Страница 76 из 79
…Несколько раз мы прерывали беседу с баем Христо: волнение душило его, на глазах выступали слезы.
У его отца, бедного крестьянина, были родственники в южной России, и одиннадцатилетнего Христо отправили к ним — учиться ремеслу.
Гражданская война застает его, уже молодым человеком, в Екатеринославе. В 1918 году Христо вступает в партию большевиков. Позже он напишет: «Места не мог найти от радости, что среди них». Он создает партийную группу из болгар и становится ее секретарем.
Христо сражается с бандами атамана Григорьева.
«Собрали нас, коммунистов. Приказ зачитали — переправиться через реку, вступить в город Амур. Отряд наш в несколько тысяч человек, рабочие-партийцы. Каждому — по винтовке, а к ней лишь пять патронов. Поддерживают нас два броневика, под их прикрытием наступаем. Сто метров не дошли до станции, как ударили пулеметы из окон. Все равно мы с ходу взяли станцию. Меня и еще семерых бойцов оставили охранять ее. Мое внимание привлекли товарные вагоны поодаль, на запасных путях. Пригляделись, а там кавалеристы, эскадрон григорьевцев… Залп — и солдаты сдались.
Из Екатеринослава паровоз прислали — на платформе мешки с песком, а за мешками пулеметная команда.
Паровоз вперед двинулся, мы — за ним. Вдруг глядим: попятился наш паровоз. Что такое? А то, что навстречу григорьевский бронепоезд. Паровозу куда против него устоять. Да удача вышла: солдаты на бронепоезде в нас, красных революционеров, стрелять отказались… Возле узловой станции Знаменка одержали мы победу над Григорьевым».
Партия посылает Христо в болгарские села южной России — колесят там по жарким шляхам разбойничьи ватаги Махно.
«Должен был я, как пропагандист, разъяснять, кто такой Махно, что несет он трудовому люду. Помощников себе подобрал в деревнях: учителя Ивана Кару и его брата Степана… Стали людьми обрастать — «болгарский летучий отряд» прозывались. А у меня винчестер за плечами — боевой парень. Цель нам высокая светила: всю Болгарию на борьбу поднять…»
После разгрома Врангеля вернулся Христо в Екатеринослав и как мастер огородничества создал образцовый огород. Но однажды прилег на влажной земле отдохнуть и заболел воспалением легких. Лечили его, даже на Кавказ посылали, но осложнение не проходило, и решил он домой в Болгарию поехать, а подлечившись там, вновь вернуться в Россию.
На турецкой шхуне в 1922 году переплыл Христо Черное море и вступил на болгарский берег. Радостно встретили его дома, ухаживали, выхаживали соскучившиеся в разлуке по сыну родители. Снова почувствовал себя Христо молодцом. «Пора мне, отец, в Россию». Но власти призвали Христо в трудовые войска, и потянул он солдатскую лямку. А после демобилизации царские чиновники отказали ему в выезде.
Он отправился в Турцию, считая, что оттуда легче перебраться в Советский Союз. Два раза ловили его турецкие пограничники, два раза сидел он в тюрьме за попытку нелегально перейти границу.
Семь лет провел Христо в Турции, а затем переехал в Иран, чтобы там осуществить свой замысел. Но и в Иране не удалось перейти границу, а английские власти, обвинив Христо Петкова в деятельности против интересов Великобритании, добились его выдачи и заточили в крепость в Индии. Лишь в 1947 году вернулся он в Болгарию, уже ставшую Народной Республикой.
«Последний бы раз увидеть русскую землю… Последний бы раз…»—с такой щемящей тоской произносит бай Христо, что мне становится не по себе. Он стар. С трудом, опираясь на палку, идет по селу. Дальние пути ему ныне заказаны. Но мечта о земле его молодости жива в нем, пока бьется сердце. Земля, где он сражался за свободу. Земля, где он ощутил себя мужчиной. Земля, где, может быть, в вишневой черноте ночи жарко целовали его коханые уста.
