Ирано-таджикская поэзия

Глава восьмая. БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БЛАГОПОЛУЧИЕ

Как благодарность Вечному скажу, Когда достойных слов не нахожу? Чтоб восхвалить его, мой каждый волос Хотел бы обрести и речь и голос. Хвала дарящему, чьей волей я Был вызван к жизни из небытия! Но все слова людского восхваленья — Его предвечной славы нрнииженье. Он смертного нз глины сотворил И разумом и сердцем одарил, Смотри, как он вознес тебя высоко С рождения до старости глубокой! Рожденный чистым, чистоту храни! Не завершай в грязи земные дни! Кьтль вытирай с прекрасного зерцала, Чтобы поверхность ржа не разъедала. Ты был ничтожной каплею сперва И возмужал по воле божества. Велик твой труд, но ты не возвышайся, На силу рук своих не полагайся. Ведь это вечный, в мудрости своей, Из праха создал кисть руки твоей. Тогда твой труд казну твою умножит, Когда тебе всевидящий поможет. Не сделал ты ни шага одного Без постоянной помощи его. Младенец, в пустословье не повинный, Питается посредством пуповины. Рожденный, блага прежнего лишен, Приникнет к груди материнской он; Так на чужбине странника больного Поят водой из города родного. Ведь он в утробе матери взращен И соком тела матери вспоен. А грудь ему теперь — источник жизни, Два родника в покинутой отчизне. Они младенцу райская река, Чье русло полно меда и млека. Мать, как туба, сияющая светом, Младенец — нежный плод на древе этом. * Сосуды-груди — в сердце глубоко; Кровь сердца — материнское млеко. Глянь, как дитя сосцы кусает жадно,— Скажи: любовь младенца кровожадна. И нужно сок алоэ применить, Чтобы дитя от груди отлучить. И так дитя, ночуя горечь сока, Забудет сладость млечного истока. О ищущий — младенец в сединах, Забудь, вкушая горечь, о грехах! РАССКАЗ Царевич некий с лошади упал И шейный позвонок себе сломал. Он повернуть был голову не в силах, Такая боль была в костях и жилах. Исчезла шея; в тулово она Втянулась у него, как у слона. Что делать, как помочь, — врачи не знали. И вот врача из Греции сыскали. Он вывих вправил, шею распрямил, И вскоре стал больной здоров, как был. Но о беде забыл царевич вскоре, Забыл врача, что спас его от горя. Просить о чем-то врач его хотел — Царевич на него не поглядел. Врач устыдился, голову склонил он, И, уходя, такое говорил он: «Ведь если бы ему я ис помог, Он отвернуться б от меня не мог!» И вот он шлет царевичу куренье, Мол, это — всех недугов исцеленье. То снадобье к владыке принесли И, всыпавши в курильницу, зажгли. Чиханье на царевича напало, Болеть, как до леченья, шея стала. Велел врача он грека привести, Пошли искать — и не могли найти. Запомни! Если ты добро забудешь — В последний день ты воскрешен не будешь.

Глава девятая. О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ

Семидесятилетний, чем ты жил? Ты жизнь проспал и по ветру пустил? Ты над мошной своей, как скряга, трясся. Что ж, уходя, ничем ты не запасся? В последний день, в день грозного Суда, Таким, как ты, поистине беда Отдавший все — придет обогащенный, Ни с чем — стяжатель будет пристыженный. Ведь чем базар богаче, тем больней На сердце обездоленных людей. Теперь, отдавший нить дирхемов, споря, Ты ночь не спишь; тебе утрата — горе. И вот полвека прожил ты почти,— Оставшиеся дни добром сочти. Когда б мертвец заговорил, наверно, Он в горе бы вопил нелицемерно: «Живой! Пока ты в силах говорить, Не забывай предвечного хвалить! Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно, Что каждый миг подобен жизни вечной!» * В дни юности, не ведая беды, Мы пировать с утра пришли в сады, А под вечер, к смущению народа, Шутя, возню затеяли у входа. А невдали, в распахнутых дверях, Сидел почтенный старец в сединах. Шутили мы и весело смеялись, Но губы старика не улыбались. Сказал один из нас: «Нельзя весь век Сидеть в печали, добрый человек! Встряхнись! Забудь, что удручен годами, Иди и раздели веселье с нами!» Старик взглянул, губами пожевал, И вот как он достойно отвечал: «Когда весенний ветер повевает, Он с молодой листвой в садах играет. Шумит под ветром нива — зелена… А пожелтев, ломается она. Смотри, как свеж весенний лист сегодня Над высохшей листвою прошлогодней. Как пировать я с юными могу, Когда я весь в сединах, как в снегу? Я сам был соколом! Но старость — путы… Слабею. Сочтены мои минуты. Как уходящий, я смотрю на мир; А вы впервой пришли на этот пир. Тому, кто всем вам в прадеды годится, Вином и флейтой не омолодиться. Мой волос был как ворона крыло, Теперь в моих кудрях белым-бело. Павлин великолепен — кто перечит. А как мне быть, коль я бескрылый кречет? От всходов ваша нажить зелена, А на току у старца — ни зерна. Все листья у меня в саду опали, Все розы в цветнике моем увяли. Моя опора — посох. Больше нет Опоры в жизни мне — на склоне лет. Ланиты-розы стали желтым злаком… И солнце ведь желтеет пред закатом. Даны вам, юным, крепких две ноги, А старец просит: «Встать мпе помоги!» Молва простит юнцу страстей порывы, Но мерзок людям старец похотливый. Как вспомню я минувшие года, Клянусь — мне впору плакать от стыда! Лукман сказал: да лучше не родиться, Чем долгий век прожить и оскверниться! И лучше вовсе жизни не познать, Чем жить — и дар бесценный растерять! Коль юноша идет навстречу свету, Старик идет к последнему ответу».