Страница 73 из 80
Беспокойство его, к сожалению, имело под собой реальную почву. Немало опасностей подстерегало делегатов и после удачного перехода границы. В Германии, вблизи русской границы, орудовали агенты пароходных компаний, которые при помощи жандармов арканили русских эмигрантов, насильно заставляя их покупать билеты в Англию и даже Америку. Разумеется, охотников совершать столь дорогое путешествие находилось немного, а тогда жандармы, кровно заинтересованные в каждом пассажире, ибо получали определенный процент с билетом, сажали строптивцев в карантин (прозванный эмигрантами «баней»), где могли продержать и неделю. Добро б еще только этой «баней» ограничивалось дело; случалось а так: разозленные тем, что из рук их уходит «верная» пожива, прусские жандармы возвращали эмигрантов в Россию, к радости своих русских собратьев. Однажды таким вот образом попался даже опытнейший конспиратор Носков… Неужто «баня»?
Осип собирался уже послать кого-нибудь в Гумбинеп и Инстербург, где находились наиболее крупные «бани», чтобы за любые деньги вызволить товарищей из беды, но, по счастью, один из его походов на Баварский вокзал (раннее утро было, еще горели ночные фонари) увенчался успехом. Еще издали он приметил долгожданную эту четверку. Ошибиться было невозможно: самые что на есть россияне! Вот уж воистину, с улыбкой подумал Осип, на всех московских есть особый отпечаток. Еще и какой отпечаток: сапоги, какие не носили в Германии, шапки-ушанки, зимние тяжелые пальто! Вышли на привокзальную площадь, стоят, бедолаги, в нерешительности, не знают, куда податься. Осип устремился к ним, спросил — на всякий случай по-немецки: не нуждаются ли господа в какой-нибудь помощи? Приезжие явно не поняли, один из них, долговязый, весьма недвусмысленно махнул рукой — мол, иди-ка ты, братец, куда подальше!
Но Осип не отступался. Сказал — по-русски теперь:
— Друзья, если не секрет, какая вам нужна улица?
Все тот же долговязый ответил, воинственно нахмурив брови:
— А тебя это не касается!
— Может быть, вы ищете Цейцерштрассе? — все не отставал Осип (на Цейцерштрассе была явка делегатов).
Товарищи переглянулись в замешательстве. Долговязый — то был, позже выяснилось, рабочий из Питера Залуцкий — чуть на крик не перешел:
— Ничего мы не ищем, ничего! Понял, нет?
И все четверо двинулись прочь. До Осипа, хотя он следовал за ними на довольно приличном расстоянии, доносились их громкие голоса. Одни доказывали, что Осип несомненно шпик, притом русский шпик, а коли так, то было бы неплохо затащить этого гада в подворотню и крепко поучить. Кто-то высказал предположение, что шпик едва ли стал бы заговаривать с ними: следил бы издали, и все; а вдруг этот человек пришел нас встречать? Тут один из четверки, коренастый, крепкий (Догадов, делегат из Казани), оставил своих и решительно направился к Осипу. Подойдя вплотную, заорал на всю улицу:
— Слушай, ты кто? — При этом полагал, должно быть, что, задавая этот бесподобный свой вопрос, ведет себя страх как конспиративно…
— А можно не так громко? — попросил Осип. Парень малость опешил.
— Можно, — помедлив, сказал он, перейдя, без всякой на то нужды, совсем уже на шепот. И этим же заговорщическим своим шепотом повторил вопрос: — Ты кто?
— Да вас встречаю, не видишь?
— А не врешь? — с каким-то детским простодушием, в котором было и радостное удивление и боязнь обмануться, воскликнул он.
— Вот те крест! — подыграл ему Осип, чувствуя, что парень поверил ему, уже верит.
— А ты докажи! — азартно и весело потребовал парень.
— Нет, лучше ты скажи — привез ли посылку от свата Митрофана? — Сказанное было паролем, который делегаты (и эти, и все остальные) должны были сказать на лейпцигской явке.
Парень загоготал, опять на всю улицу, здоровенной ручищей хлопнул Осипа по плечу:
— Привезли! А как же!
И потащил Осипа к товарищам, которые все это время стояли неподвижно в отдалении, за версту оповещая их:
— Да наш это, братцы! Самый что ни на есть наш!
