Гибель Иудеи

— Прими нашу благодарность, Тит, — сказала она небрежно и снова обратилась к Агриппе. — На чем основывал Веспасиан свой приговор? Мне хотелось бы ознакомиться с римскими законами правосудия.

Царь откинулся на подушки и засмеялся. Тит побледнел, и в глазах его мелькнул гнев. Но он сдержался и тоже засмеялся.

Вероника взглянула на обоих с притворным изумлением.

— Но… я не понимаю… — сказала она.

— Это было очень смешно, — благодушно сказал Агриппа. — Жители Декаполиса слишком неловко действовали. Они хотели подкупить Веспасиана. В обвинительной речи они намекнули на то, что воздвигнут ему, справедливейшему из судей, колоссальную статую за счет города.

— А Веспасиан?

Он протянул обвинителю руку и предложил ему тотчас же воздвигнуть эту статую, так как фундамент, как он видит, уже готов.

Вероника не улыбнулась.

— Эта неумелость твоих обвинителей была, быть может, твоим счастьем, Агриппа, — сказала она и прибавила серьезнее: — Веспасиан ведь неподкупен.

Она медленно поднялась и подошла к окну, из которого виден был большой светлый двор.

Несколько слуг навьючивали огромные, тяжелые мешки на мулов. В эту минуту один из мешков вырвался из дрожащих рук раба и упал на мраморные плиты. Поток блестящих золотых монет, звеня, рассыпался по мрамору.

— Что это значит, Агриппа? — спросила царица у брата, который вслед за ней подошел к окну вместе с Титом.

— Знак моего преклонения пред Веспасианом, — шутя ответил царь.

Они переглянулись и рассмеялись, Тит тоже засмеялся.

— Я хотел, — продолжал Агриппа более серьезно, — доказать отцу Тита, как несправедливы обвинения моих врагов. Если бы я был в самом деле врагом Рима, каким меня выставляют, неужели бы я предложил деньги моему противнику, содействуя таким образом войне против меня и моего народа.

— Царственное доказательство! — сказал Тит. — Ты верно, очень богат, Агриппа.

— Богат? — ответил он шутливо и покачал головой. — Да у меня едва хватает на самое необходимое. Во всем остальном я завишу от Вероники, которая имеет маленькую слабость к своему негодному брату. Ты удивлен? — прибавил он, придавая своим словам какой-то скрытый смысл. — В руках Вероники сосредоточены все сокровища нашей семьи. Тот, кому достанется ее рука, будет счастлив. Ему будет принадлежать власть над всей Азией…

Молодой легат, прищурившись, посмотрел на него.

— Берегись, Агриппа, — медленно сказал он. — Если это станет известно Нерону, то все богатства дома Ирода не спасут тебя от верной гибели. Разве ты не знаешь, что и отца твоего подозревали в этом намерении? Да и тебя из-за этого не выпускали из Рима…

Агриппа принужденно засмеялся.

— Я был заложником, знаю, — сказал он, с трудом сдерживая гнев, который каждый раз овладевал им при этом воспоминании. — Но меня Нерону нечего опасаться. Рим может быть побежден только Римом.

Тит отвел взор от царя, который пристально смотрел на него.

— Я тебя не понимаю, — пробормотал он.

— А между тем это так ясно, — сказал Агриппа прежним шутливым тоном. — Ведь один раз Риму уже угрожала опасность быть поверженным Римом. Вспомни Марка Антония! Если бы он не растратил сокровищ Клеопатры в безумных оргиях, а употребил их на то, чтобы снарядить сильное войско, то мечта великой египетской царицы осуществилась бы и возродилось бы второе азиатское царство, подобное царству Александра Македонского. Конечно, я не отрицаю, что мечта моего отца соблазняла и меня. Я был молод и не знал, что всемирное владычество Рима основано на его сильном, опытном, всегда готовом к действию войске. Но я вскоре это понял. Мы, азиаты, слишком изнежились среди роскоши и безделья. Мы не можем вдохнуть в наших подданных воинственного духа. Это может сделать только человек, владеющий римской твердостью, только римлянин. Но зато, если бы таковой оказался, подумай, в каком он теперь выгодном положении! Государство гибнет, истощенное жадностью бессердечных распутников; сенат, старый, строгий катоновский сенат стал сборищем продажных, трусливых и слабых рабов. Войско разбросано по далеким окраинам, занято бесконечными войнами с дикими народами, которые простирают грубые руки за сверкающими сокровищами римской цивилизации. Наконец, сам цезарь, Нерон, ты ведь его хорошо знаешь, даже лучше, чем я…

Он на минуту остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова производят на молодого легата.

Тит не глядел на царя и казался безучастным, но Агриппа отлично видел, что пальцы его, игравшие веером Вероники, слегка дрожали, и горячий румянец покрывал его лицо. Агриппа засмеялся, чтобы придать своим словам шутливый характер.

— Я знаю только одного, — закончил он, — кто мог бы разрушить великий Рим. И это даже не Веспасиан, — поспешно прибавил он, увидев, что легат вспыхнул при его словах. — Ведь, говоря откровенно, Веспасиан слишком осторожен, слишком боязлив, несмотря на свою несомненную храбрость. Он не сможет даже оценить такую великую затею. Нет, я говорю о другом! Нужно для этого соединять выдержку воина от рождения с дерзновенным пылом юности, нужно быть Титом!..

Молодой легат вздрогнул, и глаза его широко раскрылись; в них сверкнула радость.

— Ты шутишь, Агриппа, — медленно сказал он.

— Шучу? — ответил царь со странной улыбкой. — Впрочем, ты прав, Тит, конечно, шучу. Один только Тит мог бы помешать исполнению подобного замысла, но и один только он мог бы… «…исполнить его!» — так хотел он закончить свою мысль, но он не договорил. Вероника остановила его быстрым движением.

— Какой Агриппа мечтатель, — сказала она, обращаясь с улыбкой к Титу. — Он любит бесплодные грезы. Разве сын Веспасиана способен отнять у Рима его лучшие владения и ограбить свою собственную мать? Нет, Тит слишком любит свою родину. Он не дал бы Риму погибнуть от голода. А так случилось бы, если бы он завладел Египтом — житницей Рима. Город на семи холмах погиб бы от дороговизны и нищеты. А сам Нерон — идол голодающей толпы? Ведь он дрожит за свою жизнь, когда хлеб из Александрии запаздывает на несколько дней. Да разве не безумно, — прервала она себя, увидев по лицу Тита, как он борется с самим собой, — разве не безумно говорить даже в шутку о таких опасных затеях? Судьба мира в руке цезаря. Никто другой не может изменить ее. Время титанов и героев навсегда ушло. А все-таки история Флавия Сабиния, о которой мне говорили, перенесла меня в мир древних сказаний. Забыть обо всем идти навстречу опасности и гонениям из-за любви к девушке — в этом что-то есть…

Она откинулась в кресле и бесцеремонно разглядывала молодого легата.

— Я только боюсь, — насмешливо заметил Агриппа, — что Флавий Сабиний будет уничтожен молниями Юпитера.

— А как Фронтон? — спросила Вероника.

— Он, к счастью, остался цел, — ответил молодой легат, отрываясь от своих мыслей, — но для меня и моего отца все это крайне неприятно: Фронтона цезарь очень любит.

— Вольноотпущенник уже на ногах?

— Он медленно поправляется. Странно, что он обязан своим спасением той самой девушке, из-за которой все и произошло. Саломея, племянница Иоанна из Гишалы, ухаживает за раненым с трогательной заботой, как будто бы это не римлянин и не Этерний Фронтон. Говоря по совести, после той, которую я не смею назвать, — глаза его с восхищением и страстью поднялись на Веронику, — я никогда не видел более красивой женщины, чем Саломея…

— А Флавий, что слышно о нем?

— К сожалению, ничего.

— К сожалению?

— Ты думаешь, потому, что он наш родственник? Поверь, это не имеет никакого значения на решения моего отца. Конечно, мы жалеем о судьбе несчастного. Мы все его любим, несмотря на его странные взгляды. Но теперь нужно доказать цезарю, который вообще., как ты знаешь, очень подозрителен, что у нас исчезают всякие личные чувства, всякие интересы, когда дело идет о службе государству. Поэтому отец выбрал самых опытных людей для погони, их повел декурион Сильвий, который к тому же случайно встретил префекта, когда тот бежал из Птолемаиды.