Страница 83 из 132
В Лукомле пришлось ехать мимо того двора, из-за которого столько страху натерпелся Семен. Он старался не смотреть по сторонам, но услышал, что его окликают, и оглянулся: из хаты, уже с дружеской улыбкой на лице, бежал к нему Саливонов отец. Все это видела пани. А вдруг она знает, кто он такой? Семен, притворившись, что не слышит, стегнул коня и поскакал дальше.
Долго скакать Семену не пришлось: в лесу преградили дорогу двое каких-то людей, а когда Семен, и без того сердитый, прикрикнул на них, они не только не испугались, а еще схватили лошадей за уздечки. Пани завизжала. Семен выхватил пистоль, но выстрелить не отважился: из кустов на дорогу выбежали человек десять и окружили рыдван.
Первое, о чем подумал Семен, — это что Ярина будет по нем убиваться, когда узнает о его гибели, и тут ему стало жалко себя. Опомнился он от крика княгининой крестницы.
— Не смейте нас трогать, а то скажу князю, так он вас всех повесит! Вы знаете, кто мы?
— Паны-кровососы. Вот вы кто! — отвечал, видимо, старшой.
Он был высок и хорош собой.
— Вылезайте и пошли ко всем чертям: нам кони нужны, — и обернулся к Семену. В глазах вспыхнул мстительный огонек. — А, лизоблюд! Прихвостень светлости Яремы проклятого! Слезай!
— А этого отпустить? Кучера? От страха он уже, видать, портиться начал. Мразь!
— Ты не шути. Наговорили про нас... человек и поверил. Как тебя звать, старик?
Кучер переводил с одного на другого выскочившие из орбит глаза, посеревшие губы его дрожали, и он ничего не мог произнести, кроме «пан», «пан», да и то это было больше похоже на шлепанье губами, чем на слова.
— Коли ты про себя — верим, — сказал старшой, — а когда про нас, так брешешь, тут собрались честные люди. Хочешь, приставай... Только где тебе! Скиньте его!
Лошадей направили в лес, и они потащили рыдван по нехоженой земле, а следом поехали хлопцы. Они, видимо, спешили и на Семена не обращали больше внимания, только связали за спиной ему руки. Семен, услышав, что старшого называли Петром, стал присматриваться к нему внимательнее, и теперь это смуглое лицо начало казаться ему знакомым. И чем дальше, тем больше. Но от волнения мысли его разбегались, и догадка, которая, казалось, вот-вот уже была у него в руках, ускользала. На Галю он ничуть не был похож, ведь Галя была беленькая, с синими глазами, а этот чернявый и кареглазый.
Хлопцы, ехавшие сзади, о чем-то заспорили, и один сказал:
— Ты и про Саливона говорил, что загинул, а он сегодня объявился.
— И говорит — сразу двигать?
— А тебе не очертело еще ждать?
Один приятель толкнул другого коленом и кивнул на Семена: они перешли на шепот.
Семен сидел на ко́злах, рядом с каким-то коренастым дядькой, который косо поглядывал на него. Он еще не решил, как ему вести себя с лесовиками, чувствовал, что к князю, должно быть, уже не вернется. А если начнется восстание и реестровые будут заодно с восставшими, он тоже пристанет. Против своих не пойдет.
Прошел уже добрый час, когда подъехали к землянкам, вырытым на большой прогалине. Она вся кишела лесовиками и напоминала ярмарку, только что баб и дивчат не было видно. Но так же у возов лежали круторогие волы, мекали козы, ржали кони, под ногами вертелись собаки. В одном месте слышно было, как кто-то ссорился, в другом — звенела бандура. Кто-то затянул песню, но шум покрыл ее звуки. Через всю поляну цепочкой вытянулись повозки, на которые лесовики нагружали скарб. Одна повозка была доверху гружена оружием: мушкетами, карабинами и кривыми саблями. «А князь искал свое оружие по селам», — подумал Семен, про которого, казалось, забыли: бросили под дикой грушей и занялись своими делами. Лесовики, проходившие мимо, кидали на него недобрые взгляды, а иной раз добавляли к ним и крепкое словцо. Семен слышал про неумолимого Лысенко, прозванного Вовгуром, но не испытывал страха. Жаль только было Ярины. Он горько вздыхал.
Когда повозки были уже увязаны, Семена повели к крайней землянке. В ней сидели трое. Григор Лысенко — подстриженный по-селянски в кружок, коренастый, крепко сбитый, с крупными чертами лица. Семен почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Вторым был Саливон, все еще с темными кругами под глазами. Семен знал только третьего. Это оказался старшой ватаги, перехватившей их на дороге.
