На ходовом мостике

Теперь предстояло подвести итоги прошедшей операции. В течение последнего боевого выхода было отражено десять атак торпедных катеров и столько же самолетов-торпедоносцев; израсходовано зенитных снарядов всех калибров: крейсером «Молотов» - 2886 штук, лидером «Харьков» - 868; при отражении атак уничтожено: крейсером «Молотов» - один самолет «Хейнкель-111», лидером «Харьков» - торпедный катер и совместно с крейсером один самолет «Хейнкель-111»; повреждено: крейсером - два самолета и нами - один самолет «Хейнкель-111».

И все- таки не покидало чувство неудовлетворенности. Крейсер «Молотов» так и не открыл огонь по Феодосийскому порту, а лидер, хоть и стрелял по Двуякорной бухте, из-за долгого лежания на боевом курсе не успел выпустить положенного количества снарядов. В бригаде был подробно проанализирован весь ход операции и сделаны соответствующие выводы.

Выйдя из Туапсе, корабли в течение трех с половиной часов шли в светлое время суток, не имея надежного прикрытия с воздуха. Буквально висевшие над ними вражеские самолеты-разведчики сумели определить наш генеральный курс, и даже отдельные повороты на ложные курсы не смогли ввести их в заблуждение. А ведь важнейшее условие набеговой операции - ее внезапность. Стоило ли продолжать поход после раскрытия противником нашего замысла? Думается, что нет…

Вторая неприятность поджидала нас в месте встречи с подводной лодкой. Именно отсюда мы должны были лечь на боевой курс и в течение 15 минут вести огонь, после чего полным ходом уйти на зюйд с тем, чтобы к [200] рассвету войти в зону прикрытия нашей авиации. Заминка, случившаяся на флагманском корабле в связи с отсутствием подводной лодки, задержала нас со стрельбой на тридцать шесть минут. Да и стреляли мы настолько некачественными беспламенными зарядами, что многие из них действовали, как пламенные, и не только ослепляли наблюдателей, но и демаскировали лидер. Не случайно, как только мы прекратили стрельбу, сразу были атакованы торпедным катером противника. И трудно сказать, чем бы закончилась эта атака, начнись она несколькими минутами раньше, когда наши наблюдатели были ослеплены вспышками от стрельбы.

Да, сколько ни воюй, а учиться приходится постоянно. На войне не бывает двух совершенно одинаковых операций, всегда наличествует элемент неожиданного и непредвиденного. И самое главное, чтобы полученные уроки не пропадали даром.

На следующий день я отправился на крейсер «Молотов» навестить старшего помощника капитана 3-го ранга Семена Васильевича Домнина, с которым был знаком по военно-морскому училищу, очень деятельного человека, всегда необыкновенно корректного, с иголочки одетого и вместе с тем прекрасно справляющегося с любой работой на корабле. Он был отличный старпом, и все командиры кораблей ценили его за это. Глядя на Семена, я невольно вспоминал афоризм знаменитого английского адмирала Нельсона: «Настоящий морской офицер должен быть джентльменом и обладать практическими навыками матроса». Как-то с Семеном (это было уже после войны) мы собрались на берег. Домнин облачился в гражданский костюм, перекинул через руку макинтош. Переходя через баржу, у которой был ошвартован корабль, Домнин вдруг увидел, что группа матросов боцманской команды корабля сращивает толстенный пеньковый трос. Что-то не понравилось старпому в их работе, он тут же отдал свой макинтош и шляпу одному из матросов, засучил белоснежные манжеты и ловко принялся сращивать трос, вызвав восхищение у подчиненных. Не знаю, удовлетворил бы английского адмирала Домнин как джентльмен, но что касается его умения личным примером показать, как работать - здесь Домнин был безупречен.

А тогда Семен Васильевич сразу повел меня осматривать повреждения крейсера. Оставалось только дивиться, как при таком отрыве кормы - около двадцати метров - [201] уцелели винты и с загнутыми лопастями, на расцентрованных валах все же продолжали вращаться, давая крейсеру ход. По-моему, это было одно из тех чудес, которые подчас случаются на войне…

Что же касается командира крейсера «Молотов» капитана 1-го ранга Михаила Федоровича Романова и военкома, полкового комиссара Калабаева, то им надо отдать должное: совместно с экипажем довести своим ходом до базы корабль, имевший столь серьезные повреждения, - дело не простое, требующее подлинного мастерства и сноровки. Справились они с этим превосходно. Затем в сложнейших условиях с помощью рабочих Севастопольского морского завода, эвакуированного в Поти, провели труднейший ремонт - приделали к крейсеру корму, отрезанную от корпуса крейсера «Фрунзе». А ввод в строй каждого боевого корабля ох как важен был в те горячие дни!

Не каждый день нам удавалось в точности узнать обстановку на сухопутных фронтах, но по тому, что происходило на причалах Цемесской бухты, можно было судить: враг продолжает теснить наши войска. Снова был оставлен Ростов, противник овладел Севастополем, Армавиром и Майкопом. Все, что подлежало эвакуации, подвозилось к причалам Цемесской бухты. Дальше на восток железнодорожных колей не было, и на транспорты и корабли интенсивно перегружалось зерно и заводское оборудование.

