Туманян

В этой связи нужно особо отметить также перевод стихотворения Кольцова «Раздумье селянина». Туманян в переводе стихотворения Кольцова нашел возможным строку «Сяду я за стол да подумаю» заменить другой: «Сяду у стены да подумаю», потому что обычное место размышлений и тяжелых дум бедного армянского селянина не у стола, а у стены своей землянки.

Такую замену Туманян допустил не только потому, что' хотел свой перевод сделать понятным и близким широкому армянскому читателю, но и потому, что он не придерживался принципа внешне формальной точности. Он не ставил перед собою задачу передать русское стихотворение слово в слово, рабски подчиняясь оригиналу. Туманян заботился лишь о том, чтобы в переводе мысль стихотворения Кольцова была передана с максимальной ясностью и точностью.

Туманян полюбил русских поэтов не меньше, чем своих предшественников в армянской поэзии. Более того, он искренне признавался, что в известном смысле Пушкин и Лермонтов оказались ему значительно ближе. «Я нашел, что русские поэты, — писал Туманян в 1902 году, — главным образом Пушкин и Лермонтов, всегда казались мне более родными и близкими».

Туманян был бесконечно влюблен в природу родного края, которой он был обязан лучшими минутами своего существования. По собственному признанию «любовь к горам и тоска по жизни в горах» всегда жили в его душе. В поэзии Пушкина и Лермонтова он нашел неповторимые пейзажи Кавказа. Он с восторгом цитировал замечательные строки Лермонтова:

Г. Р. Державин и В. А. Жуковский, которым не пришлось побывать на Кавказе, лишь силою поэтического воображения впервые в русской поэзии создали величественные романтические картины кавказской природы. Вслед за ними обратились к Кавказу Пушкин и Лермонтов, в поэтическом сознании которых далекая горная страна стала «родиной вольности простой».

Для них Кавказ уже не был отвлеченным географическим понятием. Жизненная судьба бросила их в далекий горный край, и перед их взором открылись великолепные картины «природы дикой и угрюмой».

«С легкой руки Пушкина, — писал Белинский, — Кавказ сделался для русских заветной страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и смелых мечтаний».

Страна гор еще в большей степени очаровала Лермонтова. Кавказ стал, как говорит Белинский, «колыбелью его поэзии так же, как он был колыбелью поэзии Пушкина, и после Пушкина никто так поэтически не отблагодарил Кавказ за дивные впечатления его девственно-величавой природы». Лермонтов рассказывал в письме к С. А. Раевскому, как он «лазил на снеговую гору, на самый верх, откуда видна половина Грузии как на блюдечке. И право, — писал Лермонтов, — я не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух — бальзам, хандра к чорту, сердце бьется, грудь высоко дышит — ничего не надо в эту минуту; так сидел бы, да смотрел целую жизнь.».

Сильное чувство любви и привязанности к Кавказу, поэтическое воспевание его природы и вольной жизни в горах, глубокий интерес к народной жизни, явились теми основными моментами, которыми определялось отношение Туманяна к Пушкину и Лермонтову. О непосредственном воздействии русской поэзии на свое собственное творчество Туманян писал: «Я не задумывался над вопросом о том, в какой степени я находился под влиянием русской словесности; я серьезно подумав об этом, стал искать у себя следов русского влияния не во внешней форме моих стихотворений, — так как я никогда сознательно не следовал и не подражал никакому поэту, а в моем духовном мире, литературных вкусах и взглядах.».

Армянская поэзия многим обязана великому русскому революционному демократу, критику и мыслителю Белинскому. Писатели и публицисты Армении искали ответы на волнующие их вопросы за пределами отечественной словесности, в первую очередь в передовой и прогрессивной русской литературе.

Особо важное значение приобретает критика в те ответственные периоды, когда литература переживает процесс бурного роста, когда нарождается новое. Такой процесс переживала армянская литература в 80—90-х годах прошлого столетия.

Большинство армянских писателей и общественных деятелей нового периода были воспитаны на традициях русской классической литературы. Восприятие и усвоение армянскими писателями наследия Белинского имело свою особенную черту. В критических статьях и в оценках отдельных явлений армянской литературы отражалась борьба различных классовых групп, и, конечно, этим прежде всего определялась позиция их авторов. Здесь сталкивались различные точки зрения, различное понимание задач писателя. Но помимо этого в 80—90-х гг., даже в более позднюю пору, в армянской периодической печати, за редкими исключениями, критические статьи писались лицами, которые не только не обладали художественным чувством и вкусом, но и нужными познаниями, необходимым кругозором. Этим осложнялось положение писателя, который вправе был ждать беспристрастного, справедливого отношения к своим произведениям. Армянские писатели в своей литературной полемике использовали взгляды Белинского, обращаясь к нему, как к бесспорному авторитету. Автор многих исторических романов, известный армянский писатель Раффи, защищаясь в 80-х гг. от необоснованных нападок рецензента, опирался на статью Белинского «О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя». Романист Мурацан в 1901 г., возражая автору критического разбора исторической драмы «Рузан» и защищая права писателя-художника, апеллировал к Белинскому, излагая его взгляды на историческую драму и ее задачи.

Белинский и Чернышевский занимают особо важное место в духовном развитии не только армянских писателей, но и политических деятелей. Революционное миросозерцание Налбандяна формировалось под непосредственным влиянием передовой русской общественной мысли и в первую очередь Белинского и Чернышевского.

Замечательный армянский революционер Степан Шаумян в годы ученья в Тифлисском реальном училище с увлечением читал Белинского, восхищался глубиной и проницательностью его мысли.

Восемнадцатилетний Шаумян, воодушевленный статьями Белинского, имя которого он произносил всегда с благоговением, писал о чудесной силе воздействия поэзии на человека, о том, как под влиянием поэзии человек «совершенно меняется, возносится высоко…» Шаумян высоко оценивал общественно-воспитательное значение поэзии.

В 1902 году в речи, посвященной сорокалетнему юбилею литературно-педагогической деятельности Агаяна, Шаумян говорил об огромной роли Белинского в освободительном движении: «Белинский и его друзья сумели сыграть столь значительную роль в русской жизни потому, что они имели возможность, благодаря некоторым историческим обстоятельствам, наносить удары по крепостническим порядкам и внедрять идеи свободы посредством легальной литературы.».