Академия Князева

Девицы эти были возраста от двадцати до двадцати пяти, одетые по моде и по моде накрашенные, и все у них на первый взгляд соответствовало кондиции. Но при более подробном знакомстве у каждой обнаруживался – то ли во внешности, то ли в характере – какой-то изъян. И ходят эти девочки друг с дружкой в кино и на вечера, и танцуют «шерочка с машерочкой», и копится у них в душе затаенная обида на мужскую половину, и на лице все чаще появляется выражение нацеленной озабоченности.

Приходили они вечером, по две, по три, усаживались на Розиной продавленной тахте, покрытой ковровой дорожкой с плешинами и сигаретными прожогами, курили, негромко о чем-то переговаривались и ждали. Если Заблоцкий долго не появлялся, Роза находила предлог, чтобы вызвать его из комнаты, и, когда он выходил, знакомила с подругами. Некоторые из них сразу же теряли к нему интерес и вскоре уходили, другие, напротив, тут же начинали завлекать. В конце концов все эти коленки, ножки и прочее начало действовать Заблоцкому на воображение, в душе его что-то растопилось и отмякло, и ему даже стали сниться эротические сны.

Однажды на улице он встретил школьного приятеля Пашку Овчинникова – розоволицего жизнерадостного крепыша. Пашка не стал допытываться у Заблоцкого подробностей его жизни, удовольствовался общими фразами, зато о себе рассказал с охотой и легкостью. Был женат, уже год, как разошелся, разменял квартиру, жене с ребенком – однокомнатную, ему – комнату, и хотя в квартире, где он теперь обитает, еще двое соседей, они люди лояльные и не мешают ему жить в свое удовольствие. Поставили лишь одно условие; чтобы женщины, которых он приводит, не пользовались ванной. И вообще надо на жизнь смотреть проще и искать в ней развлечения и удовольствия, потому что работа и обязанности нас сами ищут. У него, у Пашки, сейчас программа-минимум: познать (вместо этого глагола Пашка употребил другой) сто женщин – это в отместку жене. А потом он найдет невесту с квартирой и вступит с ней в брак.

«Сколько же тебе времени на все это потребуется?» – спросил Заблоцкий. «Года два», – ответил Пашка. «А не собьешься со счету?» – «У меня списочек…»

Ужасающий Пашкин цинизм вызвал у Заблоцкого чувство гадливости. Что-то, как видно, и на его лице отразилось, потому что Пашка вдруг пошел в наступление: конечно, многие семьи, на вид благополучные, сохраняются в основном ради детей, это благородно, слов нет, но чего стоит такое самопожертвование? Дети вырастут, наплевать им будет на родительские жертвы и на самих родителей, и все окажется впустую, потому что в таких семьях и дети, рано научившись маневрировать между отцом и матерью и использовать себе во благо их разногласия, становятся ловчилами и приспособленцами.

Родители же, изнуренные многолетней холодной войной друг с другом, наживают жестокие неврозы сердечно-сосудистые болезни, в итоге сокращают себе жизнь и остаток дней своих доживают инвалидами семейного фронта. Так не лучше ли вовремя расстаться?

«Помилуй бог, Пашка, мне ли тебя судить?» – ответил Заблоцкий. И позже, уже распрощавшись с ним, думал: Пашка прохвост, но умеет жить легко, не делая изо всего трагедии.

Хорошо бы и себе отвлечься и закрутить любовь, думал Заблоцкий далее. Ну, хотя бы с какой-нибудь из Розиных девиц. Есть там одна славная мордашка, зовут, кажется, Люся, манеры не такие вульгарные, как у прочих, и в глазах что-то светится, проблески интеллекта. Впрочем, зачем подружке интеллект? Была бы недурна собой, да добра, да покладиста. Все зло на земле от женщин, которые мнят себя слишком умными.

Размечтавшись, Заблоцкий представил себе, какие простые и добрые отношения сложатся у него с этой Люсей, он будет ее воспитывать и просвещать, она – смотреть ему в рот. Еще один Пигмалион! Но тут он спохватился: возня с девицами требует денег на кино, театры и рестораны, на цветы и другие знаки внимания – то, что кажется вовсе излишним напористому, нахальному Пашке, и без чего никак не обойтись ему, Заблоцкому, с женским полом не слишком разворотливому.

