Игра Лазаря

Впрочем, тогда он действительно казался Лазарю мудрецом — а как ещё относится к человеку, обратившему тебя в свою веру? Матвей был первым Эмпатом, которого повстречал Лазарь (не считая Сенса, конечно). Хуже того — Матвей был первым и практически единственным, кому довелось побывать в инсоне Лазаря. Матвей открыл удивительный «мир под миром», стал проводником в сказку, обучил её правилам и законам. Если бы не он, их с Сенсом вообще могло здесь не быть. Впрочем, в этом смысле Лазарь обязанным себя не считал: Матвей нуждался в команде, они с Сенсом в Матвее, так что их интересы временно совпадали.

Со временем Лазарь понял, что инсоны — не теоретическая физика. Очень скоро он освоил все премудрости новой профессии не хуже самого учителя, и справедливо ожидал перемен в отношении к себе. Наверное, этот момент и послужил плацдармом для зародившейся вражды: Матвей продолжал вести себя так, словно их с Лазарем разделяют не два года практики, а целая вечность. Кто-нибудь попроще (вроде Сенса, например) наверняка смирился бы с таким положением вещей, предпочтя худой мир доброй ссоре. Но только не Лазарь.

Внутренний правдолюбец, всегда берущий на себя слово в спорных ситуациях, охотно подсказывал, что здесь они с Матвеем как раз похожи: «поменяй вас местами, и ещё неизвестно, в какого деспота превратился бы ты». С этим трудно было спорить — с внутренними правдолюбцами вообще трудно спорить.

Сейчас Матвей снова смотрел на Лазаря сверху вниз, будучи на полголовы ниже, упиваясь законностью предъявляемых обвинений. Ещё одна бесплатная возможность показать, кто в доме хозяин.

Отпираться глупо, бессмысленно и слишком недостойно.

— Дара сдала?

— Нет, — покачал головой Матвей.

— И просила не сдавать её.

— Сказал же нет, — Матвей возвысил тон. В отличие от колымаги Сенса, этот крендель заводился с пол-оборота. — Ты сам себя сдал, когда забыл почистить историю посещений. Что-то не припомню, когда это мне понадобились таблетки от шизофрении.

«Эх, Малой, Малой — конспиратор!»

— Может, понадобились Айме? Ты присмотрись…

— Слушай, урод, — Матвей хлопнул Лазаря по плечу тяжёлой ладонью, всё время безответно висевшей в воздухе, — ещё раз залезешь в нашу комнату без спроса, и тебе понадобятся противозачаточные. Намёк понятен?

Лазарь не ответил, и какое-то время они с Матвеем молча пожирали друг друга глазами.

— У тебя всё? — наконец спросил Лазарь.

— Пока что.

— Ну, тогда до завтра? — он протянул Матвею руку.

— Да пошёл ты!

А иногда бывает так, размышлял Лазарь, возвращаясь в комнату Сенса, что первый, кто пожмёт сегодня твою руку, станет первым, кто пошлёт тебя куда подальше.

Они накинули на плечи куртки, и вышли на запорошённый снегом балкон. Эта часть деревни располагалась на холме, и отсюда открывался прекрасный вид на город. В комнатах погасили свет, чтобы сделать ночь ещё пронзительнее и чище. Неколебимая стоялая мгла, подсвеченная снизу огнями простирающегося внизу города, напоминала украшенный блёстками бархатный занавес, за которым прятались до поры до времени декорации дня.

— Хорошо сегодня, — Сенсор смёл ладонью снег с перил и опёрся на них локтями. — Морозно и не холодно.

— Дышится, — согласился Лазарь.

— А у неё там лето.

— У них у всех там перманентное лето.

Сенсор ненадолго ушёл в себя. Потом глубокомысленно заявил:

— Знаешь, а у меня, наверное, была бы зима.

— Можешь сколько угодно рефлектировать на эту тему, но только тот парень, кем ты себя считаешь, и тот, кто ты есть на самом деле — эти двое никогда не встретятся, не сядут и не пропустят по паре пива. А если и встретятся, то всё равно не узнают друг друга. Так что ты не можешь знать. Да и не надо знать.

