Страница 72 из 80
Как ни удивительно, Немец тотчас узнал Осипа.
— Рад вас видеть, товарищ… Фрейтаг, я не ошибаюсь? — сказал он, едва Осип переступил порог. — Здравствуйте, здравствуйте. Какими судьбами? Наша Прага настолько в стороне от главных европейских дорог — наверняка вас привело дело…
— Да, вы правы, — сказал Осип, отдав в душе должное и редкой памятливости хозяина просторного, хотя и скромно обставленного кабинета, и тому, что тот сразу перевел разговор на деловую ногу. — Я привез письмо Ленина.
Пока Антонин Немец читал письмо, Осип в упор разглядывал его. Сегодня он показался Осипу моложе, чем тогда, в Париже: его определенно молодит улыбка, та дружеская, приветливая улыбка, с которой он встретил Осипа. Тем временем доктор Немец уже прочел письмо и, сложив его пополам и еще пополам, положил в свой бумажник, который тут же вновь спрятал в боковой карман сюртука, — Осип с удовлетворением отметил эту в общем-то совсем не лишнюю меру предосторожности, коль скоро речь идет о деле конспиративном. Но дальше пошли некоторые странности. Антонин Немец никак не выразил своего отношения к письму — ни словом, ни взглядом, ни жестом; словно бы, припрятав письмо от чужих глаз, счел тем самым исчерпанным все дело.
Нет, Осип вовсе не рассчитывал на то, что просьба Ленина непременно и в тот же миг будет исполнена; он вполне отдавал себе отчет, сколь непросто даже и в Праге обеспечить безопасность русской конференции, — руководитель чешских социал-демократов, разумеется, должен многое взвесить, прежде чем дать тот или иной ответ. Осип ждал разговора по существу, пусть трудного разговора, и был готов не только ответить на все вопросы, какие могли возникнуть, но кое-что и еще прибавить — с тем, чтобы этот пожилой чех совершенно проникся необходимостью помочь своим русским коллегам, которые, увы, лишены возможности собраться у себя на родине. Но чтобы такой разговор завязался, нужно по крайней мере было начать его, и сделать это должен был, понятно, не Осип, а тот, в чьей помощи была такая великая нужда. Меж тем лицо Немеца даже и минуту спустя — ту минуту, в течение которой они, не отводя глаз, смотрели друг на друга, — ничего определенного не выражало; вернее всего сказать, оно было непроницаемым, Осип, пожалуй, впервые в своей жизни осознал истинное значение этого слова.
Но вот Немец заговорил. Впрочем, было бы куда лучше, продолжай он молчать, потому как заговорил он о совершенно постороннем, и Осип имел все основания усмотреть в этом нежелание вести какой бы то ни было деловой разговор.
— Вы приехали карлсбадским? — почему-то спросил он.
— Да, карлсбадским, — машинально ответил Осип.
— В таком случае, — взглянув на часы, стоявшие в углу кабинета, сказал Немец, — вы едва ли успели позавтракать. Я тоже голоден. Здесь на первом этаже изрядный ресторанчик, всегда свежее пиво, сосиски. Давайте спустимся.
Осип с трудом удержал себя, чтобы не сказать — пустое, я ничуть не голоден и уж во всяком случае совсем не для того я приехал сюда, чтобы вместе с вами запить чудесные ваши сосиски не менее чудесным вашим пивом.
— Спасибо, с большим удовольствием, — сказал Осип, не теряя надежды на то, что разговор у них все же произойдет, после этого завтрака хотя бы. И был прав…
— Там, за пивом, и о делах поговорим, — сказал Немец.
— Хорошо, — кивнул Осип с таким видом, точно иного и не мыслил себе.
— Я бы хотел, — сказал Немец, — чтобы в нашем разговоре приняли участие еще два человека, только два… вы не возражаете?
— Да, конечно, — сказал Осип. — Если без этого нельзя обойтись…
— В этих людях я уверен, как в себе, — суховато заметил Немец и сразу же позвонил кому-то по телефону.
В ресторане, куда они спустились через минуту, в отдельной комнате с одним-единствеиным столиком, их уже ждали два товарища — без сомнения, те самые, которых пригласил Немец. То были — Немец тотчас представил их Осипу — Иоахим Гавлена, секретарь исполкома партии, и редактор газеты «Право лиду» Эмануэль Шкатула. Когда сели за стол, Антонин Немец прежде всего поставил своих коллег в известность о просьбе русских товарищей (сделал он это на немецком языке: верно, чтобы Осип тоже понимал, о чем идет речь); затем сказал, что он, Антонин Немец, не находит для себя возможным единолично решать этот вопрос, но и выносить его на обсуждение исполкома крайне нежелательно, ибо русские настаивают на полной секретности, лишь мы трое, таким образом, посвящены в их тайну… каков же наш с вами ответ будет, друзья? Возникла пауза, смысл которой разъяснился лишь после того, как Гавлена спросил у Немеца:
— Прошу простить: какие русские имеются в виду?
