Страница 24 из 72
Хамди наскоро управлялся с обычным своим завтраком (миска бобов с оливковым маслом и стакан лимонного сока) и стремглав бежал в школу. Затем появлялся господин Мухаммед. К этому моменту его уже одевали — тут нет никакой ошибки: именно одевали, как маленького ребенка. Утренний ритуал собирал почти всю семью. Мухаммед поддразнивал своих постельничих, шутил, смеялся и пел. Дети его обожали. Сыну и в голову бы не пришло скрыть что-нибудь от отца, а дочери — сомневаться, что он не исполнит любое ее желание. И несмотря на ворчание Фатьмы, упрекавшей его в легкомыслии, любому непредвзятому человеку было видно: он очень любит свою жену, а к просьбам ее всегда относится с глубочайшим вниманием; для Фатьмы же не было большего удовольствия, чем лишний раз назвать мужа «хозяином», «отцом», «кормильцем» — словом, при всей своей добродушной ворчливости она искренне уважала мужа и гордилась им.
После завтрака начиналась уборка и одновременно готовился обед. Женщины спешили успеть к полудню, когда возвращался хозяин, нагруженный покупками. Но в пятницу господин Мухаммед оставался дома и весь заведенный порядок летел вверх тормашками. Начать с того, что он запрещал убирать свою комнату. Приходилось всеми правдами и неправдами заманивать его в гостиную, потом в спальню Хамди и так далее. Но уж если хозяин располагался послушать патефон, никакая сила не могла сдвинуть его с места. И чтобы пронести мимо него щетку и ведро, а потом незаметно прибрать комнату, Сейида проявляла чудеса ловкости и сноровки. Наконец Мухаммед звал сына и они отправлялись по магазинам. Для такого случая хозяин надевал праздничный костюм и водружал на голову феску. Он действительно чувствовал себя именинником, предвкушая, какие вкусные вещи им попадутся.
Несмотря на всю эту суетню, пятницы доставляли Сейиде какую-то особенную радость. Да, наверное, и хозяйке тоже, хотя она, не переставая, ворчала:
— Весь дом перевернул! Вот заводной человек, и когда он только угомонится?!
А если муж вообще не выходил из дому, ее брюзжанию попросту не было конца. Чаще всего случалось это, когда приходили его отец, сестра, овдовевшая два года назад, и племянники. Гости оставались на весь день, и уж тогда дом поистине «утопал в грязище», как обычно говорила Фатьма. А большего ужаса для нее невозможно было представить.
Сейида очень любила «старого господина», такого же веселого и жизнелюбивого, как его сын. Несмотря на свои годы, старик поглядывал на нее, как многие мужчины. Больше того, пользуясь преимуществами возраста, Абдель Рахим позволял себе обнимать девушку за талию и со смехом приговаривать:
— Ишь ты, какая гладкая! С чего бы это?
— Как ты можешь, дедушка? — укоряла Самиха.
— Скоро, внучка, сама такой будешь!
— Стыдись, дедушка!
— Старый, а без ума! — вмешивалась вдовая Санийя.
Санийя нравилась Сейиде, несмотря на ее утомительную «разговорчивость». Едва переступив порог, Санийя не закрывая рта болтала и умолкала лишь на улице. Не было человека в городе, которого бы она не знала. Стоило при Санийе упомянуть какое-нибудь имя, как она тут же излагала всю его подноготную: кто отец, кто мать, откуда родом, на ком женат… Но в остальном трудно было найти более покладистую женщину — Санийя легко со всеми соглашалась, всему радовалась, всем восхищалась. Под стать ей были старшая дочь, Хадига, и болтливый Имад, который тут же уводил Хамди в укромный уголок, чтобы никто не помешал обменяться школьными новостями. Наконец младшая дочь Санийи — трехлетняя Кусар — была любимицей Сейиды, девушка даже звала ее своей куколкой.
Но нынче гости запаздывали, мужчины ушли, и Сейида спешила закончить уборку. Она начала с комнаты Хамди, за порогом которой чувствовала себя почти счастливой. Если бы он видел, как она старается, хотя, по правде говоря, это совершенно бессмысленно — нашествие хозяев и гостей все перевернет. Каждая вещь в комнате казалась Сейиде связанной с Хамди какими-то невидными, но прочными узами. Притрагиваясь ко всему, она словно касалась любимого человека. И Сейида, стирая пыль с книг, гладила их; складывая разбросанные по столу карандаши, ласкала их взглядом.
