Страница 77 из 132
— Сто дьяблов! — крикнул разозленный Потоцкий. — Он немой!
Гаврила скривил искусанные до крови губы и впервые заговорил:
— Брешешь, пане, как собака.
IV
Калиновский приехал к вечеру и увидел, что у коронного гетмана полно гостей. Среди них были два комиссара, присланные его королевской милостью, полковник Андрей Хоенский, командовавший отрядом князя Острожского, а также полковники Бжозовский и Гжизовский, гусары пана краковского.
Были тут и владетели хоругвей и полков, прибывших ранее, командиры отрядов краковского воеводы Замойского, казацких хоругвей пана Островского, драгун пана Жарновецкого, ксендза-иезуита Петрония Ласки, надворного войска панов Калушского, Корецкого, Немирича, ротмистр коронной артиллерии. Была здесь и поместная шляхта, даже из дальних деревень. Она выделялась испуганным видом.
Калиновский в уме прикинул численность армии: кварцяного войска и реестровых казаков было тысяч двенадцать. Подходили со своими отрядами еще коронный стражник Самуил Лащ, поручик воеводы русинского Степан Чарнецкий, воевода киевский Тышкевич. Всего набиралось до тридцати тысяч. Этих сил, чтобы усмирить всю Украину, если она опять взбунтуется, было мало. Он сразу же сказал об этом коронному гетману, и тот раздраженно ответил:
— Хватит! Казаки еще и пальцем не шевельнули, а наш польный уже...
За столом сидели дамы и молоденькие панночки. Потоцкий поперхнулся и, не закончив фразы, презрительно махнул рукой.
Некоторые из военачальников понимающе улыбнулись словам пана краковского. Калиновский спокойно продолжал:
— А тогда и подавно будет мало, когда казаки на деле зашевелятся.
— Не зашевелятся. Я из них покойников раньше сделаю!
— Шевелятся, ваша ясновельможность! — сказал шляхтич, который, видимо, никак не мог опомниться от испуга. — Шевелятся! Три дня назад проехал через мое село какой-то отряд, — говорят, Максима Кривоноса. Хлопы побросали в борозде плуги и бороны, побежали за ним. Посылаю тут же своих драбантов [Драбант – наёмный солдат], а бунтовщиков уже и след простыл. Захватили какого-то. Приводят. Сам допрашивал: ребелизант [Ребелизант - бунтовщик], хоть и не признается! Привез сюда. Вам, ваша милость, дарю. А нам без коронного войска невозможно... Хоть одну хоругвь... Соседа убили и разграбили дотла...
— И мы просим, хотя бы по сотне! — закричали и другие.
— Не хватит, панове, если бы и хотел! — сказал польный гетман.
— Хватит! — перебил его гетман коронный. — Нужно гражданские хоругви собрать. Больше хлопов вешать надо.
— Спасибо вашей ясновельможности за универсал, вешаем, рубим головы, а они еще выше их поднимают.
— Где ваш ребелизант? Ведите его сюда, допросим!
Калиновский покачал головой и сказал:
— А мне думается, что универсал только распаляет посполитых.
— А мне не думается.
— Вы, вашмость, хотите всех держать в страхе. Его королевская милость, наисветлейший король, не разделяет таких взглядов. Вы, пане гетман, можете сорвать намерение казаков выйти в море и этим вызвать раздражение.
— Я их сперва в бараний рог согну, а тогда хоть к чертям собачьим. Их не раздражать, их уничтожать надо до одного, ваших казаков.
— А я согласен с паном польным гетманом, — сказал один из комиссаров, — согласен, что напрасно мы раздражаем казаков. Ясновельможный пане коронный, вы хотите их уничтожить? Бесчестно это, вредно и невозможно. Вы спросите: почему? Я готов объяснить. Бесчестно, так как это означало бы выполнить требование турок об уничтожении христиан, тогда как казачество считается при европейских дворах оградой христианства. Вредно потому, что лучше иметь соседями казаков, нежели турок и татар, и невозможно, так как Стефан Баторий уже пробовал — а тогда казаков было куда меньше, — ничего из этого не вышло. Вспомните, что с немецкими рыцарями Польша боролась двести лет, пока с ними справилась, а вы, вашмость, хотите с целой казацкой республикой расправиться одним махом. Давайте смотреть правде в глаза: казаки знают свою силу.