Саливон, не обращая внимания на Семена, продолжал:
— Повесить успеем, Григор! Я не верю в эту сказку про кавалеров. Их выдумала какая-то Ярина, служанка. Ее в первую очередь повесить надо.
Семена даже подбросило.
— Это за что же?
— А, так и ты ее знаешь! Может, вы вместе и выдали Стася и Галю?
— Ты не брат ли ее? Не Петро?
При этих словах вскочил с места чернявый и впился глазами в Семена.
— А тебе что? Я — Петро. Галин брат!
Каким-то неуловимым движением он действительно напомнил Галю, и Семен сказал:
— Все местечко объездил, о тебе распытывал. Вот почему люди таились!
— Может, Ярема твой по мне заскучал?
— Надо было передать узелок.
— От кого? — уже растерянно спросил Петро.
— Сестричкино платье. Ярина просила завезти.
— Ярина? — вскрикнули оба вместе. — Давай сюда!
— У соседа оставил.
— У какого соседа? — торопливо спросил Саливон.
— Должно, у твоего батьки. Что-то больно ты на него похож.
— Ты видел моего старика?
— Видел. Жив-здоров.
Теперь Семену было нетрудно догадаться, что третьим был сам Лысенко.
— А что эта Ярина говорила? — спросил Саливон все еще злым голосом.
— Говорила, чтоб очень не убивались... Два раза даже повторила. Я тогда внимания не обратил, а теперь вижу, что у нее еще что-то было на уме.
— Хотя бы и было. А ты знаешь, что это она выдала Галю, а Галя нам помогала? Ну, не я буду, если не сниму ей головы.
— Ты раньше мне голову сними, потому — в глаза тебе говорю, что ты брешешь, как паршивый пес. Ты спроси, кто такая Ярина, откуда она взялась в замке, кто еще так заступался перед княгиней за Галю, как она. Тогда и казни. — И Семен стал рассказывать, как он встретил в степи Ярину.
Чем дальше он говорил, тем больше разглаживались лица Саливона и Петра. Под конец Семен сказал:
— Это все княгиня, это она свой норов показывает, за князя своего боится. А Ярина и меня пристыдила, что я доселе князю служу. Теперь я понял ее слова и к князю больше не вернусь.
— А если мы тебе накажем вернуться? — впервые подал голос Лысенко. — Нам надобно знать, что замышляет и будет замышлять против православных этот иуда Вишневецкий. Гали не стало. Стася не стало... А ну-ка, что передавала эта дивчина? Так, так, похоже, она еще что-то хотела сказать. Может, думает заступить Галю? Надо разведать. Станешь помогать — живи на здоровье, а не хочешь — тут же прикажу тебя повесить. Живого тебя отпустить уже не можно. Только не надейся нас обдурить: найдем и под землей.
— Развязывайте руки! — сказал Семен, глубоко вздохнув. — Говорите, что и как!
— Скажем по дороге, а сейчас надо двигаться. Будет удирать князь, и ты с ним поезжай, хотя бы в Польшу.
— Разве и такое может статься? — недоверчиво спросил Семен, растирая посиневшие руки. — У него тысяч шесть войска.
— Посмотришь.
VIII
В тот же день отряд Лысенко вышел из лесу и двинулся вверх по берегу Оржицы. Сторожевой дозор успел захватить в Яблоневом всю семью посессора. Кроме лесовиков во двор усадьбы набилось уже полно и местных посполитых. Одни тащили зерно, другие домолачивали скирды хлеба, а не то кололи тут же свиней, резали скот, и все это не для себя, а для отряда Лысенко, у которого народу прибывало с каждой минутой. Здесь же был и войт, который повсюду искал шкатулку с актовыми бумагами. Ее нашли наконец под половицей, и посполитые накинулись на бумаги, как на притаившегося зверя.
— Сжечь их, сжечь!
— Там все наши земли записаны. Все наши души поневолены. Сжечь!
Бумаги начали жечь под окнами, огонь взметнулся под самую крышу, солома была сухая, и через какую-нибудь минуту пылал уже весь дом. Никто не стал гасить пожар. Огонь, крики, радость победы — все это опьянило людей, и они уже со страхом думали о возвращении к вчерашней жизни. Здоровенный парубок долго смотрел на бывалых повстанцев и робко улыбался, но, когда вспыхнул панский дом, парубок вдруг хлопнул шапкой оземь и закричал: