Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 14 из 78

— Но как, черт возьми, мистер и миссис Совершенство вообще нашли друг друга? Вот чего мне никак не понять, — выпалила Бриджет обиженным тоном человека, который четко выполнял инструкции на упаковке — и все без толку.

— Эх, Бриджет, — произнес кто-то чужой моим голосом, — да вот как…

Восемь вечера в неприбранной холостяцкой комнатке, которую Сальво снимает в Илинге, рассказываю я, пока мы с Бриджет, рука об руку, стоим на переходе, поджидая зеленого света. Звонит мистер Амадеус Осман из “Всемирного агентства юридических переводов”, вонючей конторы на Тоттенхэм-Корт-роуд. Мне надлежит немедленно явиться на Канэри-Уорф, где Великая Национальная Газета предлагает бешеные бабки за мои услуги. Я пока еще борюсь за свое место под солнцем, а мистер Осман берет за посредничество пятьдесят процентов.

Через час я уже сижу в роскошном офисе, с одной стороны от меня редактор, а с другой их лучшая репортерша, с очень аппетитными формами — угадайте кто. Перед нами торчит на корточках ее стукач — бородатый африканский араб, матрос с торгового судна, который за сумму, превышающую мой годовой доход, согласен облить грязью продажных таможенников и полицейских, работающих в ливерпульском порту. По-английски он говорит еле-еле, его родной язык — классический суахили танзанийского розлива. Наша суперрепортерша, а с нею и ее редактор оказались перед классической дилеммой разоблачителя: проверь свой источник через органы — и потеряешь сенсацию; поверь ему на слово — и самого так обольют, что без адвокатов не отмоешься.

С согласия Пенелопы я беру расследование в свои руки. Под градом вопросов стукач начинает изменять и уточнять свои показания, добавляя новые детали, выкидывая старые. Я заставляю мерзавца повторяться. Указываю на многочисленные противоречия — и наконец, под моим перекрестным допросом, он во всем признается. Он враль, мошенник. Пятьдесят фунтов — и он уходит. Редактор рассыпается в благодарностях. Одним махом, восторгается он, я спас их лицо и банковский счет. А Пенелопа, переварив унижение, заявляет, что с нее море выпивки.

— Понимаешь, ведь считается, что переводчики — этакие старательные тихони в очочках, — скромно объяснил я Бриджет, пытаясь обратить в шутку жгучий и, пожалуй, чересчур откровенный интерес, который с самого начала проявила ко мне Пенелопа. — Ну а я вроде как обманул ее ожидания.

— Или у нее просто крышу снесло, — поддакнула Бриджет, еще крепче прихватывая меня за локоть.

Неужели я и остальное разболтал Бриджет? Назначив ее — за неимением Ханны — заместителем личного исповедника? Признался, что, пока не встретил Пенелопу, был, в свои двадцать три года, кромешным девственником, и пусть я культивировал образ денди, но за тщательно созданным фасадом крылось столько комплексов, что им следовало бы отвести отдельную комнату? Что близкие отношения с братом Майклом, а до него с отцом Андре спутали мою сексуальную ориентацию и я боялся с ней определиться? Что в полном объеме унаследовал чувство вины, преследовавшее моего покойного батюшку в связи с его запоздалым бунтом плоти? Что, пока такси мчало нас к дому Пенелопы, я с ужасом ожидал момента, когда она в буквальном смысле слова обнажит мою мужскую несостоятельность — настолько я был робок с женщинами? И что благодаря ее опыту и ловкости рук все в результате завершилось хорошо? Просто великолепно, лучше, чем в самых заветных ее мечтах, заверяла она меня, ведь Сальво — непревзойденный мустанг (могла бы добавить — лучший в ее конюшне), звезда среди суперсамцов. Ее “шоколадный солдатик”, всегда стоящий навытяжку, как она однажды сказала своей подруге Поле, когда обе думали, будто я их не слышу. Или что ровно неделю спустя, на седьмом небе от своей новообретенной неистощимой удали в спальне, Сальво, преисполненный благодарности и готовый принять постельные достижения за великую любовь, со свойственной ему импульсивностью и наивностью сделал Пенелопе предложение, моментально получив согласие? Нет. По счастью, хотя бы в этом отношении я нашел в себе силы сдержаться. Не успел я рассказать Бриджет и о том, какую цену платил из года в год за столь необходимый курс сексуальной терапии, — но только потому, что мы как раз миновали гостиницу “Коннот” и повернули на северную сторону Беркли-сквер.





