Страница 89 из 132
— Сейчас на плес выедем... — прервал свой рассказ Никитин. И уже сердито добавил: — Я сорок лет на каторге богу молился, а кто помогал в беде? Ваш казак Тарас Дрибныця помогал! Мы с ним были прикованы на галере к одной лавке, с ним и сюда пришли. Вот это был казак... Только шибко его порубали и постреляли, а то и по сю пору жив был бы."
— А куда же Самойло Кошка девался?
— Какой Самойло? — удивленно спросил Никитин.
— Тот, что вывел вас из неволи.
— Старшой? В Калугу вернулся. Только его не Самойлом звали, а Иваном Семеновичем.
Казаки вытаращили глаза: каждый кобзарь доподлинно знал, что невольников вывел Самойло Кошка, преславный казак, который потом стал гетманом, а не какой-то там Иван.
— Это, верно, по-московски так говорят — Семенович, — примирительно заметил один, — а по-нашему Самойло.
— Не знаю, батюшки. Семенович сказывал, что был он калужский стрелец, по прозванию Мошкин, а взяли его татары на государевой службе на Усерди.
— А у нас говорили — Кошка!
— Вот были люди! — с искренним восхищением произнес Пивень. — Не чета нынешним.
— А что нынешние? — огрызнулся один из казаков.
— Тем басурманский царь имения давал, чтоб только стали служить против христианской веры, — не захотели. А нашим — тридцать злотых в год и кожух — пойдут хоть на отца родного.
— Да киньте этого прицепу за борт! — уже с раздражением закричали несколько казаков.
— Правда глаза колет? Кидайте! Только не пожалели бы!..
— Может, он чародей какой? Я знал одного, пули заговаривал. Может, и ты из таких? — сказал рулевой, скептически оглядывая беззубого Пивня.
— Может, и из таких. Вот скажу, чтобы вы перешли к казакам-запорожцам, они за веру православную бьются, за старинные вольности, — и перейдете.
— Слышите? К кому же это мы перейдем? — насмешливо загудели казаки.
— К гетману Хмельницкому!
— Вот мы ему как всыплем, твоему Хмельницкому, так и костей не соберет!
— Я так и думал, что у вас не головы, а тыквы на плечах.
Казаки удивленно переглянулись.
— Да ты, чертов сын, если знаешь что, так говори, а не дразни, как собак в подворотне!
— Видно, у тебя язык чешется!
— Говори, коли не хочешь выкупаться в Днепре! — уже с кулаками подступили к нему казаки.
— До берега и летом доплыть — запаришься.
Пивень взглянул на реку. Вербы вон как далеко, а и те еще стоят в воде. У него перехватило дыхание.
«Эх, один раз помирать!» Он махнул рукой и уже сердито выкрикнул:
— Глухари вы чертовы! Аль не слышите, чго творится на божьем свете, как стонет Украина? Не знаете, почему бедный Хмель должен был на Сечь податься? И почему так хочется вельможным панам его поймать? Ну, так слушайте! — И он начал горячо рассказывать все, что слышал, что знал о коварных замыслах польской шляхты, о чаяньях сотника Хмельницкого. С каждым словом его все теснее обступали казаки, все больше хмурились их обветренные лица. — У Хмеля, почитай, уже все шестьдесят тысяч только своего войска, да еще сорок тысяч татар Тугай-бей привел, — в заключение сказал Пивень. — Вот и раскиньте мозгами, куда вас паны посылают, кому придется собирать свои косточки.
Казаки призадумались. В это время кончились камыши, и впереди ярко заблестела открытая вода. Она была красной от закатившегося за горизонт солнца и только далеко впереди белела, как снежный намет. На палубу вышел полковник, с ним несколько старшин. Они то и дело отмахивались и хлопали себя руками, спасаясь от мошкары, которая вилась столбом. Пивню показалось, что полковник как-то ехидно на него поглядывает, и он подумал про себя: «Молись, Пивень, пришел твой час!» Вспомнил Метлу и с тоской посмотрел на берег, но Метлы нигде не было видно.
Старшины о чем-то совещались. Среди казаков, смущенных и заметно взволнованных, тоже шел тихий разговор, и в нем Пивень смог услышать такие слова, от которых его морщинистое лицо начало проясняться. Он тайком глянул в лукавые глаза Проня. Никитин хитро щурился.
