Страница 16 из 49
— Ну, что ревешь? А ты чего хотела? Не понравилось? Ничего, привыкнешь, как распробуешь, за уши не оттащишь. Сама еще просить будешь. В первый раз всегда так, не тушуйся. — Он похлопал Ульяну по ноге, закрытой одеялом. — Похмелиться нет ничего? Сушит…
Ульяна покачала головой, отерла слезы. Может, и правда так у всех? И чего она разревелась? По второму-то разу уже не так противно показалось…
— К людям выйти надо, второй день ведь… Там и похмелишься.
— И то верно, пойдем, одевайся. — Гриша обернулся на стук в окно. — Ряженые уже скачут…
Ульяна набросила платье, тоже заранее заготовленное по этому случаю, туфли новые надела, наскоро сполоснула лицо холодной водой, убрала волосы. Вышли они с Гришей во двор, пошли по деревне, Ульяна мужа под руку держит, здоровается со всеми.
Столы уж заново накрыли. Гриша сел, сразу за стопку схватился, опрокинул в рот, но теперь закусил. Пить много не стал, чему Ульяна порадовалась — может, хоть сегодня все хорошо пройдет?
В самый разгар веселья крик раздался. Соседский мальчишка бежал с выпученными глазами:
— Утопленника нашли! В камышах! Раздулся совсем, страшный, ужас! — Мальчишка круглил глаза, показывая всем видом, что вид у утопленника жуток.
Гармонист дядя Ваня бросил играть, кумушки притихли.
— Не бреши! — Мать мальчишки сурово посмотрела на него, но тот не опустил глаз.
— Правда, иди сама посмотри, он там лежит. Участковый туда пошел!
— Вот те раз! — Дядя Ваня свел меха, и гармонь жалобно скрипнула. — Опять утопленник!
Ульяна поперхнулась, а Гриша словно онемел, побледнел весь, вытянулся на стуле.
— Что за утопленник? — Голос у Гриши дрожит от волнения. — Мужик или баба?
— Мужик, только разложился весь почти, рыбы обгрызли…
— Фу ты, страх какой! — Бабы начали креститься. — Из наших?
Мальчишка развел руками.
— Вроде нет, не поймешь.
— И то правда, разве у нас кто пропадал? Все на месте… — Кто-то даже испустил смешок: — Приблудился, значит.
Дядя Ваня опять заиграл, но веселье сломалось. Настроение испортилось, начали расходиться. Ульяна помрачнела — как-то коряво их жизнь начинается, наперекосяк. Посидели еще с горсткой гостей за столом и тоже домой пошли. Гриша молчал всю дорогу. Дома щей похлебал и спать улегся, устал. Ульяна вышла во двор, села на лавочку и задумалась. Так вот ты какая — семейная жизнь… Но любовь к Грише не прошла, даже наоборот, вспыхнула с новой силой — ее он теперь, а она — его. Наносное все это, пройдет, утихнет тоска, не навек же она. Гриша проснулся, вышел из дома, сел рядом, обнял за плечи нежно, как раньше. Ульяна голову ему на плечо положила, вздохнула. Ну вот, совсем как у ее родителей. Волна благодарности затопила ее с головы до ног, она прижалась теснее. Так и просидели до ночи, целовались, как в пору жениховства. Гриша снова слова зашептал на ушко, и среди прочего Ульяна уловила одно, долгожданное, — «прости, любимая…»
С покойником все не так просто оказалось. Следователь опять приехал, труп увезли, а потом участковый сказал, что это как раз тот парень был, которого Гриша узнал на празднике Ивана Купалы. Тот сынок хозяйский, из-за которого Гришина с Галиной любовь закончилась. Сынка звали Дмитрием, это Ульяна уже от людей узнала. Погиб в тот же день, что и Галина, только нашли не сразу, поэтому труп был так обезображен — рыба ведь тоже есть хочет, а что есть — ей все равно. Человек для нее просто пища, ничего более. Говорили, что будто на шее у него рана, как от укуса, и на голове — видимо, ударили чем-то тяжелым. Но точно сказать трудно, потому что времени много прошло, процессы разложения далеко зашли. В городе вскрытие делали, участковый сообщил — умер от утопления, захлебнулся. Опять пошли разговоры, но также быстро захлебнулись — от отсутствия информации и улик, как сказал бы участковый. Впрочем, версий, кроме как потустороннего происхождения, особенно и не было. Да и обсуждали вяло — Галина давно в земле, а Дмитрия никто не знал. Казалось, что мать Галины, Надежда, что-то знает, но она молчала как рыба, открещивалась. На том и успокоились. Пусть милиция думает, ей за это деньги платят. Ульяна хоть труп и не видела, но почему-то ужасно расстроилась. Ей стало вдруг отчаянно жаль этого неизвестного ей Диму, погибшего в молодом возрасте непонятно за что. Только и оставил после себя что разложившийся кусок плоти да парочку мыслей. Втайне от мужа она проревела целый вечер, и затухшая было ненависть к Галине, невольной виновнице всего этого кошмара со смертями, вспыхнула в сердце Ульяны с новой силой.