Осип опередил Немеца:
— Ленин, большевики.
— Я считаю, нужно помочь, — сказал Гавлена.
— Я тоже так считаю, — сказал Шкатула.
— А мы сумеем обеспечить безопасность конференции? Люди приедут без паспортов, нелегально…
— Надо будет постараться, — улыбнулся Гавлена. — Я полагаю, это дело чести нашей партии, чтобы все прошло хорошо.
— Черт возьми, — рассмеялся Немец, — мне нравится твое настроение, Иоахим!
— Знаешь, мне тоже! — в топ ему ответил Гавлена. И неожиданво подмигнул Осипу: — Отличное пиво, не так ли, товарищ Фрейтаг?
— Превосходное! В жизни не пробовал такого пива!
— Самое лучшее в мире, а?
— Самое лучшее!
Разговор продолжили после завтрака — Осип, Гавлена и Шкатула; Антонин Немец, прощаясь с Осипом (ему нужно было куда-то уезжать), сказал:
— На этих ребят вы можете положиться, Фрейтаг! Они сделают все, как нужно.
«Эти ребята» и впрямь оказались людьми той практической складки, которую Осип выше всего ценил у партийных работников. Они прекрасно представляли себе, что означает подготовка конференции. Первое — явки для делегатов, которые будут прибывать из Парижа и Лейпцига. Далее — жилье; Гавлена заверил, что даже и в отелях будет безопасно… разумеется, поспешил прибавить он, в тех отелях, которые принадлежат нашим товарищам; если этот вариант почему-либо не подойдет — разместим делегатов на квартирах у рабочих. Далее — место, где будут проходить заседания. Шкатула сказал, что это не проблема; самое удобное — здесь же, в какой-нибудь более или менее просторной комнате Народного дома. Осип усомнился, достаточно ли это безопасно — собираться под крышей дома, который, возможно, на мушке у полиции? Насчет «мушки», сказал Гавлена, вы заблуждаетесь: мы работаем легально и у властей, бог миловал, пока что нет ни малейших претензий к нам; что же до Народного дома, то у него, в сравнении с другими местами, есть одно огромное преимущество: здесь за день столько бывает народу, в том числе случайного, — можно ручаться, что русские в этом потоке останутся незамеченными. Осталось договориться о связи; Осип запомнил телефоны, по которым можно звонить; условились о паролях. Когда пришел час прощаться, Гавлена вызвался проводить Осипа на вокзал. Нет, решительно воспротивился этому Осип, ни в коем случае. Но почему же, почему? — искренне огорчился Гавлена; я вам покажу нашу Злату Прагу, поверьте, это самый красивый город на свете. Как-нибудь в другой раз, сказал Осип; я не хочу, чтобы нас видели вместе — сейчас, подчеркнул он. Ну что ж, будь по-вашему, сказал Гавлена; вероятно, вы правы.
— Я вам очень признателен, друзья, — сказал Осип. — Вы крепко нас выручили.
— О чем разговор!
— И еще… только не сердитесь, если покажусь вам излишне назойливым…
— Кажется, я знаю, о чем вы хотите сказать, — мягко перебил Гавлена. — О том, что ни единая душа не должна знать о…
— Не буду отнекиваться: именно об этом. Ни единая душа, верно!
Возвратившись к себе в Лейпциг, Осип первым делом отправил в Париж, Ленину, подробный отчет о поездке в Прагу. Письмо свое тщательно зашифровал, но и при этом не назвал ни Прагу, ни Антонина Немеца, ни Гавлену со Шкатулой: были ведь случаи, когда охранке удавалось подобрать ключ к шифру…
Натан Глазиндлер, по прозвищу Турок, король сувалковских контрабандистов, известил Осипа, что им переправлены за кордон четыре человека, дальнейший маршрут которых — Берлин и Лейпциг. Турок работает без осечек, так что можно не сомневаться — границу эти пока что неведомые Осипу четверо делегатов конференции миновали благополучно. Но вот проходит день, другой — нет товарищей. Осип по нескольку раз на дню наведывался на квартиру, куда, но прибытии в Лейпциг, должны были явиться приезжие товарищи, потом решил выходить ко всем поездам из Берлина — с каждым «пустым» поездом беспокойство его все возрастало.