Страница 54 из 92
— Надо-то надо… Все, кто здоров, с утра эвакуацией раненых занимаются, но сам видишь… А фрицы ждать не станут. Вот-вот подойдут подкрепления. Тогда…
Лепешев не хуже старшего лейтенанта знал, что будет «тогда». Он заспешил к своему взводу.
III
По тому, с каким ожесточением пулеметчики вкапывались в сухую горячую землю, Лепешев понял, что они все знают. Лейтенант с облегчением передохнул. Не надо ничего объяснять, не надо в приказном порядке заставлять уставших, разморенных жарой людей делать тяжелую солдатскую работу.
Подошел Глинин, козырнул, подал листок бумаги, на котором была вычерчена схема огневой позиции взвода. Лепешев посмотрел, одобрительно крякнул. Бирюк с поразительной для рядового бойца обстоятельностью предусмотрел все.
От конюшни к пулеметам, размещенным на обоих краях высокого мыса, крыльями расходились оборудованные стрелковыми ячейками траншеи. От задней двери конюшни ход сообщения вел вниз (прав дотошный молчун! — пригодится выносить раненых под огнем, а может быть, и отступить).
Лепешев огляделся. Работа шла полным ходом, подгонять кого-либо нужды не было. Посмотрел на конюшню, с которой уже была содрана камышовая крыша. И это тоже понравилось лейтенанту. Ясное дело, немцы первым делом ударили бы зажигательными по сухой, как порох, кровле. Обороняйся тогда в огненной каменной ловушке!
Подошел подполковник-штабист, что недавно встретил взвод. Похвалил:
— Молодцом, лейтенант! — И, озабоченно вскинув к глазам бинокль, стал вглядываться в волнистую степь.
Лепешев поглядел на его напрягшуюся фигуру и обеспокоился еще больше. Где-то там, за голубовато-зелеными увалами, рос и ширился неясный гул. Лепешев вслушивался, стараясь разобраться, идут ли немецкие танки или это отголосок той далекой канонады, что вторые сутки в минуты тишины доносится с юга, от города Изюма.
— Прут, сволочи! — Подполковник сплюнул. — Сколько же у них подвижных войск?.. Бьем-бьем — и конца им не видно!
Лепешев подумал о том, что для возвращения потерянной переправы и сам подполковник рискнул бы спять с любого участка любые части, но вслух сказал:
— Ничего, когда-нибудь выдохнутся!
Он еще не знал, что впереди будут Сталинград, Курская битва, большие и малые котлы, в которых на его глазах испустит дух гадючая фашистская сила, но с убежденностью много раз убиваемого, однако остававшегося в живых обозленного солдата твердо верил — конец этой фашистской силе придет.
— А-а… — огорченно махнул рукой подполковник, опустив бинокль. — Земля-то, земля наша, матушка, не ждет… — И столько горечи, слез было в голосе его, что Лепешев мотнул головой.
Он посмотрел на штабиста и впервые почувствовал огрубелым своим сердцем незнакомую доселе жалость к человеку в военной форме, какую носил сам. Подполковник был худ и костляв. На его изможденном лице лежали синие тени многодневной бессонницы, огромной усталости и глубокого внутреннего страдания.
— Ничего, все равно выдохнутся! — мрачно повторил Лепешев.
— Н-да… — Подполковник помолчал, потом спохватился: — Вот что, лейтенант… Мы можем выделить вам только два расчета бронебойщиков. Больше у нас ничего нет. Сами видите…
— Вижу.
— И еще. Командир дивизии передает в ваше распоряжение два отделения автоматчиков из комендантского взвода. Они будут прикрывать вас с обоих флангов у реки. И это все. — Подполковник махнул рукой, от штаба подбежали два сержанта. — Вот командиры отделений.
Сержанты представились.
— Как с боеприпасами? — спросил подполковник.
— Маловато! — привычно вздохнул Лепешев.
— Вон там в саду разбитая полуторка. В кузове должно быть около двадцати ящиков патронов и гранат. Весь наш боезапас. Сколько вам?
— Все! — отрубил лейтенант.
Молчаливо стоявший рядом Глинин удовлетворенно засопел.