— Так пан целоваться хочет с хлопами? — выкрикнул Потоцкий, обернулся и хлопнул себя по толстому заду. — Вот им моя....!
Дамы заговорили между собой громче, стараясь отвлечь внимание дочек. Калиновский укоризненно качал головой, а комиссар, уже насупившись, продолжал:
— Есть более разумный способ уладить вопрос о казаках.
Потоцкий весь побагровел, но смолчал.
— Головы рубить! — выкрикнул откуда-то из угла молодой хорунжий.
— И сажать на кол! — поддержал его сын Потоцкого, сидевший рядом с отцом.
— Нет, вашмости, надо вызвать между старшиной и казаками антагонизм.
— Антагонизм, это еще что? — бросил коронный гетман, которого злила выдержка комиссара.
— Я бы возвысил казацкую старшину и уравнял ее со шляхтою.
— Еще чего не хватало!.. Дулю им!.. — закричали уже с разных концов зала.
— ...И уравнял в правах со шляхтою, говорю, — продолжал комиссар. — Такая старшина уже не пойдет с казаками заодно.
— Не выйдет, не выйдет, пане комиссар!
— Где это видано, чтобы у всех были одинаковые права? Каждому свое!
Не кричал один только польный гетман, он наклонился к комиссару и пожал ему руку.
— Есть способ еще более радикальный, — подал голос шляхтич, приехавший просить жолнеров для охраны своего имения.
— Любопытно, любопытно, какой. Слушаем, вашмость!
— В реестр занесено шесть тысяч казаков — для Польши это капля в море. Сделать их всех шляхтою, и ну их к дьяволу! И спите тогда, панове, спокойно.
Коронный гетман вдруг стал красный, как свекла.
— Цо? Шляхтою — быдло? Шляхетство — это богатство и сила наших земель!
В зале поднялся отчаянный шум: военные бряцали саблями, невоенные и дамы кричали.
— Если б я не знала, что пан Ловчицкий ревностный католик, я бы сказала, что он схизмат! — громче всех вопила жена подстаросты черкасского.
— Может быть, вас, пане Ловчицкий, купили? — с ироническим смешком спросила другая дама и застыла в вопросительной позе.
Ловчицкий сидел, опершись головой на руку, и видно было, что его не пугали ни поднятый шляхтой шум, ни бряцание сабель. Только когда пани с круглыми, как у куклы, глазами и змеиной улыбкой наклонилась к нему через стол, он поднял голову и сказал:
— О своей выгоде каждому думать надлежит, а меня жгли здесь уже пять раз. У кого болит, панове, тот не будет ждать, а будет искать.
Пани с кукольными глазами поджала губы, села на свое место, а к Ловчицкому подошел старый шляхтич и укоризненно покачал головой.
— За то, что недавно вас искалечили? Мягкое у вас сердце, пан Ловчицкий!
В это время гайдуки ввели задержанного. У него были длинные волосы, на сухом личике болталась реденькая бородка. На плечах висел подрясник из серого холста.
Все удивленно переглянулись, только шляхтич, который презентовал пленника коронному гетману, громко крикнул:
— Глядите, как вырядился! Шпион, шпион!
— Ты кто такой? — спросил Потоцкий.
— Слуга божий, поп, ваша милость, — кротко отвечал пленник.
— И в ребелизанты пошел?
— О такой местности не слышал, ваша милость. Я поспешал со святыми дарами к Яцьку на хутор Вороной, дабы причастить хворого. Возле села Константнновки встретили меня гайдуки пана Пржижембского, отобрали коня, хотя конь панский, а меня потащили к пану.
Тут поднялся один шляхтич и, втянув голову в плечи, прошипел:
— Так это вы, пане Пржижембский, украли моего коня и еще хлопа в придачу? А мне говорили, что ни сном ни духом не ведаете, и теперь моего хлопа дарите пану гетману?
Шляхтич схватился за саблю. Пржижембский тоже, но их обоих, и попа заодно, вытолкали за дверь.
По лицам оставшихся пробежали растерянные улыбки. Наконец комиссар сказал:
— Так нам долго придется усмирять казаков.
Полковник Андрей Хоенский молча пожал плечами, потом с раздражением сказал: