Игра Лазаря

Сенсор тщательно обдумал вопрос, энергично вращая глазами.

— Преступление, — наконец, изрёк он.

Лазарь воздел глаза к небу:

— Снова достоевщина. Уж кто-кто, а эта девчонка и мухи не обидит. Новость номер четыре?

— Новость номер четыре в том, что я замёрз до чёртиков, и до них же хочу спать. Так что, если у тебя есть какие-нибудь пожелания на завтра, озвучивай.

— Всё те же и всё там же.

— Отлично. Тогда я пошёл.

У двери в комнату Сенсор обернулся:

— Один вопрос напоследок.

Лазарь молча ждал.

— Что за ключ, которым ты играл у меня в спальне?

Чтобы скрыть улыбку Лазарю пришлось опустить голову.

— А я уж думал, не заметишь…

— Не люблю оправдывать твои ожидания. Так откуда ключ?

— От квартиры. Снял гостинку в городе, на Вятской. Не говори пока никому, ладно? Мне мозготраха и без того хватает.

Сенсор выглядел по-настоящему удивлённым.

— Ты съезжаешь от нас?

— Хочу переоборудовать в мастерскую. Невозможно нормально работать, когда вокруг шляется столько народу. Не волнуйся, жить я там не собираюсь. Моих кулинарных познаний хватает только на чай с бутербродами.

— Откуда деньги на аренду? — не унимался Сенс.

— Грохнул хозяйку-процентщицу. Я же работаю без напарника, помнишь? У меня двойной калым.

Сенсор презрительно поморщился:

— Ты это про долю Марса, которую внаглую присваиваешь себе?

— Отрабатываю свою долю и долю Марса. У Клайда была Бони, у Матвея есть Айма; мне же достался малолетний недоумок. Даже не могу сосчитать, сколько раз он прикрыл бы собой мою спину от лап кровожадных неандертальцев за последнюю пару дней. Всё хорошо, только не совсем ясно, куда потом девать труп.

Сенсор больше ничего не сказал. Постоял ещё немного, и скрылся в своей комнате, не пожелав спокойно ночи. Лазарь ещё долго смотрел в ночь невидящим взглядом, выветривая из головы мысли о Янике, Джуде, прокажённых, и многие другие, что как пьяные соседи, подолгу не дают уснуть. Потом мороз окончательно вынудил его вернуться в дом.

Глава 5. Схема

Лазарь дважды постучал в дверь к Янике, и сразу же вошёл.

Сначала ему показалось, что в комнате никого нет. Старый вытертый ковёр, мятая двуспальная кровать, тумба с аквариумом, полным плавающих кверху пузом рыбок. Потом он всё-таки нашёл её. Девушка сидела на полу в самом дальнем углу комнаты, притянув колени к груди, и беззвучно плакала. Едва Лазарь шагнул к ней, как она инстинктивно заелозила ногами по полу, стараясь ещё глубже вжаться в угол.

Лазарь понял, что их комната этой ночью стала её комнатой ещё до того, как она подняла на него липкие от слёз глаза и сообщила:

— Он ушёл…. Джуда ушёл.

Лазарь оторвал взгляд от тюлевой занавески, развеваемой ветром из полуоткрытого окна, и уселся на пол рядом с ней.

— По-английски, я полагаю.

Она опасливо отодвинулась от него, точно он сказал не это, а: «ну, наконец-то мы вдвоём!».

— Не то, чтобы я удивлён, — проговорил Лазарь, думая, что сообщать ей об этом сейчас было довольно рискованно. Интересно, любила ли она его? И если да, то как бы классифицировал это чувство старина Эрих Фромм?

Яника ничего не ответила, и продолжала плакать, изредка прерываясь для того, чтобы судорожно втянуть в лёгкие воздуха. Наверное, кто-нибудь другой на месте Лазаря бросился бы её успокаивать, сыпать ободряющими обещаниями, нести всякую чушь, и, может быть, тихонько гладить по руке. А мог отодвинуть занавеску, приставить к ржавому патронташу радиатора табуретку и «сделать ручкой» с другой стороны окна.

Лазарь внимательно осмотрел её. Сегодня она выглядела куда хуже обычного, словно после ухода Джуды течение её болезни форсировалось в несколько раз. Проступающие сквозь тонкую кожу кости на запястьях наводили на ассоциации с постояльцами Освенцима.

— Слушай, давай позавтракаем…

— Ах, Лазарь! — воскликнула она и кинулась ему на грудь.

Лазарь на себе почувствовал, насколько сильно сдала девчонка, когда её тонкие, как стебли, руки обвились вокруг его шеи.

В кухне нашлась вода, и даже заварной чайник был наполовину полон. Впрочем, размышлял Лазарь, разливая по кружкам холодный зелёный чай, для Яники он сейчас наполовину пуст.

— Попей, ты плохо выглядишь, — он подтолкнул к ней чашку. — Не самый сладкий комплимент, но правда.

Она молча отодвинула от себя чашку, и Лазарю пришло в голову, что кульминация Игры уже не за горами. Сейчас Ведущий как никогда близок к цели. Цели, к которой ведёт множество указателей, но у которой всегда одна дорога. И совершено неважно, что Яника при этом сделает: решит выпрыгнуть из окна или выбросит оттуда кого-то другого. Семь бед — один ответ.

Надо было срочно занять её мозг чем-то ещё, кроме переваривания собственного горя.

— Представляю, как тебе паршиво, — Лазарь отпил немного чая. — Как будто шёл-шёл по улице и вдруг вступил в хорошую кучу дерьма.

— Это не одно и то же, — не поднимая глаз, возразила Яника.

— Только в буквальном смысле. Когда вступаешь в дерьмо на пути к ларьку с хот-догами, ты не вдаёшься в причину проблемы и не думаешь о последствиях. Не делаешь выводов, прогнозов, не сожалеешь и не раскаиваешься. Ты просто ругнёшься матом, как распоследний сапожник, и приступишь сразу к главному — соскабливать дерьмо с подмётки.

Яника не поднимала глаз, и Лазарю на миг показалось, что даже не слушала, но он продолжил:

— Когда дерьмо случается в жизни, ты задаёшься множеством вопросов, которых никогда не задал бы себе, вступив в дерьмо на улице. И только потом начинаешь действовать. Знаешь в чём разница между дерьмом в жизни, и той кучей, которая дымится на дорожке?

Яника сняла пальцами прилипшие к щекам мокрые пряди и наконец-то удостоила Лазаря взглядом:

— В чём?

— Когда ты вступаешь в дерьмо на улице, ты точно знаешь: это дерьмо чьё угодно, но только не твоё собственное. Эта уверенность снимает все вопросы, рождённые в мучительном самокопании, терзаниях совести, и прочем.

Лазарь придвинул чашку обратно к Янике:

— Дерьмо на дороге жизни всегда может оказаться твоим собственным. А это меняет всё. Но на самом деле — ничего.

Немного подумав, Яника просунула пальцы в керамическую петельку на кружке.

— Обычно, я не матерюсь, как сапожник, — она оторвала чашку от клеёнчатой скатерти, иссечённой ножевыми порезами.

— Это фигура речи. Понятия не имею, как матерятся сапожницы.

— И хот-доги не ем, — она поднесла кружку к губам, отпила, поморщилась: — А ещё терпеть не могу старый зелёный чай.

— Ты либо звонишь мне из инсона, либо бросил их средь бела дня, — послышался из мобильника голос Сенсора.

— Бросил средь бела дня, — ответил Лазарь.

— Слив?

— Пока нет. Но будет, если в самое ближайшее время мне на голову не упадёт яблоко. Оставил её одну в квартире, а сам пошёл по другим этажам искать что-нибудь съестное. За мной она не пойдёт, потому что еле шевелится, так что я решил вернуться и поиграть тут немного в Коломбо. Раз уж у вас не получается.

— Погоди-погоди… одну?

— Этой ночью нас бросил Джуда — тот белобрысый на папиной тачке. Думаю, очень скоро наш рыжий лемминг геройски покончит с собой.

— Классика, — деловито заметил Сенсор, проигнорировав подколку про тачку — сам он унаследовал свою «шестёрку» от отца, когда тот пересел на иномарку.

— Чем больше в мире самоубийц, тем их меньше.

— Похоже, у Ведущего скоро появится тёпленький свежеиспечённый неофит?

— Либо так, либо холодненький труп. В любом из этих агрегатных состояний она нас не устраивает.

Из телефона послышалось шебуршение, а следом сигнал клаксона, заглушённый витиеватыми ругательствами Сенса, адресованными кому-то, несомненно, их заслуживающему.

— Разворачивай машину и мчи сюда, — распорядился Лазарь. — Следить за девчонкой больше не имеет смысла. Почему Дарения не с тобой?