Белая сирень

Фрейлейн. Лауфен зи нихт зо шнель!.. Их как нихт зо! Вас фюр эйн унерцегенес кинд!..

Ирина выскакивает из кустов и мчится к дому…

Ирина вбегает на крыльцо, к только что вышедшей Софье и растопыривает ладошку, на которой лежат несколько смятых сиреневых цветиков.

Ирина (восторженно). Тетя Соня, я восемь счастьев нашла, а фрейлейн ни одного!..

Фрейлейн (подойдя). Их хабе каин глюк…

Наталья в спальне одна. В утреннем пеньюаре она присаживается к туалетному столику у распахнутого окна, расчесывая волосы. Оборачивается к окну.

Сиреневые грозди буквально вламываются в комнату сквозь распахнутые рамы. А музыка Второй прелюдии льется свободно, и снова нарастают торжествующие победные, восторженные аккорды.

Наталья чуть отстраняется от окна, проводит ладонями по вискам, унесенная музыкальным потоком куда-то очень далеко. Она поворачивается к зеркалу, из которого на нее глядит… тринадцатилетняя девочка — смуглая, скуластая, с огромными тёмными глазами. Это — Наташа, которой она была двадцать лет назад.

Маленькая Наташа рассматривает себя в зеркало, на ней только панталончики с кружевной оборочкой внизу. Худенькое тельце кажется принадлежащим мальчику. Ни намека на грудь, торчащие ключицы, ребра можно пересчитать. Наташа с ненавистью смотрит на себя.

Наташа (бормочет). Черна, как галка, худа, как палка, девка Наталка, тебя не жалко.

За ее спиной раздается девичий голос.

Девичий голос. Что это вы, барышня, так дразнитесь?

Наташа оборачивается. Перед ней ее горничная девушка. Она всего на год старше своей хозяйки. Но уже можно узнать в этих густых каштановых волосах, правильном круглом лице с пухлыми губами знакомую нам Марину.

Наташа. Опусти лямки!

Марина. Какие лямки?

Наташа. Сарафана. Я хочу посмотреть, как у тебя.

Марина смущенно смеется, но в ее жемчужных глазах прыгают бесенята.

Марина. Ишь чего надумали…

Она опускает лямки, обнажая сформировавшиеся круглые груди, и смеется, закрывая их пестрой тканью сарафана.

Марина. Как у всех.

Наташа. У всех! А у меня ничего нет! Неужто я такой и останусь?

Марина. Господь с вами, барышня. Я ведь на цельный год старше вас. У вас все будет покрасивше, чем у меня.

Наташа с мрачным видом поворачивается к зеркалу.

Наташа. Никогда не будет. Правильно Сережа сказал, что я черна, как галка, и худа, как палка.

Марина. Да что вы его-то слушаете. Сергей Васильевич вечно придумывает. Если б только знали, как надо мной надсмехался.

Наташа (живо). Как?..

В вечерних сумерках сиреневые грозди как бы светятся. И среди этой влажной свежести, затаив дыхание, стоит маленькая Наташа. Она прислушивается к чьим-то еле слышным голосам, стараясь не хрустнуть веткой, с широко раскрытыми глазами. Она делает еще один шаг в самую гущу кустов и замирает.

Среди бледно светящихся, белых сиреневых гроздей стоит пара. Семнадцатилетний Рахманинов, поджарый, длинноволосый, в русской полотняной рубашке с пояском. Спиной к нему, опустив голову, пятнадцатилетняя девочка — золотоволосая и светлая — Верочка Скалон.

Рахманинов. Вера Дмитриевна, Психопатушка! Вы целый день меня не замечали. А когда взглянули — то так строго, ну настоящая генеральша! Даже страшно подойти такому бедному, странствующему музыканту, как я.

Вера. Я не буду на вас смотреть, а то еще подумают, что я в вас влюблена! Мои сестры, да и ваши только гадают — кто в кого влюблен. А ваша Наташа, мне кажется, просто шпионит за вами.

Рахманинов. Но теперь-то мы одни, ваше превосходительство!..

Вера не отвечает.

Рахманинов. Психопатушка!

Вера (словно очнувшись). А?..

Рахманинов. Последнее время вы так рассеянны, что даже не сердитесь, когда я вас зову психопатушкой.

Вера. Я сама не знаю, что со мной. Сегодня в английском диктанте сделала шестнадцать ошибок. Мисс Дейли тоже не понимает, отчего я такая рассеянная.

Рахманинов осторожно притягивает к себе ветвь с гроздьями, рассматривает, нюхает.

Рахманинов. Не понимаю слова «влюблен». Влюблен — противное слово.

Вера. Почему?

Рахманинов. Так.

Какой-то шум привлекает внимание Веры. Она испуганно поворачивается.

Вера. Там кто-то есть?

Рахманинов вглядывается в сумрак зарослей.

Рахманинов. Никого.

Вера. Что вы делаете?

Рахманинов. Сиреневое вино.

Вера. Я тоже хочу.

Рахманинов. Вам не понравится, это горько.

Но Вера уже протягивает руку к белой грозди и с наслаждением втягивает в себя ароматные росинки.

Рахманинов. Нравится?

Вера кивает.

Рахманинов. Обманщица.

Вера вдруг резко опускает ветку, и град крупных капель сыплется на обоих. Она странно вопросительно смотрит на Рахманинова и почему-то шепчет.

Вера. Я вся промокла.

Рахманинов тоже хотел было что-то сказать, но осекся. Неожиданно Вера поднимается на цыпочки и, плавно взмахнув своими белыми руками, обвивает шею Рахманинова и целует.

Вера (глядя ему в глаза). Сиреневое горькое… вино.

Она снова целует его в губы.

Наташа медленно пятится, делает шаг и с хрустом переламывает сухую ветку под ногой. Рахманинов быстро оборачивается, раздирая куст, идет на звук и натыкается на остолбеневшую от страха Наташу. Их взгляды встречаются.

Рахманинов (с усмешкой). А подглядывать, сударыня, стыдно!..

Деревянный двухэтажный дом в центре парка наполнен музыкой, из открытых окон льются упражнения, этюды, фортепьянный концерт Листа, сливающийся в многоголосую какофонию звуков, подобно консерваторской. Перед главным крыльцом запряженный экипаж. Конюх оправляет сбрую на фыркающих лошадях. Здесь же у крыльца околачиваются Наташа и одиннадцатилетняя Соня. В окно высовывается красивая, пышная девушка двадцати одного года — сестра Веры — Татуша.

Татуша. Соня, я кончила заниматься, давай…

Соня, скорчив недовольную мину, стараясь как можно медленнее, идет по лестнице.

Татуша. Ну что ты копаешься, давай скорее!.. Наташа, а ты почему бездельничаешь?

Наташа. А я Сережу жду, он со мной сегодня заниматься обещал.

Из дома выходят родители Наташи и Сони — Варвара Аркадьевна Сатина в сопровождении мужа Александра Александровича Сатина — дородного круглолицего господина с бородкой клинышком. Оба одеты по-городскому — для визита.

Варвара Аркадьевна. Наташа, почему ты не занимаешься?