Старшины решили подождать, пока подойдет второй байдак, на котором ехал полковник Вадовский, а с ним советники — полковник Барабаш и есаул Ильяш Караимович. А когда они подплыли, все сошли на берег, только полковник Барабаш продолжал спать, прикрывшись от мошкары молодыми листьями татарского зелья. Казаки не спешили приниматься за перетаскивание байдаков, а с нетерпением поглядывали, не плывут ли остальные. Тут и впрямь перебираться волоком было куда труднее, чем на предыдущих порогах: берега заросли ольхой, тальником, все в оврагах. Полковник Кречовский пересел на каючок и поплыл вдоль берега, чтобы осмотреть его с воды. Он не спешил: байдаки уже намного опередили пешую колонну. Не беда, если казаки и заночуют на берегу. Несколько дальше в Днепр впадала степная речка Сура. Летом она обычно едва сочилась, а сейчас несла мутные воды широким потоком. Берега Суры белели черемухой, от аромата которой трудно было дышать, вокруг щелкали соловьи. Полковник углубился под этот сказочный свод, любуясь природой. И вдруг услышал:
— Пугу, пугу!
Мороз пробежал у него по коже: ведь тут не должно быть никаких казаков. Может, ему только почудилось? Может, это филин? Но крик повторился ближе и громче.
— Поворачивай! — крикнул полковник своему казаку, гнавшему каючок одним веслом. Казак тоже, верно, испугался, он начал грести так неровно, что едва не опрокинул каючок.
— Не спешите, пан Кречовский, там и без вас обойдутся!
— Здесь нет никакого Кречовского! — закричал полковник таким голосом, что даже самому стало стыдно.
— Как отвернулись, так уже перестали и собою быть? Узнаем и со спины, вашмость! Давайте в прятки не играть.
— Придержи каюк. Чего вы хотите?
— Челом, пане полковник! Нужно о важном деле поговорить, только неудобно кричать на всю Украину. Просим, вашмость, сойти на берег.
Полковник Кречовский сидел нахмурившись. На высоком лбу собрались морщины, по бледному лицу пробегали судороги, растерянный взгляд не знал, на чем остановиться. Наконец он сквозь стиснутые зубы выдавил одно только слово:
— Пошел!
Казак, оглядываясь то на кусты черемухи, то на полковника, несмело погрузил весло в воду.
— Пане полковник, дальше вашу милость не пропустят ни на шаг, — сказал тот же голос из кустов.
И тотчас же прозвучал выстрел. Пуля взвихрила воду перед каюком.
— Вы что — в плен меня хотите взять? — испуганно выкрикнул Кречовский.
— Такого приказа не имеем.
— От кого не имеете приказа?
— От ясновельможного гетмана войска Запорожского Хмельницкого.
Полковник от удивления часто замигал, потом быстро взглянул на кусты черемухи и еще раз переспросил:
— Хмельницкого?
— Ясновельможного гетмана.
— Пан Хмельницкий имеет ко мне дело?
— Поручено просить вас, ваша милость, сойти на берег.
— А чем ручаетесь?
— Даем заложников.
— Хорошо. Поворачивай!
Из кустов вышло трое казаков.
— Наши вам головы, пане полковник.
За кустами ожидал писарь гетмана Зорка с двумя джурами и конем для полковника.
— Куда вы хотите меня везти?
— К ясновельможному гетману, вашмость.
Богдан Хмельницкий стоял под бунчуком в окружении трех старшин и десятка казаков неподалеку от берега Днепра. В толстом старшине Кречовский сразу узнал Лаврина Капусту, рядом с ним стояли два брата Нечая. Освещенная красными лучами заходящего солнца, группа была живописна и величава. Полковник Кречовский растерялся: еще вчера Богдан Хмельницкий был его сотником, а сейчас перед ним стоял с булавой за поясом государственный муж. Кречовский быстро соскочил на землю и пошел пешком. Богдан Хмельницкий двинулся навстречу, широко раскрыв объятия.
— Челом, пане полковник и наш дорогой приятель. Простите, что вашу милость заставили ехать сюда, но мы так поступили, беспокоясь о вашей безопасности.
— Приветствую, вашмость! — Кречовский еще не мог заставить себя величать сотника Хмельницкого ясновельможным паном, да и не пристало польскому полковнику унижать себя перед казаком. Потому он решил употреблять «вашмость» — так ведь можно обращаться к кому угодно. — Но о какой безопасности вашмость беспокоится? Надеюсь, ваши казаки послушны.