Хотя бы в чувствах своих мы вольны! Кто может нам запретить любить и ненавидеть? Ни одному человеку не дано распоряжаться чужой душой! Сейчас ты одна в его комнате, ты можешь подойти к кровати и зарыться лицом в подушку, можешь осыпать поцелуями его одежду — ты можешь отдаться любви, Сейида, не боясь, что ее отвергнут!
Девушка начала было взбивать подушку, потом порывисто обхватила руками, прижала к груди и, словно прося прощения за свои бурные чувства, осторожно положила на место.
Вошла хозяйка. Она была явно не в духе — придирчиво осмотрела комнату и нахмурилась:
— Открой форточку.
— Ветер нанесет пыли, госпожа.
— Вот и открой форточку, а не все окно.
Едва Сейида взялась за оконную задвижку, как в комнату ворвался ветер. Книги, газеты, тетради, журналы — все, что лежало на письменном столе, разлетелось по комнате. Сейида бросилась подбирать их и класть на место. И тут внимание ее привлекла одна книга, из которой торчали какие-то засушенные и уже поломанные листья и лепестки. Она старательно вытряхнула весь этот сор и смела в кучку, чтобы выбросить. Но не успела — за спиной раздались шаги.
— Что ты натворила? — Хамди был вне себя от гнева.
Сейида вздрогнула от испуга и повернулась к Хамди.
— Я тут ни при чем! Книги полетели от ветра, я их собираю.
Пристальный взгляд Хамди был наполнен такой злостью, что можно было подумать — она виновница непоправимого несчастья.
— А где лепестки?
— Вот они.
— И это все, что осталось от розы?!
— От розы?
— Да, она лежала вот в этой книге.
— Значит, это была роза…
— Так трудно понять?!
— Я сейчас спущусь в сад и сорву новую!
— Дурочка!
Юноша заботливо собрал лепестки. На лице его были написаны горечь и страдание.
— Я мигом сбегаю, — уговаривала Сейида. — Помнишь ту красивую розу, которую ты видел в дальнем углу сада?
— Ничего мне не надо! Занимайся своим делом.
Хамди раскрыл ладонь, нежно вдохнул запах засохших лепестков и снова положил их между страницами книги. Сейида не могла избавиться от чувства вины, хотя явно ни в чем не погрешила перед любимым человеком. Разве она уронила книгу с засушенной розой? И почему он отверг ее предложение принести свежий цветок? Сейиде не пришлось долго теряться в догадках. Вечером все прояснилось.
День шел своим чередом. Господин Мухаммед наскоро перекусил, не переставая похваливать свои покупки, шутливо потер живот и принялся «колобродить», как говорила хозяйка. Он читал вслух, слушал патефон, рассказывал анекдоты, поддразнивал жену. В конце концов даже сам устал, оделся и пошел прогуляться.
Но не успели домашние вздохнуть спокойно, как появился дед, в феске и длинном сюртуке, с массивной тяжелой палкой. За ним шла Санийя с тремя своими отпрысками. Она немедленно отправилась на кухню помочь хозяйке, то есть сообщить, кто развелся, кто вышел замуж, кто родился, а кого Аллах прибрал…
Хадига с Самихой и Хамди с Имадом составили две другие парочки. Политика, спорт, песни Абдель Ваххаба[19] — разговор завертелся по обычному кругу.
Наступил час обеда. Праздничный стол уставлялся яствами: разнообразные закуски, зелень, суп из головизны, баранья нога… Сейида посадила себе на колени маленькую Кусар и кормила ее «за деда», «за маму», «за дядю Хамди»…
После обеда все в доме затихло. Только Санийя никак не могла остановиться — запас ее новостей был поистине неисчерпаем. Наконец гости ушли. Все в доме успокоилось. Солнце, окутанное предвечерней дымкой, клонилось к горизонту.
Хамди закрылся у себя в комнате, взял книгу, в которой хранил засушенную розу, и долго рассматривал лепестки. Потом подошел к окну и, глядя перед собой, застыл в неподвижности. Из этого задумчивого оцепенения его вывел стук открывающейся форточки. За стеклом в доме напротив появилась тень, которая делала ему знаки. Хамди показал рукой вниз. Тень отрицательно замотала головой. Хамди высунулся в форточку:
19
Известный египетский композитор и исполнитель