такие были преданные панам! Полковник Ганджа долго слово держал перед казаками — так его аж на руки подняли. Уже избрали есаулом сотника Джалалия.
Чем дольше говорил гонец, тем ниже опускал голову полковник Кречовский. То, что реестровые казаки перешли под знамена Хмельницкого, в конце концов не было такой уж неожиданностью: все они православные, а как раз «за православную веру» и было написано на его знамени. Кречовского терзала мысль о том, как теперь отнесется к нему шляхта: ведь он остался в живых, когда всех остальных старшин казаки либо утопили в Днепре, либо арестовали. Теперь уже никто не поверит в его непричастность к измене реестровых казаков.
— Прикажите, пане Хмельницкий, арестовать и меня, — сказал он, не поднимая головы.
— На утешение королевичам, на утешение Вишневецкому и Конецпольскому? — с укоризной сказал Хмельницкий. — Да имеют ли они право судить пана полковника, который, добра желая отчизне, выступил на защиту казаков? Почему же вашмость не хочет сделать еще один шаг, чтобы до конца быть верным себе? А вам, вашмость, я доверю любой полк.
— На что вы надеетесь?
— На народ, вашмость! Армия среди своего народа, как рыба в воде, а польскую шляхту и голуби клевать будут. Подумайте, пане Кречовский, и о своих владениях на Украине.
Стремянный подвел коня, и Богдан Хмельницкий легко вскочил в седло. За ним сели на коней и казаки, только Кречовский все еще стоял понурившись. Когда кони нетерпеливо застучали копытами, он медленно поднял голову. В его глазах, как тучи после бури, таяли последние мучительные колебания.
— Приказывай, пане гетман! — сказал он охрипшим от волнения голосом.
— Коня киевскому полковнику пану Кречовскому!
Значковой выехал вперед с белым флагом, на котором золотой вязью было написано: «Покой христианству», и гетман Хмельницкий двинулся к реестровым казакам, ожидавшим его на берегу Днепра.
IV
Место для встречи противника было подходящим во всех отношениях: слева тянулось болото, справа — река Желтые Воды, тоже заболоченная, а впереди — низина с леском, дававшим возможность незаметно зайти в тыл врагу. Именно здесь Хмельницкий и приказал своему войску остановиться и, пока не пришли еще поляки, укрепить лагерь. Больше половины лошадей он послал навстречу реестровым казакам, которые плыли уже по реке Суре. Их надо было во что бы то ни стало перебросить в лагерь к завтрашнему вечеру.
Богдану Хмельницкому было известно несколько форм лагеря — чаще всего лагерь строили в четыре ряда, с крыльями более длинными, чем поперечник: в случае необходимости концы сразу же можно сомкнуть. Иногда приходилось располагать лагерь в форме серпа, в форме рогатки или в форме буквы «ш», а когда нужно — и в два ряда. Так поступали, когда войско переходило к обороне; кони выпрягались, возы накатывались оглоблями один на другой, скреплялись цепями, а в промежутках между ними устанавливались щиты. Со стороны поля боя возы прикрывались досками, которые могли выдержать удары ядер. На каждом возу становилось тогда по четыре воина с цепами или крюками в руках, они отбивали наступление. Цепы были окованы железом, и воины наносили ими до тридцати ударов в минуту. Остальная пехота находилась внутри лагеря и служила резервом. Конница располагалась вне лагеря. Если противник наносил ей поражение, она укрывалась в лагерь, спешивалась и действовала как пехота.
Когда нужно было незаметно для врага перестроиться, вперед выползали воины со снопами влажной соломы и поджигали их: огромные клубы дыма скрывали лагерь от вражеских глаз.
При наступлении лагерь иногда окружал часть вражеских войск, замыкал их в прочное кольцо и затем рубил или расстреливал противника с возов.
Местность на речке Желтые Воды разрешала построить лагерь в четыре ряда, даже насыпать возы землей и сидеть, как в настоящем форту. А поскольку полякам придется стрелять снизу вверх, — вражеский огонь не будет причинять казакам никакого вреда. Если бы враг даже окружил лагерь, то и тогда — стоило лишь покатить возы с горы — они сами прорвали бы ряды противника. Так в свое время и сделал Жижка, когда гуситов окружили католики на горе Канька. Но сейчас на всю Европу гремела слава шведского полководца Баннера, победившего немецкую армию в битве под Виттштоком: Баннер обошел врага с правого фланга и навязал ему бои. Немцы стянули сюда все свои силы; Баннер, измотав противника, бросил с другого фланга свежую конницу и обратил врага в бегство. Богдану Хмельницкому известно также было, что московский князь Дмитрий Донской подобным же приемом разгромил татар и заставил их бежать с Куликова поля.
Богдан Хмельницкий осматривал место предстоящего сражения и прикидывал в уме, откуда лучше будет зайти во фланг противнику, чтобы применить такую тактику. Но осуществить это можно будет лишь в том случае, если татары согласятся бросить в бои не менее половины своей конницы. Однако Тугай-бей до сих пор почему-то не проявляет большого желания драться. Он даже расположил свою конницу за буераком, верстах в пяти от лагеря. Окончательное решение Хмельницкий намеревался принять перед самым боем, а сейчас он лишь думал о соотношении сил. Он знал, что у противника были опытные воины, такие, как Шемберг — умный, проницательный шляхтич — и начальник тяжелой кавалерии Раковский. А особенно выделялся молодой, горячий полковник королевского войска Чарнецкий. «Только не такой им нужен рейментарь, как Стефан Потоцкий», — думал Хмельницкий.