Белая сирень

Внезапно они очнулись, потому что замолкла колыбельная воды. И тут со страхом обнаружили, что светящаяся оторочка исчезла. Озера как не бывало.

Опять во все стороны простиралась черная безнадежная пустыня.

Бедные путники всполошились.

Мельхиор. Куда идти?

Гаспар. Озеро нам изменило!

Бальтазар. Не озеро, а хитрый Алазар нам изменил.

Гаспар. Неправда!

Бальтазар. Он заманил нас и бросил. А сам спешит к святой колыбели, чтобы присвоить себе всю честь.

Мельхиор. А я было поверил в него!

Гаспар. Неужели и он обманщик?

Бальтазар. Плебеи все испорчены до мозга костей.

Мельхиор. Какое падение нравов!

Гаспар. Я задушу его собственными руками!

Мельхиор. Силы небесные! Что это?.. Нет, смотрите правее. Неужели опять галлюцинация?..

Нет, то не было галлюцинацией: в небе стояло прекрасное светило — святая Звезда Вифлеема.

Была долгая пауза, затем раздался голос Гаспара:

— Прости нас, Алазар!..

87. Бодро несет Буян Алазара, и уже вдали виднеются кровли его родного селения. Рой выпущен на свободу и золотистой сеткой несется впереди своего хозяина…

88. Сияет на небе Вифлеемская звезда.

Три короля вступили в город. За последние дни они еще больше поизносились, обхудали, почернели от жгучего солнца (последнее не касалось Гаспара, его темная кожа скорее посветлела).

Чем ближе к месту назначения они подходят, тем ниже опускается звезда к заветному жилью.

И вот она стоит над соломенной кровлей бедной хижины.

Кругом все спало: дома, деревья, кусты, но в этой хижине из-за неплотно притворенной двери пробивался свет.

Короли переглянулись. Их глаза тревожно блестели в темноте. Не так рисовался им приход к Мессии. Где пышная свита, тяжело груженные верблюды, статные кони, где золото и драгоценные каменья, где достоинство сильных, богатых и мудрых? Все это можно прочесть на их растерянных лицах. Наконец Мельхиор робко постучал, вернее, поскребся в дверь…

89. В доме действительно не спали. Мария кормила грудью сына, а плотник Иосиф ошкуривал деревянную плашку. Удивленный поздними визитерами, Иосиф, вместо того чтобы просто крикнуть «Заходите!», пошел и открыл незапертую дверь. Увидев пришельцев, он решил, что это нищие, и сказал:

— Мы не подаем, и доме шаром покати.

— Мы не просим, — робко сказал Мельхиор.

— Так кто же вы?

— Мы короли, — прошелестело в ответ.

Мария услышала шебуршню возле двери и спросила мужа:

— Иосиф, кто там?

— Побирушки. — Иосиф усмехнулся. Они называют себя королями.

— Бедные люди!. — вздохнула Мария. — Сколько раз ни повторяй слово «мед», во рту слаще не будет. Величай себя хоть императором, дырок на платье не уменьшится. Пусть войдут. Дай им оливок и ключевой воды.

— Входите, небого, — сказал Иосиф.

Короли вошли и замерли на пороге — на них, отвернув лицо от материнской груди, сознательным и серьезным взглядом темных чистых глаз глядел двухнедельный Младенец. И этот пронизывающий взгляд бросил их на колени.

Они ползли к ложу Марии, перестав быть королями, забыв про все свои амбиции, потери, неудачи, страдания от долгого пути, тяжелые разочарования, ибо все состоялось: они увидели Его…

По их изможденным и прекрасным любовью и смирением лицам катились сладкие слезы.

Мария посмотрела на мужа и покрутила пальцем у виска, мол, помешанные. Иосиф развел руками.

— Сколько таких неопасных безумцев бродит по улицам и рынкам Вифлеема! — бормочет Иосиф. — Мне иногда кажется, что люди вообще потихоньку сходят с ума. А вспомни пастухов. Как они таращились на нашего сыночка, будто хотели его съесть. Я даже испугался.

Иосиф насыпал горушку олив на стол, поставил жбанчик с водой, три глиняные чашки и воззвал убогих к столу. Но они не заметили его приглашающего жеста, как вроде не заметили и самого хозяина дома.

