Страница 17 из 31
Ее эгоизм и откровенная наивность должны были сразу насторожить светлейшего. Но Баты-хан был ослеплен. Ясные, как две сияющие звезды, глаза красавицы Эвелины, ее курносый носик и выражение девочки околдовали беднягу, не давали ему трезво оценивать происходящее.
— Если желаешь, можем отправиться на прогулку, — сказал хан. — Любишь кататься верхом?
— Ну, если рядом будет такой господин, соизмеримый разве что с самой планетой... — льстиво ответила кокетка.
Красавица явно успокоилась. Она уже не сомневалась, что в случае нужды может отказать повелителю. Для нее все возвращалось на круги своя, ибо еще недавно точно так же она вела себя с другими мужчинами. Уверенность в том, что хан неравнодушен к ней, подталкивала ее на игру, заставляла давать уклончивые ответы, — иного способа скрывать свою неприязнь к светлейшему и одновременно поддерживать с ним добрые отношения она не знала.
— Если хочешь, возьмем твоего малыша, — продолжал о своем светлейший.
— Это было бы так великодушно с вашей стороны!
Наложница прижалась к хану. Чувствуя, что волнует его, она подставила ему губы для поцелуя.
Бедняжка умела приворожить. В свои двадцать пять лет она была опытной в делах любви. Умела скрывать и отвращение...
Повелитель был обманут. Поглаживая ножки прекрасной Эвелины, он опять вспомнил ночные поцелуи в чане.
— Божественная! — в который раз исторг он, не умея, да и не желая скрывать своего изумления. И крепко обнял наложницу...
Позже слуги внесли в шатер сразу несколько сундуков и открыли их. Светлейший, облаченный в зеленое шелковое платье, расшитое белыми и золотыми нитками, в шапочке, отделанной норкой, с кинжалом на поясе, сказал продолжающей нежиться на ложе красавице:
— А вот и обещанное! Выбирай, душа моя!
Когда слуги удалились, пленница встала и, как была, нагая, подбежала к первому открытому сундуку.
Она вытащила белый сарафан, расшитый на груди серебристыми нитками.
— Какая прелесть! — искренне исторгла она.
— Из сундуков боярских жен, — похвалился светлейший. — Пройдя через Русь, я добыл великий скарб. Здесь лучшие одежды русских княгинь и боярынь.
— Зачем вам все это? — спросила пленница, доставая другой женский наряд. — У вас много жен?
Светлейший засмеялся. Ему польстил этот вопрос.
— Не женам намерен подарить я все это, — ответил он. — А таким, как ты!
Гордячке не понравился ответ. Не сумев скрыть досады, она спросила:
— И много у вас таких, как я?
Угадав, что подобный разговор может привести к размолвке, светлейший тут же отшутился:
— Со вчерашнего дня всего одна!
Несравненная Эвелина была из тех женщин, всякая продолжительность беседы с которой лишь множила шанс очередной ссоры. Красавица была бы абсолютно покойна и довольна, если бы жила независимо от других, как какая-нибудь вдовствующая королева. Подданные бесконечно кланялись бы ей в ножки, а она вершила бы над ними правосудие, миловала либо карала... Неизвестно, как отреагировала бы она на шутку светлейшего, если бы вдруг не увидела в одном из сундуков алый сарафан. Красавица вмиг забыла обо всем на свете. Вытащив одеяние, она тут же примерила его на себя. Сарафан был отделан золотыми нитками. Наложница надела наряд и прошлась, стараясь оценить его.
Это великолепное платье украсило бы любую женщину. Но на стройной и тонкой Эвелине оно выглядело так, будто сама природа участвовала в его покрое. От узких плеч сарафана тянулись длинные, расшитые книзу рукава, манжеты которых были украшены золотой вышивкой, как и широкий подол.
Прохаживаясь, красавица разглядывала платье. В то же самое время светлейший, пересев в кресло, любовался ею. Эта приятная занятость обоих длилась несколько минут...
Как это ни удивительно, но необыкновенность несравненной Эвелины заключалась в ее себялюбии. Последнее качество выражалось в той же привычке красавицы косить глазки, в ее движениях, склонности молчать. Она смотрела на мир, как бы видя в нем одну себя. Кажется, даже ее просьба вернуть сына была вызвана исключительно стремлением утешиться самой. И, возможно, если бы ей пришлось выбирать между собой и сыном, она остановила бы выбор на себе...
