Белая сирень

— Вы, конечно, подадите в суд. А это стоит денег. Я думаю, сотня крон не повредит. — Он вынимает бумажник и достает стокроновую бумажку.

Конечно, его узнали — улыбки, рукопожатия.

— Спасибо, Нексе, деньги нам нужны. А можем мы написать в газете, что ты сделал пожертвование?

— Если надо — конечно.

— А не повредит это тебе в «Социал-демократен»?

— С ней покончено. Не желаю иметь дела с этими кровавыми псами. Я сам видел, сын редактора Йоргенсена вызвал полицию. Предатели, негодяи!.. Найдется для меня место в вашей газете?

— Еще бы! Ты сразу поднимешь тираж нашей «Классовой борьбы».

— Прекрасно! И вообще, я хочу вступить в социалистическую партию.

— Пиши заявление.

— Оно уже написано — полицейской дубинкой на моей спине, — смеется Нексе.

…Маленький рыболовецкий бот. Тяжело, длинными зелеными волнами плещется вода. С невидимого берега доносится тысячеголосый хор птичьего базара.

Бот вздрагивает, словно получив предупреждение. Форштевень поднимается наверх, бакштаг мачты содрогается от ледяного свистящего ветра. Морская поверхность напрягается в истерических судорогах. Бот наклоняется вперед, вокруг него громоздятся массы воды. Он замирает, маленький и беспомощный, похожий на детского коня-качалку, просовывает свой нос сквозь водяную толщу и по-утиному отряхивается, так что вода брызгами рушится на палубу. Принявший ледяной душ Нексе проходит в каютку, где у иллюминатора застыл с весьма кислым выражением на остром желчном личике его спутник, известный немецкий художник Петер Гросс.

— Будь проклята эта лодчонка, будьте прокляты вы, подбивший меня ехать, будь проклят я сам, что послушался вашего совета, — монотонно бубнит Гросс. — Господи, до чего же хорошо было в Вардё!

— Вы же сами говорили, что Вардё — тухлая и грязная дыра, набитая отбросами общества.

— Все познается в сравнении. Сейчас я вспоминаю о Вардё как о рае. Боже мой, горячее какао с коньяком, вареная треска с рассыпчатым картофелем и главное — возможность в любой день вернуться к цивилизации.

— Зачем вы вообще поехали, Гросс?

— Мне предложили познакомиться с большевистским раем.

— Тогда вы зря мучаетесь. Рая не будет. Будет огромная разоренная страна, пытающаяся выжить в тисках голода, холода и бесчисленных врагов.

— Веселая перспектива! По меня хоть неосведомленность оправдывает, а вы-то чего потащились?

— Я — гость конгресса. Коминтерна. Но еду прежде всего к своим детям.

— У вас в России дети?

— Целых шестьдесят пять… Вы знаете такой город — Самара?

— Такого города нет.

— Есть. На Волге. А там детский дом. И этот детский дом носит мое имя, Гросс. Имя датского писателя.

— Весьма трогательно. Но за что такая честь? Ах да, вы же автор лозунга: «РУКИ ПРОЧЬ ОТ СТРАНЫ СОВЕТОВ!»

— «Дитте» вышла на русском, — пренебрегая его иронией, говорит Нексе. — Вы не читали «Дитте»?

— Признаться, нет. Жизнь так коротка, а ваш роман так длинен.

— А вот у русских хватило времени сделать революцию, отбиться от врагов и прочесть «Дитте».

— Непостижимая славянская душа!.. Значит, нас ждет теплый прием?

— Надеюсь, да, — со скромной гордостью говорит Нексе. — Роскошеств не ждите, но встреча будет самая сердечная.

Меж тем показалась земля. Ботик входит в Мурманский порт. Но берет путь не к главному причалу, а к непарадной угольной гавани. Пристает. Рыбаки-норвежцы в робах и высоких резиновых сапогах помогают сойти на берег своим плохо приспособленным к подобному путешествию пассажирам: легкие пальто, брючки и остроносые ботинки, за спиной альпинистские рюкзаки, через плечо — сумки.

Нексе расплачивается с рыбаками.

— В случае чего, — предупреждают те, — вы нас не знаете, мы вас не знаем.

— Не бойтесь, ребята, — добродушно успокаивает их Нексе, — нас встретят с распростертыми объятиями.