Из-за этого случая начавшаяся будто налаживаться жизнь Ульяны вновь стала разваливаться. Не так, как сначала, а медленно, исподволь. Ульяна оказалась хорошей хозяйкой, в доме всегда чисто, прибрано, еда готова. Мужа с работы встретит, накормит. Огород, правда, не любила, занималась им чрезвычайно неохотно, но тут Гриша на помощь приходил — копал, урожай собирал, в погреб стаскивал, к зиме готовился. Пить перестал, но ходил невеселый. Грубым не был, но Ульяна кожей чувствовала охлаждение. Бывало, придет с работы, слова не скажет — телевизор включит, уставится, будто смотрит, а глаза пустые, неподвижные, думает о чем-то своем. Ульяна подойдет, подластится, он улыбнется вымученно, скажет, что устал. А то вовсе ночевать в леспромхозе остается, говорит, на автобус опоздал. Ульяна не настаивает, она терпеливая, измором его возьмет, любовью да лаской отогреет. Чувствует ее сердце червоточину какую-то, но трудно понять, откуда беда идет. А может, и не беда это вовсе? А так, причуда, блажь? Хочется молодой жене, чтобы муж ее вниманием окружал, заботой, денно и нощно, но жизнь другого требует. Вроде и не ругаются они, не ссорятся, но отчуждение остается.
Зима наступила, работы по дому меньше стало, и видит Ульяна: томится здесь Гриша. То к матери съездит дня на два, то в город по делам. Ее не берет, отговаривается. Приезжает злой, выпивает и спать ложится. К ней почти не прикасается, хотя каждый раз Ульяна ждет моментов этой супружеской близости с замиранием сердца. Горит вся от нетерпения, а он холодный, как рыба. Не приголубит, не приласкает, если и захочет когда любовью заняться, делает это властно и грубо, а потом сразу засыпает. Но Ульяна и этими моментами дорожит — любит мужа больше жизни, прощает все. Родителям не жалуется, чтоб не волновались, ее семья — ее дело, ее и Гришино. Светке тоже ничего не рассказывает, боится — разнесет по деревне. Пусть думают, все хорошо у них, она сор из избы выносить не привыкла.
Как-то долгим зимним вечером, перед самым Новым годом, завьюжило сильно, а Гриши все с работы не было, и Ульяна сильно волновалась, бегала от окна к окну, всматривалась во мглу. Он пришел за полночь, выпивши, дыхнул на нее алкоголем, молча разделся и лег, даже ужинать не стал. Ульяна обиделась, залезла в холодную постель рядом с ним, свернулась калачиком. Вдруг жалость такая на нее накатила, непонятно с чего, аж сердце зашлось. Повернулась она под влиянием порыва, обняла Гришу, прижалась к нему обнаженным телом, зашептала горячо:
— Истомилась я, милый, истосковалась по тебе… Ребеночка хочется… очень…
Гриша оторвал ее от себя, отвернулся, раздраженно выдохнул в лицо перегаром:
— Уйди, постылая…
Ульяне кровь бросилась в голову. Она — постылая?! Что же он такое говорит? Постылая… А кто тогда желанная?! Или пьян сильно? А что у пьяного на языке, как известно… Когда же она опостылеть ему успела? Или не любил вовсе? Зачем тогда женился? Мысли крутятся в голове у Ульяны, уснуть не дают. Так и пролежала почти до утра, без сна.
Утром встала раньше Гриши, в глаза ему не смотрит, слишком сильно обидел. Гриша понял что-то, взгляд виноватый, подошел сзади, обнял.
— Что, Улечка, грустная? — Улечкой назвал.
Она руку стряхнула.
— Постыла я тебе, значит…
— Прости дурака, выпил вчера, день трудный был, с начальством поругался. Домой взвинченный пришел, не помню почти ничего. Если и сказал что дурное, это не со зла, поверь, а то и за кого другого тебя принял? Все начисто забыл…