Конспираторы чертовы… Просто удивительно, как это им удалось целехонькими добраться до Лейпцига! Уж Осин задал им жару — потом, на явочной квартире. Небось дома у себя сто раз оглянетесь, прежде чем шаг ступить, по-отечески шпынял он их; а здесь что же? В рай, что ли, попали? Тут тоже полицейских хватает! Поругивал их, но сам понимал прекрасно: никакой вины их в том нет, что белой вороной выглядят здесь, в Европе. Откуда им (а народ они всё молодой, немногим за двадцать) было звать, какую одежку да обувку носят ныне в заграницах? А хотя бы и облачились в соответствующее — как быть с тем, что ни слова не умеют сказать по-немецки (как и по-английски, впрочем, и по-французски)? Все четверо рабочие ведь парни, хорошо хоть русскую грамоту знают… Невольно Осип тут и себя вспомнил — в свои двадцать. Как раз в Лукьяновку попал. Ох и зелен же был! Пожалуй, только там, в тюрьме, и начал кумекать, что к чему. Так ли, не так, нужно честно признать — в сравнении с ним, тогдашним, эта молодые рабочие крепко выигрывают. Отлично разбираются в хитросплетениях и сложностях внутрипартийной борьбы, — одно это уже было б немало! Но тут более важное: то, что они умеют повести других за собою — редкий и поистине бесценный дар. Не случайно именно их избрали на конференцию — Онуфриева и Залуцкого в Питере, Догадова в Казани, Серебрякова в Николаеве.
Особенно отрадно то было, что новая поросль эта возникла в самые тяжкие годы столыпинщины — те как раз годы, когда меньшевики, вконец перепуганные свирепым натиском реакции, заживо хоронили партию. Шутишь! Нет на свете такой силы, которая могла бы сломить революционный дух народа. Все, что есть в России живого, истинно пролетарского, устояло в горниле сражений, еще и пуще прежнего закалилось. Можно заточить в тюрьмы «стариков», стоявших у истоков партии, сослать их в далекие погибельные края, но революцию все равно не остановить. Она неизбежна, как неизбежен после ночного мрака утренний восход солнца! И тому свидетельство (не единственное, но, может быть, самое показательное) — появление нового, молодого поколения практических работников партии, деятельных, умелых, как эти вот парни, готовые принять на свои плечи все тяготы борьбы в каторжных условиях российского подполья. Значит, вовсе не напрасны были все усилия последних лет, когда мы, большевики, стояли насмерть, отражая наскоки явных и скрытых врагов… Конференции в Праге предстоит — в преддверии грядущих боев с царизмом — завершить борьбу за чистоту партии, чтобы она вновь стала подлинным авангардом русского пролетариата. Так и будет, в этом Осип не сомневался. Так и будет. Потому что впервые за долгое время не мастера заграничных склок и интриг будут решать все назревшие вопросы, а люди из России, непосредственные участники происходящих там событий…
Экипировав делегатов по-европейски и дав им в провожатые Загорского, одного из членов лейпцигской группы содействия большевикам, прекрасно владеющего немецким, Осип отправил их в Прагу. Но даже они, прекрасные эти товарищи, которым Осип всецело доверял, не знали того, что именно Прага — конечный пункт их путешествия; как и многие другие, они были уверены, что конференция состоится в Париже. Что ж, конспирация такая штука, в которой не должно быть ни малейшей щелочки; иначе она бессмысленна. Считанные люди знают о Праге: лишь те, кто непосредственно занят подготовкой конференции. Делегаты из России — в качестве дополнительной меры предосторожности — получали новые псевдонимы. Так было и в этот раз: приехали в Лейпциг Залуцкий и Серебряков, Онуфриев и Догадов, а уехали из Лейпцига — Фома да Ерема, Степан да Павел; поди распознай…
Встретив и проводив еще нескольких делегатов, в начале января 1912 года Осип и сам отправился в Прагу. Он был делегирован на конференцию Заграничным центром партии.
А. М. Горький — делегатам Пражской конференции (январь 1912 г.):
Дорогие товарищи!
…Мне очень хотелось бы повидаться с вами, я знаю, как ценно было бы для меня это свидание, понимаю, как много оно могло бы дать мне, и я очень огорчен тем, что не могу приехать. Причины таковы: жду людей из России по разным делам, они приедут на днях, и я не могу отлучиться.
Нездоров и боюсь ехать на север зимой, чтобы не свалиться, — это было бы очень не вовремя. Мои приезды считаю опасными в конспиративном отношении: узнают меня, привяжутся репортеры, начнется газетная болтовня.
Для меня важнее всего первая причина, для вас, я думаю, доказательна третья.
Попрошу сообщить мне, будут ли изданы полные протоколы заседаний конференции, или же только одни резолюции. Не будут ли отпечатаны хотя некоторые доклады делегатов из России…
От всей души желаю вам полного успеха в творческой вашей работе, необходимой и как нельзя более своевременной.
Вы — люди дела, ваша воля устремлена к строительству, к синтезу, и я уверен, что ваше влияние будет крайне плодотворно для людей слова, аналитиков, которые слишком увлеклись анализом.
Еще раз желаю вам победы надо всем, что затрудняет правильный рост ума и воли нашей партии.