Эвакуировались также предприятия Новороссийска. После захвата Майкопа для фашистских войск определилось главное направление для дальнейшего натиска - на Туапсе. Когда мы получили известие, что решением Военного совета Северо-Кавказского фронта образован Новороссийский оборонительный район, поняли: предстоит упорная оборона последней крупной черноморской базы. Оборона Новороссийска должна была оттянуть на себя часть сил противника с туапсинского направления и, по сути, сохранить наши восточные порты на Кавказском побережье, без которых дальнейшее существование Черноморского флота было немыслимо. [202]

Смена командиров

В связи с новыми задачами флота произошла реорганизация на эскадре. В частности, все оставшиеся новые эсминцы типа «Семь-У» и лидер «Харьков» вошли в 1-й дивизион эскадренных миноносцев, командиром которого был назначен Пантелеймон Александрович Мельников. Пришлось расстаться с нашим «батей».

С именем Пантелеймона Александровича связана вся боевая жизнь лидера, и ему тоже было не просто в один день распрощаться со своим кораблем. Получив назначение командиром «Харькова» сразу после вступления корабля в строй, то есть с августа 1939 года, Мельников упорно повышал боевую подготовку лидера в предвоенные годы и достиг значительных успехов. Потому «Харькову» доверено было выйти в первый боевой поход под Констанцу уже 25 июня сорок первого года. А сколько потом совершил он таких походов в Одессу, Севастополь, Феодосию и Новороссийск, вдоль всего Кавказского побережья в период обороны Кавказа! И всегда на мостике стоял наш командир - подтянутый, строгий, собранный, готовый принять мгновенное решение. Иногда мне казалось, что Мельников обладает удивительным свойством: наблюдая за горизонтом, где каждую минуту мог появиться противник, он одновременно видел все, что делается на корабле. Наверное, потому не было случая, чтобы враг застал нас врасплох. За время нашей совместной службы я хорошо узнал своего командира и оценил его волевые качества, органически сочетавшиеся с дисциплинированностью, партийной принципиальностью и здоровой инициативой. Он удивительно хорошо знал корабль, его людей, вооружение и устройство, помнил все без исключения наставления и документы, действующие на флоте. А в сложные моменты, когда речь шла о жизни корабля или успехе боевой операции, никогда не боялся взять на себя всю ответственность.

Находясь рядом с Мельниковым на мостике во время боя, я мысленно принимал решения за командира, и, не скрою, они не всегда совпадали с тем, что делал Мельников. Анализируя потом, почему командиром было принято «не мое» решение, я должен был признать, что в подавляющем большинстве случаев правым оказывался все же он. В этом не было ничего обидного, зато приносило немалую пользу в повседневных уроках [203] командирского искусства, воли, мгновенной реакции и выдержки.

Личный состав души не чаял в своем командире. На корабле жила вера, что он сумеет найти выход из самой сложной ситуации, что экипажу по плечу самые дерзкие боевые операции. Мельников относился к команде с таким же доверием и отцовской заботливостью. Наш старший писарь Дмитрий Руднев как-то рассказал мне довольно характерный случай. Произошло это в марте сорокового года, сразу после заключения мирного договора с Финляндией, когда с кораблей стали более свободно увольнять матросов на берег. Строевой, как называли краснофлотцев из боцманской команды, Володя Смирнов вернулся с берега чем-то расстроенный. У друзей возникали различные догадки о причине его плохого настроения, но Володя упорно отмалчивался. Все же на следующий день, во время построения, когда бывший комиссар лидера Герман Фомин спросил: «Вопросы есть?», все еще хмурый Смирнов откликнулся: «Есть!» И продолжал: «Почему в прошлом году нам выдавали хорошие ботинки, а сейчас выдали со свиным верхом? В таких по городу стыдно ходить». Комиссару ничего не оставалось, как объяснить, что какие есть, такие и выдали. Однако Мельников сразу после построения затребовал к себе начальника службы снабжения и запретил выдавать «стыдные» ботинки. И тут же написал письмо на имя командира военно-морской базы о своем решении. В ответе командира базы значилось: «Приказываю выдавать». Тогда Мельников написал рапорт начальнику штаба флота, но ответ пришел прежний - выдавать. Мельников пишет рапорта все выше и выше по команде и отовсюду получает один и тот же ответ: выдавать. Такой же ответ он получил и из главного штаба Военно-Морского Флота СССР. Несколько суток Мельников раздумывал, затем изложил всю «эпопею» со смирновскими ботинками и направил письмо на имя И. В. Сталина. Ничего не было около месяца. Наконец пришло типографским способом изданное циркулярное письмо, в котором содержалось строчек двадцать с выводами: «1. Командир Мельников - единственно до конца требовательный командир, прошедший все нижестоящие инстанции. 2. Приказываю: ботинки со свиным верхом с довольствия снять. 3. Объявить Мельникову благодарность. 4. Приказ объявить на всех кораблях ЧФ, отдельных частях и т. д.». [204]