Последнее время Заблоцкого не покидало ощущение, будто над его головой ведутся какие-то переговоры о дальнейшей его работе. Зою Ивановну несколько раз вызывали к начальству, и, вернувшись, она так подчеркнуто не смотрела на Заблоцкого, что было ясно: причина вызова – именно он. В ее отношении к нему появилась некоторая отчужденность. Однажды она спросила, много ли еще снимков предстоит сделать для Конькова, и Заблоцкому почудилось, что после составления атласа структур и текстур Зоя Ивановна, будь на то ее воля, поступила бы с ним так же, как по преданию Иоанн Грозный – с зодчими храма Василия Блаженного: повелела бы выколоть глаза…

Все это было игрой воображения и мнительности. Конечно, Зоя Ивановна ни о чем подобном даже не помышляла и о Конькове спрашивала из чисто профессионального любопытства. Что касается переговоров, то здесь интуиция Заблоцкого не подвела. Вскоре его действительно вызвал Ульяненко, и вспомнились прогнозы Конькова: вот оно, началось!

– В три часа, – сказал Харитон Трофимович, – нас с вами и Зою Ивановну приглашает Кравцов. Захватите с собой для демонстрации несколько фотографий и на всякий случай составьте перечень затрат… ну, скажем, на сотню снимков.

Вернувшись в комнату, Заблоцкий передал Зое Ивановне распоряжение начальства и спросил, о чем предполагается разговор.

– Вы с вашими микрофотографиями становитесь популярной фигурой. Вероятно, предстоит интервью с корреспондентом газеты. А может, даже и телевидения.

При этих словах Валя со злорадной готовностью хихикнула и посмотрела на Эмму Анатольевну, приглашая и ее посмеяться над шуткой Зои Ивановны и тем самым уязвить этого вредину Заблоцкого с его самомнением. Но Эмма Анатольевна решила, как видно, соблюдать нейтралитет. Оттопырив безымянный палец и мизинец, она с артистической легкостью и изяществом наводила кривоножкой горизонтали, и ее округлое лицо было совершенно невозмутимо.

У Заблоцкого крутилась на кончике языка колкость, но он сдержался.

Виктор Максимович Кравцов в официальных бумагах числился заместителем директора института по научной части. Это было не совсем удобно для обихода, так как любой посетитель, не знакомый со структурой и положением филиала, придя по делу и увидев на двери кабинета табличку «Замдиректора», принялся бы искать кабинет директора, и поди объясняй каждому, что директор да и сам институт находятся не здесь, а, как уже говорилось, в южном городе, недалеко от теплого моря. Поэтому во избежание всяких неудобств и недоразумений на двери кабинета Кравцова висела табличка с уклончивым: «Руководитель». Руководитель, да и все тут.

Виктор Максимович возглавил филиал недавно, незадолго до ухода Львова (возможно, эти события и были меж собой каким-то образом связаны), вообще же поговаривали, что должность эта – вроде эстафеты. Было в филиале несколько энергичных и сравнительно молодых еще научных сотрудников, которые составили группировку, и кто-то из них однажды возглавил филиал. Он пробыл на этом посту четыре года. Тем временем его товарищи по «стенке» защитили кандидатские. Послe этого кресло руководителя занял один из новоиспеченных кандидатов наук, а прежний руководитель сразу же взял полуторагодичный творческий отпуск…

Очередным сменщиком был как раз Виктор Максимович. Высокий, аскетической внешности, он однако не был аскетом, но не был и кутилой, а был просто нормальным человеком со здоровым аппетитом, который при случае может и хорошо гульнуть, и работать по шестнадцать часов в сутки. Много лет он занимался железистыми кварцитами и считался в этой области видным специалистом, консультировал железорудные тресты республики.

Человек он был не вредный, в филиале к нему относились по-семейному и называли «наш Витя».

…Виктор Максимович двинул от себя по столу коробку «Казбека», предлагая ее то ли Заблоцкому, то ли Зое Ивановне (Харитон Трофимович вошел минутой позже), сам же закурил «Приму». Спросил, обращаясь к Зое Ивановне: