Гибель Иудеи

Затаив дыхание она ждала его ответа.

— Я никогда ее не видел, — ответил он. — Говорят, она прекрасна, как дух зла, и умеет покорять сердца людей своей пагубной красотой.

— Как ты ее ненавидишь!

— Ненавижу? — со смехом сказал он. — Нет, я ее презираю…

Она вздрогнула, как от удара. Сердце сжималось у нее от смертельной муки. Потом она пришла в себя и гордо подняла голову; брови ее сжались. Чувство гордости боролось с любовью. А что, если она ему бросит в лицо: «Вот Вероника, та, которую ты презираешь; ведь ты любишь ее!..» Теперь только она чувствовала, как близок и дорог ей Регуэль. Она боялась потерять его. Ей хотелось испытать до конца счастье первой в ее жизни любви. И все-таки она растравляла раны, которые он наносил ей своим презрением.

Она положила голову на грудь Регуэля, чтобы он не мог прочесть правду на ее лице, и прошептала дрожащими губами:

— Скажи, что сделала тебе Вероника? Почему ты ее так презираешь?

Он сказал брезгливо:

— Как, ты не слышала о ее делах? Я не могу передать всего тебе. Про ее первый брак с Иродом из Колхиды известны ужасающие вещи. Она имеет пагубное влияние на Агриппу и пользуется его слабостью. От своего второго мужа, Полемона Понтийского, она убежала. Это низкая женщина. А тем, что она следует внешним правилам нашей веры, она еще более вредит нам. Ведь они могут подумать, что наши законы потворствуют ее беспутной жизни…

— Ты, может быть, прав, — глухо сказала она. — Может быть, Вероника в самом деле такая, как ты говоришь. Но что нам до этого за дело, что нам Вероника? Будем жить, пока можно, только для себя, для себя одних…

Она едва удерживалась, чтобы не зарыдать. Быстрым движением она схватила со скамейки плетеную коробочку, которую принесла с собой. Там лежали мелко нарезанные кусочки хлеба.

— Да ведь я чуть не забыла, — сказала она, — накормить своих рыбок. Ты будешь виноват, если они погибнут.

Она громко и весело рассмеялась и побежала легкими шагами к пруду, таща за собой Регуэля. Ее золотые волосы горели на солнце, а глаза манили своим томным блеском.

Он не мог налюбоваться ей. Она стояла воздушно-легкая на краю бассейна и бросала кусочки хлеба золотым рыбкам.

— Помоги мне, милый, — сказала она и протянула ему корзиночку. Но, когда он потянулся за ней, она быстро ее отдернула. Она продолжала дразнить его до тех пор, пока лицо его не просветлело. Увлеченный ее детской прелестью, Регуэль вторил ее веселому смеху, и погнался за ней, и привлек ее к себе. Она положила голову на его плечо и замерла. Когда он поднял ее голову, чтобы поцеловать ее в губы, он увидел, что глаза ее полны слез. Он хотел спросить о причине слез, но она остановила его, улыбнувшись скорбной, ласковой улыбкой сквозь слезы. Когда Регуэль наклонился, чтобы поцеловать ее, лицо ее вдруг приняло лукавое выражение. Держа между губами маленький кусочек хлеба, она откинула голову и проговорила:

— Возьми, вот твой хлеб насущный!

Что-то зашуршало в кустах за статуей Венеры, но они не обратили на это внимания.

Эфиоп Вероники стоял за кипарисовым деревом, охватив дрожащими руками ствол; глаза его сверкали, он жадно смотрел сквозь листву на влюбленных, и в глазах его светилась ненависть и любовь. Наступит ли когда-нибудь день, когда эта женщина будет покоиться и в его объятиях? Что этот день наступит, он твердо верил. Без этой надежды он бы, наверное, давно уже уступил своей бешеной страсти и уничтожил цветущее тело Вероники. Нужно ждать! Он сдерживал свой гнев и потемневшими глазами следил за своей госпожой и Регуэлем. Они вернулись к скамейке.

— Каждый лишний день здесь, среди врагов, увеличивает опасность. Если ты попадешь в руки римлян, ты погиб. Сам Агриппа не смог бы, если бы и захотел, спасти сына Иоанна из Гишалы от плена или от еще худшего, — сказала Вероника.

— Если бы захотел, — с горьким смехом проговорил Регуэль. — Но ведь он не захочет.