«Последний бы раз увидеть русскую землю… Последний бы раз…»
IX
Когда я уезжал из габровского края, я оглядел окрестные горы и спросил: «А в какой стороне Шипка?» — «В той», — протянул руку мой товарищ. И я увидел кромку дальнего черного леса, подернутого туманом, и рассеянные лучи солнца, позлатившие снег. Кое-где на склонах снег уже сошел, и черные проплешины земли виднелись ясно, очертания их не были размыты. С деревьев при порыве ветра осыпались со звоном льдышки, а мне казалось, что где-то там, в горах, еще грохочет бой, и это осколки долетают сюда, до мирного селения Боженци.
«Держись так, сынок»
Давным-давно молодым человеком я приехал в село Перущица, что среди живописной болгарской Фракийской равнины. В гостинице меня ожидал номер, но я, лишь оставив в нем свой нехитрый багаж, отправился бродить по селу.
Мир был наполнен необычными красками и запахами. Красный стручковый перец гирляндами спускался с подоконников. Связки его тянулись от дома к дому, и казалось, что их повесили нарочно, по поводу какого-то праздника. Запах от перца шел едкий, пряный, но стоило подуть легкому ветру со стороны сада, как с жарким дыханием перца смешивался аромат цветущих розовых кустов. Ослики с лоснящейся коричневой шерстью; разнаряженные, отупевшие в своей важности индюки; мохнатые пастушьи собаки; толстогубые, с выпирающей лобной костью волы — привносили в сельскую жизнь свои звуки, шорохи, свой характер.
Я посидел в корчме, потягивая из зеленоватой глиняной кружки прохладное местное вино, и едва небо подернулось предвечерними сизыми сумерками, тронулся в гостиницу, устав от дневного пути, впечатлений и предчувствия нового.
Долго не мог заснуть, сидел у окна, приоткрыв занавеску, наблюдал, как появляются звезды на небе — сначала робко, бледно, расплывчато, а потом они вспыхивали, набирая раскаленную световую силу.
Я заснул поздно, но вскоре проснулся оттого, что в дверь мою постучали.
— Кто? — спросил я.
— Откройте! Друзья! А мы и не знали, что вы тут!
Я открыл дверь и увидел на пороге двух молодых людей. Один держал объемистый газетный сверток, из которого торчала жареная куриная нога, другой с выражением отчаянья на лице поднимал перевернутую бутыль, показывая, что вина в ней нет.
— Мы инженеры-путейцы, — начал тот, который был с курицей, — дорогу прокладываем в горы… И вдруг узнаем, что русский товарищ рядом поселился. На горе — вино уже выпито. Но курица — честь ей и хвала! — лучшая на всю округу!
— Спасибо, я сыт…
Но тот, который был с пустой бутылкой, решительно вошел в комнату.
— Ужинать никогда не поздно…
Ну что ж, сели за стол. Того, что с курицей, звали Дянко, того, что с бутылкой, — Павел. Они вели автомобильную дорогу в горное село Чурен, приобщая горцев к благодатям фракийской равнины, и были преисполнены энтузиазма.
— Народ у нас с открытым сердцем, — уверяли инженеры, — вот стоит нам в любую дверь постучаться и вина попросить — целую бутыль вынесут! Может, попробуем? — задиристо воскликнул Павел.
Но… в этот миг снова постучали.
— Видите, — тихо сказал я, — соседей за стенкою беспокоим.
Я открыл дверь. На пороге стоял бравый мужчина со строгим, суровым лицом. Он молниеносным взором пронзил Дянко и Павла и представился:
— Христо Пашев, парторг кооператива… Стыдно, товарищи, так дорогого гостя принимать! Он ведь из России к нам, а вы ему — косточки на газетке, — люто взглянул он на распластанную курицу.
— Да ведь мы сыты… — промямлил я.
— Да ведь лентяи корчму закрыли еще до темноты… — развел руками Павел.
— По поводу трудовой дисциплины — особый разговор, — оборвал Пашев инженера, — а вас, — Пашев взглянул на меня, — прошу следовать за мной…
Я осторожно спросил;
— А куда?
Пашев кинул еще раз:
— Пошли, — и бросил через плечо инженерам: — И вы тоже…
Мы молча проскрипели по деревянной гостиничной лестнице и оказались под бархатным звездным небом.
Мы свернули с освещенной улицы, и теперь только белые цветы акаций обозначали наш путь. В глубине улицы один из домов был освещен. В нескольких шагах от дома Христо Пашев остановился и широко повел рукой: