Страница 34 из 132
— Может, убежал который из них.
У Вериги в глазах засветилась какая-то мысль, они ожили, но только на миг, и опять погасли. Он безнадежно махнул рукой и снова уставился в угол.
Мусий пожал плечами и вышел из хаты.
— В Чигирине что-то случилось, — бросил он в толпу, все еще заглядывавшую в окно. — А всех ли мы гайдуков порешили?
— А что такое?
— Говорит, что Ярине один привиделся в Чигирине.
— А сколько их было?
— Как будто шесть со старшим.
— Ан семь, — сказал хлопчик, стоявший тут же, с пальцем во рту.
— А ты видел?
— А то нет? Я спрятался в лозняке. Мы с Васьком купались. Вдруг как загрохочет что-то, как гром. А то кони едут по мосту. Я говорю — семь, а Васько говорит — шесть. Он не видел, как один поскакал к Веригам во двор, а я видел.
— Что ж он там делал?
— Я уже не глядел. Мы с Васьком выскочили из воды и запрятались в лозняк. Мы напугались.
— Я не напугался, — обиженно сказал другой хлопчик. — Это ты напугался, что татары на аркан возьмут. А я не напугался, я от кого хочешь удеру!
— Так сколько же их было?
— Три и три, и еще три, и один.
— Нет, еще трех не было, а только один.
— Он не видел того, что во двор поехал, он напугался. Один был усатый, тот, что бился.
— Сам ты напугался... Я вон и сегодня в вашу курицу как гвозданул камнем, аж перекинулась.
Старший хлопчик дал тумака Ваську и шмыгнул со двора.
— Стану я врать!.. Он и в колодец плевал...
Но на детей уже никто не обращал внимания. Всех точно громом пришибло, во дворе наступила тишина.
Молча смотрели люди друг на друга, и каждый читал в глазах соседа ту же мысль: «Теперь жди беды». К Гаврилу первому вернулась речь. Голос его звучал глухо, и потому, может быть, еще более тревожно.
— Грех посеян на этой земле. Бежим, люди, пока кара господня не пала на наши головы.
— Куда бежать?
— Только бы из этого проклятого места...
— Всюду оно проклято, где ступит панская нога. Десять лет землица эта кормила нас, а мы ее по́том поливали. Теперь бросать? У нас что, силы не хватит, чтоб гайдуков прогнать? Надо только глядеть, чтобы врасплох не застали. Дозоры на шлях послать надо.
— Против коронного стражника идти — о смерти думать. Ладьте возы, пока не застукали. Идите, бабы, идите, не мешкайте...
Среди женщин поднялся вой, некоторые с плачем побежали со двора, другие еще стояли, словно оглушенные, и часто крестились.
— Царица небесная, сохрани и помилуй!.. Да ведь гречка только зацвела, — как же ехать? Где спасенья искать? Тут шляхта, там ордынцы. Где же для нас место, для православных?
— В Московию надо уходить, там люди нашей веры, царь православный, ляхам неподвластный, и скажут что — поймешь. Так же, как они, хлеб сеем. А земля призна́ет и полюбит труженика везде.
— На Дон лучше бы всего. Может, и своих встретили бы.
Мусий стоял молча и тупо смотрел в землю, словно оттуда должен был прийти к нему ясный ответ. Наконец поднял голову. Во дворе осталось несколько соседей, которые еще колебались и стояли, переминаясь с ноги на ногу.
— А ты, Мусий, как думаешь?
— Дождаться лащевцев здесь, тогда и решать. Лебедин-лес недалеко. А сейчас дозоры надо выслать в степь.
Оставшиеся соседи молча разошлись.
Наступил уже вечер. Встревоженный хутор гудел, как улей. От хаты к хате перебегали бабы с узлами, во дворах стояли у порогов возы, на которые складывали домашний скарб, кое-кто еще торопливо стучал цепом, варился ужин на очагах, и запах дыма перебивал сладкий дух гречихи. Возбужденные общей суетой дети носились по улице. Те, что забежали на плотину, с криком примчались назад.
— Кто-то едет верхом!..
— Много?
— Далеко?
— Один, от шляха!
— Вот и не один, сзади что-то чернеет!
Мужчины с мушкетами выбежали на улицу. Всадник повернул к первой хате, за ним пустая бричка протарахтела во двор к Вериге.
— Так то ж Гордий, из Чигирина вернулся.
