Страница 11 из 86
Итак, если большинство молодых людей могут жить в согласии со своими родителями, идентифицируя себя с ними, то это потому, что и те и другие уверены в своем завтрашнем дне благодаря технологии и науке.
Вероятно, старшее поколение ждет от молодежи и формирования новых ценностей. Но ценности, связываемые с бесконечным прогрессом (так как он требует умения ориентироваться и воображения), часто связаны с невероятно старомодными идеями. Так, технологическую экспансию можно рассматривать как награду за тяжелый труд многих поколений американцев. Необходимость умерить экспансионистский идеал не ощущается, пока живы - наряду с производственной дисциплиной - старомодные представления о порядочности и существующие политические механизмы с их доморощенной риторикой. Всегда остается надежда (подспудно ставшая важной частью американской идеологии), что в последний момент появятся необходимые сдерживающие механизмы, корректирующие неизбеж-
42
ные издержки супертехнологии, и можно будет обойтись привычными принципами. А супертехнология, организации и ассоциации, пока они "срабатывают", обеспечивают достаточно "хорошее" или, во всяком случае, приемлемую идентичность для тех, кто активно вовлечен в них или на них работает.
Точно так же та часть молодежи, которая не видит причин возражать против войны во Вьетнаме, движима идеологией глобального милитаризма, антикоммунизма, соблюдения воинской дисциплины и, наконец, тем высоким чувством непоколебимой мужской солидарности, источник которого - отказ от одних и тех же удовольствий, столкновение с одинаковыми опасностями и необходимость выполнения одних и тех же отвратительных приказов. Но во всем этом есть новый элемент, коренящийся в технологической идеологии и превращающий солдата в военного специалиста. Его преданность проявляется в почти безличном подчинении политике или стратегии, указывающей на определенную цель в радиусе действия замечательного оружия, находящегося в его распоряжении. Без сомнения, одни "личностные структуры" вписываются в такую картину мира лучше, другие - хуже, но все-таки каждое поколение в целом имеет какой-то набор общих установок.
Но до тех пор, пока новая этика не догонит прогресс, есть опасность, что пределы технологической экспансии и национального самоутверждения могут определяться не известными фактами и этическими соображениями, короче - определенной идентичностью, а игровым испытанием границ супертехнологии, на которую, таким образом, перекладываются функции человеческой совести. Так все могут превратиться в состоятельных рабов, и, видимо, именно это пытается предотвратить новая, "гуманистическая" молодежь, требуя к себе внимания и настаивая на таком уровне жизни, который способен лишь минимально обеспечить существование.
Обратимся теперь к другой, многим лучше знакомой идеологической основе идентичности, а именно к неогуманизму, который и привлек пристальное внимание молодежи к проблемам идентичности. Те, кого молодежь, иден-
43
тифицирующая себя с технологической экспансией, презрительно называет "пацифистами", - гуманисты. Их способ консолидации также предполагает довольно старомодные сантименты и идеалы (они, видимо, часто восходят к установкам низших слоев средневекового города). В то же время эти идеалы созвучны идеалам гражданского неповиновения и отказа от насилия, в их современном варианте идущим от Махатмы Ганди, но ни в коей мере не ограниченным его взглядами. Сопротивление бездумной автоматизации идет в этом случае рука об руку с неприятием жесткой регламентации жизни и армейского духа, а также с тонким осознанием экзистенциальной неповторимости каждого, кто может оказаться в радиусе досягаемости ружья. Этот и технократический взгляды всегда противоположны, поскольку даже частичное принятие одного из них ведет за собой изменение всей системы представлений. Отсюда и возникающее непонимание между людьми различных группировок, если речь заходит о той или иной системе ценностей
Двадцать лет назад мы с большим сомнением (поскольку сам термин был под подозрением) соотносили проблемы идентичности с идеологическими потребностями молодежи, в значительной мере приписывая ее острое замешательство своего рода идеологическому голоду той ее части, которая не успела приобщиться ни к военному угару мировых войн "за кордоном", ни к радикальному движению первых послевоенных лет внутри страны. Американская молодежь, говорили мы, была антиидеологична. Да, она превозносила определенный образ жизни - комфортный. Конечно, мы опасались, что "материалистическое" течение, столь усиленное технологией, не найдет поддержки у молодежи, для которой идеология стала отождествляться с политикой и чем-то иностранным, тем более что маккартизм посеял почти во всех американцах страх перед радикальным мышлением, ведущим к болезненной смене прежде высокоценимой трансформации идентичности в идентичность негативную.