Лепешеву стало веселее. И не столько от приятного сообщения подполковника, сколько от того, что рядом находятся такие вот, как его боец, надежные люди, которых он мог понимать даже по сопению. Без всего — без хлеба, даже без воды — может обойтись солдат в тяжелую минуту, но только не без боеприпасов. Лепешеву самому уже много раз пришлось испытать горькое солдатское бессилие, когда пуст становился диск автомата, и потому ему была люба лютая жадность Глинина к каждой лишней гранате, к каждой лишней обойме патронов.
— Все?! — По блеклым губам подполковника проскользнуло подобие улыбки. — Ну что ж… Быть по сему. Раскулачивай полуторку, лейтенант.
Глинин шевельнул руками. Лепешев прекрасно понял его.
— Выполняйте.
— Есть! — Глинин вскинул руку к пилотке, четко повернулся и отпечатал — положенные по уставу — три таких шикарных строевых шага, что даже сам Лепешев удивился. За всю войну ему не пришлось видеть этакой парадной ловкости на боевой позиции.
— Н-да! — одобрительно цокнул подполковник и опять поднес бинокль к глазам. Он что-то увидел, так как даже привстал на цыпочки.
Лепешев поглядел в степь, и ему почудилось далекое облачко пыли.
— На! — Подполковник сунул ему бинокль. — Держись, лейтенант. Как начальник оперативного отдела дивизии я тебе больше ничем помочь не могу. — И широкими шагами побежал к штабной мазанке. Уже оттуда донеслась его хриплая команда: — Все, кто может ходить, все без исключения на эвакуацию раненых!
— Сколько бойцов в вашем отделении? — спросил Лепешев одного из сержантов.
— Пять.
— Вместе с вами?
— Вместе со мной.
— А в вашем?
— Шесть вместе со мной.
— Видите фланговые пулеметные точки? Так вот, чтобы внизу под ними был выкошен весь камыш. Вербы спилить.
Сержанты растерянно переглянулись.
— Нечем, товарищ лейтенант.
— Найти! Чтобы берег в зоне огня наших пулеметов был чист, как детское колено! Ясно?
IV
Будто подстегнутые хриплой командой подполковника, время и события разом ускорили бег. Громыхая колесами, с левого берега примчалось несколько подвод, груженных носилками. За ними еле поспевали взмокшие красноармейцы. Размахивая длинными сильными руками, выбежал на дорогу командир дивизии полковник Савеленко и начал басисто выкрикивать приказания.
Пусто стало возле штабной мазанки. Командиры ушли туда, где дожидались решения своей участи раненые бойцы.
Лепешев тоже хотел послать половину взвода на эвакуацию раненых, но полковник запретил ему это.
— Делайте свое дело, лейтенант! — угрюмо пробасил он, когда Лепешев обратился за разрешением.
Как показали дальнейшие события, такое решение было верным. Когда из-за серого горба степи вынырнули мотоциклы, а за ними выползла колонна автомашин и бронетранспортеров, Лепешев понял: если немцы с ходу, без разведки, бросят эту силу на хуторок, то развязка наступит быстро, ибо единственной организованной боевой силой у переправы был его, Лепешева, небольшой взвод. Но все же это была хоть какая-то, но сила, а следовательно, и шанс на спасение.
Лепешев дал команду, чтобы бойцы продолжали окапываться, а сам вскинул бинокль. Сады мешали разглядеть, что творится в балке, где находились раненые, но зато отлично просматривалась степь. И лейтенант наконец обнаружил соседнюю балку, в которой отсиживались остатки разгромленного немецкого заслона. На голубовато-зеленом ковре трав стали появляться человеческие фигурки. Они перебегали, падали, ползли; над степью заколотило, застукало — вспыхнула частая беспорядочная стрельба. Притаившиеся до поры до времени гитлеровцы, увидев идущую на помощь колонну, очевидно, загорелись желанием хотя бы на раненых выместить злобу за ночной разгром.
Лепешев глядел в бинокль и прикидывал в уме, через какое время подоспеют к садам мчащиеся на полном газу мотоциклисты. Если успеют до той поры, когда из балки вынесут всех раненых, тогда конец. Конец всем, кто находится там, за садами. И Лепешев ничем не сможет им помочь — расстояние до балки около полутора километров. Выдвигаться вперед уже поздно.