— Люблю красивые вещи! — наконец вспомнив, что не одна, прервала любование хана красавица.
Эта фраза явилась очередным подтверждением того, что бедняжка не способна была ответить на любовь взаимностью. Вместо того чтобы поблагодарить своего благодетеля, она похвалилась своим пристрастием...
Чуть позже, когда сундуки были закрыты, в шатер внесли два полных подноса. Холодная верблюжатина, горячие хрустящие лепешки и доброе крымское вино должны были утолить голод светлейшего и его наложницы, настроить их на дальнейшие развлечения.
Так и случилось. Позавтракав, оба, забыв о мальчике, отправились кататься верхом...
Окрестности долины, где остановился с войском Баты-хан, едва ли могли бы утешить эстетическое чувство прелестной Эвелины. Душу ее волновали не горки и безбрежные просторы, не плеск воды на камнях и ясное небо — но встречи с необыкновенными двугорбыми животными, которых она прежде не видела, и взгляды воинов хана. Нынешнее положение бедняжки должно было казаться ей сном. И конечно, ей льстило, что все таращились на нее и кланялись в ее сторону. Она уже начала свыкаться с положением царицы.
В одном месте оба остановились, чтобы понаблюдать за тем, как наездники объезжают лошадей. Со стороны это представление виделось забавой.
Потом проехали до стана молодого наместника. Когда собирались повернуть назад, неожиданно услышали девичий смех и плеск воды. Прелестная Эвелина остановила лошадь, прислушалась. Голоса и плеск доносились из-за холма...
Угадав, чем заинтересовалась его пассия, светлейший направил свою вороную в сторону холма. Стоило гуляющим подняться на вершину, как оба увидели у подножия круглый пруд, поверхность которого играла бликами... В пруду кто-то купался. Присмотревшись, светлейший узнал племянника. Распустив по воде длинные, как конский хвост, волосы, молодой наместник плавал в окружении целого десятка голых нимф, своих новых наложниц. За эти дни пленницы, кажется, успели свыкнуться со своим положением: они громко смеялись и обдавали возлюбленного брызгами воды...
Остановившись чуть позади светлейшего, несравненная Эвелина вдруг присмирела. Она взирала на купающихся каким-то укоризненным взглядом. Ноздри ее прелестного носика были расширены, как у лошади на водопое. Как самая старшая из всех выбранных недавно наместником, она, казалось, намерена была осудить забывшихся молодиц...
Увидев светлейшего, Швейбан оттолкнул висевшую у него на шее наложницу и поплыл к берегу... Вскоре он выбрался на сушу. Нагой, плечистый, смуглый, он напоминал молодого бога — изваяние древнегреческих скульпторов. Черные волосы его блестели, а белые зубы вызывали зависть и желание поцеловать красавца. Большая родинка на правой щеке — знак, доставшийся ему от матери, а также ясные глаза и сияющая серьга в ухе очаровывали всякого, кто его видел...
— Дядя! — издали восторженно вскричал молодой наместник. — Приветствую тебя! — и он помахал рукой.
Светлейший ответил ему кивком. Но разговаривать не стал— не хотел разрушать живущее в нем со вчерашней ночи вожделение.
Меж тем прелестная Эвелина не могла отвести глаз от Швейбана. Расстояние в двадцать шагов уже не таило для нее секретов, касавшихся прелестей молодого наместника. Сначала бедняжка удивилась. Потом краска смущения залила ей лицо. Ей следовало бы отвернуться — но она не могла! Красота наместника, его жизнерадостная улыбка очаровали ее! Бедняжка продолжала взирать на молодца даже тогда, когда тот оказался всего в нескольких шагах от нее...
— Кажется, мой подарок пришелся тебе по вкусу! — обращаясь к хану, сказал Швейбан.
Светлейший хотел было ответить, но тут случайно оглянулся на спутницу и увидел ее взгляд... Бедняжка Эвелина млела, глядя на молодого... Хан в мгновение сделался темен лицом. Угадав, какая катастрофа вершится на его глазах, он вонзил шпоры в бока своей вороной. Кобыла взвилась на дыбы и громко заржала, а светлейший со всей силы ударил плетью лошадь пленницы. Оба понеслись прочь от оставшегося стоять наместника...