С тех пор некоторые молодые американцы, проявившие себя в движении за гражданские права и в деятельности Корпуса мира, доказали, что они способны переносить непривычные лишения и подчиняться дисциплине, если в основе их деятельности - убедительная идеология, направ-
44
ленная на реальные и универсальные нужды. Действительно, в таких делах, как противодействие гонке вооружений или поддержке безумной эскалации войны во Вьетнаме, молодежь оказалась более дальновидна, чем многие взрослые. К ужасу своих родителей, подвергшихся "промыванию мозгов" во времена маккартизма+, она восстановила в правах некоторые идеалы, утраченные родителями.
Но, только поняв, насколько это позволяют рамки данного рассуждения, ту большую часть молодежи, которая черпает силу личности в идеологии технологической экспансии, можно приступить к более взвешенному рассмотрению нашей неогуманистической молодежи. Но разве не соотношение между новым господствующим классом специалистов - тех, кто "знает, что делает", - и активной новой группой универсалистов - тех, кто "понимает, что говорит", - всегда определяет спектр возможностей идентичности той или иной эпохи? А последние часто становятся защитниками третьей группы, всеми забытой. В наше время это те, кто не получил технических навыков или образования, те, кто в силу отсутствия способностей или возможностей или и того и другого стоит вне идеологии вообще. В революционные периоды сверхпривилегированные и обделенные, стоя вне консолидированного "сплоченного большинства", часто приходят к взаимо действи ю.
Наши наиболее зрелые молодые неогуманисты ищут в человеческой жизни общий знаменатель - какую-то универсальную идентичность, сближающую богатых и бедных. Для некоторых людей, которые иначе, вероятно, бессмысленно бунтовали бы или совершенно замкнулись бы в себе, возможность выразить свой внутренний конфликт в общественно значимом и активном движении, безусловно, может играть благотворную роль. В то же время очевидно, что "терапевтическое", так же как и политическое, значение таких групп определяется силой их общего потенциала, а также дисциплиной и изобретательностью их лидеров.
Протест гуманистической молодежи принимает разные формы: от романтического эдвардианства и пестрого Wandervogeltum*, чрезвычайно идейного движения "но-
Склонность к перемене мест (нем.). - Прим. перев.
45
вых левых" до идентификации со слепым героизмом везде, где "машины" угрожают сокрушить волю человека. Иными словами, все, от реакционного сопротивления любому конформизму машинной цивилизации до переосмысления прав человека и понятия человеческого достоинства в неотвратимом технологическом будущем. Если порой этими требованиями молодые ставят нас в тупик, следует помнить, что именно традиции Просвещения, приняв за само собой разумеющееся стабильный средний класс и свободный мир, подвергли все ценности безжалостному анализу. Теперь молодежь экспериментирует с тем, что осталось от этого "просвещенного" и "проанализированного" мира. Например, просвещение в области психоанализа предполагало, что детская сексуальность и извращения должны стать предметом общественного внимания и что их подавление должно уступить место просвещенному анализу. Теперь следует решить, насколько привлекательны в литературе и в жизни перверсии, как и все извращения вообще. Следовательно, лишь относительная свобода эксперимента сможет скорректировать положение там, где сочетание радикального просвещения и старомодной морали родителей не сумело этого сделать. Но я думаю, что молодежь стремится не к полной вседозволенности, а скорее к тому, чтобы по-новому, прямо и смело взглянуть на реальные факты.