Но не сделали они и десяти шагов, как раздается зычный окрик: «Стой!» Нексе и Гросс не поняли, что от них требуется, и последовала новая команда: «Руки вверх!», и в живот им уперлись дула винтовок. Бдительная портовая охрана из двух звероватого вида братишек мгновенно обнаружила подозрительных иностранцев, невесть как очутившихся в гавани. Слова были по-прежнему непонятны, но сопровождавший их жест все пояснил. Нексе и его спутники поднимают руки.

— Вперед! — командует братишка.

— И это вы называете теплой встречей? — бормочет Гросс.

— К черту! — рассвирепел Нексе. — Я — Андерсен-Нексе! Писатель!.. Я не шпион!.. Андерсен-Нексе!.. — Он выхватывает из кармана документы и сует караульному.

Тот берет бумажки и рассматривает с вдумчивым видом.

— Мы пропали, — шепчет Гросс, — он держит их вверх ногами.

И тут появляется молодой, сухопарый, с чахоточным румянцем и огромным «маузером» комиссар караульной службы, восторженный энтузиаст культуры.

— Товарищ Андерсен!.. Из Дании?.. Писатель!.. А ну, отставить, — прикрикнул он на караульных, и те с неохотой убрали оружие. — К нам в революцию прибыл великий датский писатель-сказочник, друг детей и всего маломощного человечества. — И, напрягшись всем неполным средним образованием, гаркнул: — Эс лебе геноссе Андерсен!

И оба братишки угрюмо прохрипели: «Ура!»

— Что я вам говорил? — шепнул Нексе художнику, когда в сопровождении почетного эскорта они двинулись к порту.

— Он принял вас за Ганса Христиана.

— Какая разница? Ганс Христиан тоже датский писатель. Видите, как ценят культуру в стране рабочих и крестьян?..

…Гостиница «Люкс» (ныне «Центральная»), где разместились участники конгресса Коминтерна. Над входом — большой плакат-приветствие. В вестибюле мелькают черные, желтые, шоколадные лица; восточные халаты, индийские сари, арабские джелябии, — сюда съехались рабочие представители со всех концов света. Озабоченный и чем-то взволнованный, Нексе наскакивает на Гросса, делающего набросок в альбоме с рослого живописного африканца.

— Вы еще здесь?! А я, признаться, думал, что вы удрали. Почему вас не видно в Кремле?

— Я бываю там каждый день. Но вы красуетесь в президиуме, — а я среди серой скотинки.

— Ну, как вам тут?..

— Любопытно наблюдать, как плебс осваивает царские дворцы. Селедка и конская колбаса на старинном фарфоре. Матросня в креслах «жакоб». Я кое-что набросал. — Гросс открывает альбом и показывает Нексе свои зарисовки.

— Довольно-таки ядовито, — морщится Нексе.

— Я — сатирик и не привык льстить окружающим.

— Портретные наброски мне больше по душе, — говорит Нексе, листая альбом. — В них острота и психологизм.

— Узнаете?.. Это Хо Ши Мин, он, кстати, еще и поэт… Это загадочный Куусинен, а это Луначарский, неутомимый культуртрегер.

— А знаете, Гросс, ваш карандаш добрее вашего языка.

— Значит, мне пора сматываться. Моя сила — в разоблачении. Вернусь к моим ненаглядным капиталистам с их пудовыми челюстями и плотоядными глазками. А вообще, Нексе, я понял: революция хороша лишь издали.

— Что вас не устраивает?

— Все. Это же просто перемена ролей, как в «Восстании ангелов» Анатоля Франса. Верхние — вниз, нижние — наверх.

— Конечно! Пролетариат поднялся, власть имущие опустились на дно. Чего же вы еще ждали от революции?

— Чего-то другого. Цветов и музыки, карнавала. А здесь все время заседают. Меня считают сухим и желчным, а в глубине души я неизлечимый романтик. Хватит обо мне. Как ваши дела? Наглотались советской славы?

— Наглотался. Я еду к своим ребятам. На Волгу.

— Оставьте это, Нексе. Нельзя в пятьдесят быть таким восторженным простаком. Вы что, не знаете, какие здесь железные дороги? Мало вам путешествия из Мурманска в Петроград? Хотите окончательно отморозить ноги?

— В Самару поезда ходят по расписанию. Четыре дня — и я там.

— Четыре дня! Вас ограбят, разденут и скинут с поезда. Примут за шпиона и посадят в тюрьму, если не прикончат на месте. Не шутите с победившим пролетариатом, Нексе.