Их глаза были прикованы к Новорожденному и Его простодушной Матери.

А потом они отползли к порогу, поклонились лбами в земляной пол, поднялись и тихо вышли, не осмелившись преподнести свои скромные дары, просто оставив их на полу, возле ложа Марии.

Но не стоит их жалеть. Они пустились в путь королями-кудесниками, пришли нищими, назад отправились носителями света Божьего…

Иосиф нагнал их за порогом и почти насильно насыпал оливок в карманы, а Мельхиору, как самому старому и несчастному, всучил медный грошик с дыркой посередине.

— Карман-то не дырявый? — заботливо спросил Иосиф. — Сырку козьего купишь, пожустеришь его деснами. — И скрылся в доме.

— Какие странные люди к нам приходят, — сказала Мария, помогая пальцами лучшему току молока в розовый зев сына. — Они ведут себя так, будто сроду не видели новорожденных.

— Просто он им нравится, — сказал Иосиф. — Крепенький чудный малыш, с чудным личиком.

— Как бы не сглазили! — всполошилась Мария.

— Нет, люди с добром идут…

Иосиф не договорил, наступив на дары, оставленные королями. Он подобрал их с пола.

— Золотая цепочка, — произнес удивленно.

Понюхал пузырек.

— Ладан. Да какой духовитый!

Открыл коробочку, погрузил в нее мизинец.

— Миро. Откуда все это у нищих?

— Наверное, краденое, — высказала предположение Мария.

— Ты права, — согласился плотник. — Нечисто, видать, сработали и боятся, что их схватят с поличным. Вот и подбросили нам.

— Надо скорее избавиться от этих данайских даров. — Мария сильно встревожена.

— Пусть соседи хорошенько уснут и перестанут бегать на двор. Я закопаю их под старой смоковницей, — пообещал Иосиф.

Мария вновь склонилась над сыном, а Иосиф вернулся к прерванной работе.

— Знаешь что, Иосиф, — через мгновение сказала Мария. — Выбрось это сейчас.

Иосиф завернул дары волхвов в тряпицу и вышел из дома…

90. Алазар подъезжает к своей хижине. Пчелы оставляют его и тощим, но бодро жужжащим роем отправляются на пасеку.

Алазар добро смотрит им вслед.

Возле дома ушастый ослик, перестав щипать траву, кивает большой головой вернувшемуся хозяину.

Алазар сходит на землю и направляется к дому. Буян и ослик сближаются и дружелюбно трутся друг о друга мордами.

91. Косой луч солнца прорезает внутренность хижины и освещает сидящую на ложе мать с младенцем у груди. Кто видел мадонн итальянского чинквеченто, тот легко представит себе, как выглядела Кана со своим первенцем.

Она не двинулась навстречу мужу, то ли не веря в правду его возвращения, то ли боясь потревожить младенца, но свинцовая мука ожидания в ее глазах отступила перед бирюзовым светом радости.

И было что-то такое вечное, святое в образе матери и младенца, что Алазару на миг представилось, будто он не оставил паломников, а вместе с ними достиг вифлеемского вертепа. Он опустился на колени перед совершенным образом жизни вечной.

Было долгое молчание, лишь дышали осторожно верблюд и ослик, зашедшие следом за Алазаром в хижину. Затем Кана спросила:

— Ты нашел пчел?

— Да. Но ты была права, я шел не за этим.

В глазах женщины немой вопрос.

— Я не умею объяснить тебе… Сказать: я помог людям?.. Да, но этого мало. «Ты спас легенду», — кто-то шепчет мне на ухо.

— Я не понимаю, — тихо шепчет женщина.

— Я тоже, — признался Алазар. — Ты помнишь, я увидел на дне сосуда — Мать, Дитя… кажется, еще были вол и козы… Те, кому я помог, шли туда.

— Зачем?

Он долго молчал, потом сказал неуверенно:

— За новым сердцем… для нашего сына… для всех нас…

— Я не понимаю, — повторила женщина.

— Я простой парень, откуда мне взять слова? — беспомощно произнес Алазар. — А может, сейчас и не нужно понимать? Доверимся времени… А пока давай просто жить….