Она не обратила внимания на его слова. Ей было все равно. Что ей до Агриппы и до благополучия дома Ирода. Лишь бы скорее уехать отсюда. Но она уедет только вместе с Регуэлем. Без него жизнь казалась ей пустой, не имеющей цены.

— Мы последние иудеи здесь в Птолемаиде, — продолжала она убеждать его. — И я боюсь, что наша тайна откроется. Вот почему я так грустна. Только благодаря Андромаху за мной не так следят. Андромах ведь однажды вылечил Веспасиана от тяжелой болезни.

Регуэль ее не слушал. С первых ее слов он смертельно побледнел и задумался. Она заметила безучастное выражение его лица.

— Что с тобой? — спросила она тревожно.

— Ты говоришь, что мы последние иудеи в Птолемаиде? А Тамара — моя сестра, а Иаков бен Леви, мой дядя, и Саломея, его дочь? Великий Боже, что если они погибли? Тамара любимое дитя моего отца, единственный луч света среди его тяжелых забот о родине. Я ведь приехал сюда спасти их, а между тем… Он закрыл лицо руками. — Я никогда не смогу больше взглянуть в глаза отцу.

Вероника прижала его голову к груди. Глядя ему прямо в доверчивые глаза, она не смогла бы лгать.

— Успокойся, милый, шептала она. — Из письма, которое было при тебе, я узнала, зачем ты приехал в Птолемаиду. Мне легко было поэтому предотвратить несчастье, тем более что путь в Галилею еще не был занят римскими войсками.

Все его тело дрожало в ее объятиях.

С радостным возгласом он поднял голову и взглянул на нее…

— Как, Дебора, ты…

— Проводник, с которым я сюда пришла, — сказала она, — должен был вернуться на родину, и ему поручены твои родственники. Тамара, Иаков бен Леви и его дочь, вероятно, давно в Гишале. Нет, не благодари меня, — глухо проговорила она, когда он бросился к ее ногам и в безмолвном восторге целовал ее руки и платье. — Подумай лучше о нашем спасении, ведь я надеюсь, — сказала она, делая слабую попытку шутить, — что ты не отпустишь меня одну и без защиты…

Регуэль думал о том, что она сделала для него и для его семьи, думал о своей любви к ней и решил, что он никогда, никогда не оставит ее. Обезумев от счастья, он обнимал пленившую его женщину. Им овладело гордое, опьяняющее сознание своей силы. Торжественным голосом он произнес свою клятву.

— Чрез утесы и льды, чрез пламя и терния — с тобой, Дебора, куда ты захочешь.

Он не подозревал, что вся его сила уже погибла, не успев расцвести.

Песок заскрипел, и приближающиеся шаги испугали Веронику и Регуэля. Показался эфиоп, давая знать царице, что ее требуют во дворце.

Вероника встала.

— Готовься в путь, — прошептала она Регуэлю. — Мы должны покинуть Птолемаиду еще сегодня вечером.

Она сделала знак эфиопу провести юношу незаметно во дворец. Стефан наклонил голову в знак послушания, но ноздри его гневно подрагивали.

Перед дверью залы, где ожидали, царицу, она остановилась на минуту. Она тихо засмеялась и подумала про себя:

«Еще один раз повидаюсь с Титом и тогда…»

Когда Вероника вошла в залу, где были Тит и ее брат, она казалась совершенно иной. Небрежным, холодным кивком головы она приветствовала молодого легата и медленно опустилась в кресло.

— Я пришел за твоей благодарностью, — сказал Тит, поднимаясь. Она с притворным удивлением взглянула на него.

— Благодарностью? — повторила она. — За что?

Агриппа опустился на одно из мягких сидений.

— Разве ты забыла, — сказал он, несколько задетый ее невниманием, — что сегодня утром Веспасиан выслушивал обвинения моих врагов?

— А, — ответила она с прежней холодностью. — Ты говоришь об истории Юста бен Пистоса — твоего секретаря, и о нелепом восстании в Тивериаде… Ну и что же?

— Тит спас меня, — сказал царь радостным голосом, — наш великий Тит! Он доказал Веспасиану, как важно для меня быть в союзе с нами во время войны; он его убедил не обращать внимания на бредни нескольких безумцев. Меня оправдали.

— А Юста?

— Веспасиан решил, что он один во всем виноват, и передал его в руки правосудия.

Насмешка показалась на губах Вероники. Она слегка поклонилась.