Руководствуясь элементарной топографической логикой, я почему-то предполагал, что наш маршрут ведет на Пикадилли. Однако Бриджет, вцепившись покрепче в мой локоть, вдруг развернула меня влево и потянула вверх по ступеням к монументальной входной двери — номера дома я как-то не приметил. Дверь закрылась за нами, и мы очутились в прихожей с бархатными занавесями и двумя совершенно одинаковыми блондинами в спортивных пиджаках. Я не помню, чтобы Бриджет звонила или стучала, так что они, наверное, сами впустили нас, завидев на экране камеры скрытого наблюдения. Но помню, что у обоих были такие же, как у меня, серые фланелевые брюки, а пиджаки застегнуты на все три пуговицы. Я еще подумал: может, в том мире, где они обитают, так по регламенту положено и не надо ли мне тоже застегнуться?

— Шкипер задерживается, — сообщил Бриджет тот, что сидел за столом, не отрывая глаз от черно-белого изображения двери, в которую мы только что вошли. — Он ведь уже в пути, так? Минут десять — пятнадцать. Этого нам оставишь или сама передашь?

— Сама, — сказала Бриджет.

Парень протянул руку за моим багажом. Бриджет кивнула, и я отдал ему сумку.

Мы прошли в грандиозный вестибюль, где вместо обычного потолка был расписной купол, с белокожими нимфами и младенцами, трубившими в трубы, а величественная лестница разделялась посередине на два изогнутых пролета, ведущих к балкону, за перилами которого виднелся ряд дверей, все закрытые. У подножия лестницы имелись еще две внушительные двери, по одной с каждой стороны, — их украшали поверху позолоченные орлы с распластанными крыльями. Дверь справа перекрывал красный шелковый канат с латунными кончиками. Я не заметил, чтобы через нее кто-нибудь ходил. На двери слева пылало объявление — красные, подсвеченные изнутри буквы складывались в слова “ТИШИНА ИДЕТ СОВЕЩАНИЕ”, без знаков препинания — я всегда внимателен к пунктуации. Если подключить воображение, можно представить себе, что это такой телеграфный стиль: тишина, мол, идет на совещание — вот видите, какой бардак творился у меня в голове. Посткоитальное блаженство, легкомыслие, серьезность, полный экстаз… Я никогда не употреблял наркотиков, но если бы попробовал, то, наверное, пришел бы именно в такое состояние — поэтому мне нужно было зафиксировать окружающие предметы, пока они не превратились ненароком во что-нибудь другое.

Дверь слева охранял седой вышибала, на вид араб и, похоже, старше обоих блондинов, вместе взятых, однако явно по-прежнему активный член боксерского клуба — о том свидетельствовали его сплющенный нос, тяжело опущенные плечи и руки, сложенные на причинном месте. Я не помню, как поднимался по великолепной центральной лестнице. Если бы передо мной шла Бриджет в своих обтягивающих джинсах, тогда бы запомнил, а так, получается, мы шли наверх бок о бок. Бриджет, по всему видно, пришла сюда не впервые. Она знала расположение комнат, была знакома с молодыми блондинами. И с арабом-вышибалой тоже, потому что улыбнулась ему, и он ответил мягкой, восхищенной улыбкой, прежде чем вновь натянуть грозную бойцовскую маску. Без подсказок со стороны она нашла место, предназначенное для ожидания: оно оказалось на лестничной площадке между пролетами, совсем незаметное снизу.

Тут были два мягких кресла, кожаный диван без подлокотников, глянцевые журналы предлагали поехать на частные острова в Карибском море или взять напрокат яхту вместе с командой и вертолетом — цена договорная. Бриджет принялась перелистывать один, приглашая меня последовать ее примеру. Однако, даже фантазируя, на каком из этих “Фрамов” поплыли бы мы с Ханной в открытое море, я все равно машинально прислушивался к басистым голосам, доносившимся из зала заседаний внизу, — я от природы склонен и натренирован слушать, причем натренирован не только Говорильней. Как бы я ни был растерян, я слушаю и запоминаю, это моя работа. К тому же незаконнорожденный ребенок в просторных помещениях миссии быстро учится держать ушки на макушке, если хочет знать, чем его огреют в следующую секунду.