Гордий устало слез с коня. Его обступили соседи.
Увидев в их руках мушкеты, он удивленно спросил:
— Что тут такое?
— А ты ничего не слышал?
— Беды ждать нужно: говорят, будто один гайдук выскользнул. Но как оно случилось? Хоть бы ночью, а то ведь день был.
— Как бы ни случилось, а надо до утра хоть на Черный шлях выбраться, там не узнают, если и встретимся.
— Что вы надумали?
— Уходить будем. Лихо одно не идет, беду за ручку ведет. Собирайся и ты, Гордий.
— А Верига?
— Не спрашивали еще.
Мусий Шпичка в сумерки зашел к Вериге в хату. Тот все еще сидел за столом и сам себе кивал головой. Сухие, погасшие глаза бездумно смотрели куда-то за окно. Мусий сел напротив.
— Слышь, Гнат, наши бросают хутор. Говорят, объявился один гайдук из тех, которые набег делали.
— «Тетечка, говорит, гайдук мне привиделся», — пробормотал Верига как бы про себя. — Чуяло ее сердце.
— Правда это, один утек. Может беды натворить. И Гордий слышал. Ты что думаешь делать? Люди вон уже ладятся в дорогу.
Но на Веригу известие о гайдуке не произвело никакого впечатления: может, он недослышал, а может, и не взял в толк. Мусий еще раз спросил:
— Ты слышишь? Как бы стражник коронный не послал сюда милицию.
— От беды не уйдешь. И я думал: лучше Ярине переждать в Чигирине, от беды убежал, а вышло — за нею гнался.
— Так ты не поедешь?
Верига покачал головой.
— Где ж дочка будет меня искать? Может, по степи бродит, как пташка, в старое гнездо прилетит, а я его покину? И люди пусть не думают двигаться. Куда?
— Да ты не слышишь, каждую минуту может милиция набежать: это всем верная смерть! На Московщину хотят пробиваться.
— А гречка?..
Мусий махнул рукой и пошел прочь.
На хуторе всю ночь не гасли в окнах огоньки и не затихал гомон. Хотя некоторые из хуторян и прожили здесь все десять лет, но не очень-то разжились: хатки из хвороста, обмазаны глиной, сундуки некованые, а добра — что на плечах да у печки, только и всего.
На сборы времени много не понадобилось, больше пошло на уговоры. В Гавриловой хате стоял крик, слышный даже на другом конце хутора. Старый Гаврило хватался уже за плетку, хватался и за скалку, но сын Семен стоял на своем: «Поеду на Сечь!»
С того дня, как на хуторе побывали запорожцы, среди хлопцев только и разговору было, что про Сечь. Семен был статный парубок, и не раз ласково улыбалась ему Ярина. От взглядов этих у Семена сердце точно теплом заливало, но разве можно было хлопу мечтать о казачке, да еще такой красивой, как Ярина? А тут ему как с неба свалился конь, да еще с седлом. С этого времени Семен твердо решил непременно стать казаком. О его любви не знал никто, не укрылась она только от материнского глаза. Пока отец уговаривал Семена, бранился, грозил, мать только молча вытирала глаза, а под конец вставила и свое слово:
— Разве ты ей пара? Куда тянешься, сынок? Да и просватали уже девку.
Семен даже глаза вытаращил: мать словно заглянула ему в самое сердце, об Ярине он думал все это время. Поедет в Московию, никогда уже не увидит дивчину, а может, она еще где объявится... Семен вспыхнул и без слова выбежал из хаты.
Шум доносился и из хаты Мусия Шпички, который никуда не хотел уезжать, а жена его уже тащила к возу домашнюю утварь.
Когда на востоке начали гаснуть звезды, потянулись первые возы, с верхом нагруженные хлебом и детьми. Покачивая головами, шли привязанные к возам коровы, черным клубком катилась отара овец. Хлопцы с мушкетами и копьями носились верхом от одного двора к другому. Мусий стоял на мосту у мельницы, по лоткам которой шумела вода. Когда весь обоз миновал греблю, люди кучкой вернулись к хате Вериги. Шли молча, терзаясь стыдом, что бросают человека в беде, а ведь прожили вместе почти десять лет. Но страх уже крепко держал их души. Они все чаще поглядывали в степь и рады были уже дать волю ногам, чтобы скорее выбраться за хутор, если б не стыдно было глядеть друг другу в глаза.