Они помолчали, с наслаждением обжигая ноздри морозным воздухом.

— У меня три часа на сон, двадцать минут на утренний туалет и минут пятнадцать на плотный завтрак с обедом и ужином, — напомнил Лазарь.

— Ты, конечно, опять ничего не расскажешь про сегодня?

— Нечего пока рассказывать, — Лазарь лениво катал в пальцах шарик снега. — Рассекал на «Хаммере».

— Ну, конечно. «Хаммер» куда важнее того, что девчонку покусали. Да, и про лагерь мы тоже знаем.

Шарик быстро рос в размерах — Лазарь возил им вдоль перил туда-сюда, чтобы набрать побольше снега.

— Ни черта вы не знаете. И до тех пор, пока лагерь и всё прочее не имеют для нас никакого ясного значения, всё, что там происходит, тоже никакого значения не имеет.

— Этот случай особенный для тебя, — многозначительно изрёк Сенсор. — Ты, конечно, замкнутый эгоистичный придурок, но Игра есть Игра, а команда есть команда, и всегда так было. Но здесь всё по-другому. И я хочу выяснить, почему.

— У тебя богатая фантазия, выяснитель.

«Синдром мамочки в действии, и две подружки-хохотушки, дующие в уши», — закончил Лазарь уже мысленно.

— Может быть. Но впредь я пальцем о палец не ударю, если ты и дальше будешь играть в молчанку.

— Ладно, договорились. Завтра выложу всё, как на духу. А теперь рассказывай про сегодня.

Некоторое время Сенсор прикидывал в уме удовлетворительность ответа.

— Новость номер раз, — наконец, сказал он. — Мы проверили квартиру четырнадцать. Если между бабулей «божьим одуванчиком» и двухметровой гориллой с отвисшими гениталиями и есть что-то общее, то только в больном воображении девчонки. С начала девяностых там вообще никаких мужиков не проживало, мы проверили.

Почему-то эта информация Лазаря не удивила.

— Да, шизофрения — она такая.

После бегства из квартиры Яники, Лазарь забыл о соседе, приняв его за обычную спайку. Спайка — мелкий психологический барьер, обусловленный временными обстоятельствами. Сомнения, неуверенность в себе, мандраж ожидания, отупения от счастья — всё это спайки. Чаще всего они не нуждаются в детальном разборе и со временем сами сходят на нет.

Всё изменилось, когда Яника закатала рукав и показала след от укуса. Спайки не кусаются — это Матвей разъяснил сразу.

— Надо понять, что означает её галлюцинация.

— Галлюцинации ничего не означают, — вздохнул Сенс. — Кроме того, что у неё крыша едет.

— Значит, будем надеяться, что её галлюцинация что-то означает.

— Зачем? — наморщил лоб Сенс. — Зачем на это надеяться?

А ведь он прав: зачем? Чем меньше в уравнении неизвестных, тем проще его решить. Так зачем усложнять себе жизнь?

Затем… Затем… Ответ вертелся на задворках сознания, но Лазарь не успел оформить его в мысль, потому что Сенс продолжил:

— Новость номер два: мы с Дарой смотрели отца…

— Отчима.

— Отчима. Вроде мы дверью ошиблись. Он открыл. С виду вполне себе нормальный работяга. Ну, может, слегка запущенный, но это и не удивительно при отсутствии жены. Катю…

— Янику.

— Я-ни-ку, — по слогам повторил Сенсор и снова сузил глаза. — Янику мы увидели мельком, но Даре хватило, чтобы разглядеть проекцию отчима. Говорит, здоровенный — на Валуева похож. Но в целом ничего особенного. Сама девчонка показалась потом, часа через два. Вышла из дома и прыгнула в машину к какому-то белобрысому кренделю — он ждал у подъезда. И это новость номер три.

— Белый «Ниссан»? — приподнял брови Лазарь.

В памяти всплыло красное, в жирных потёках, слово «ВЫХОД».

— Видел его в инсоне?

— Ну, мысли я пока видеть не научился.

— Э-э, в общем, села она в машину, но только они никуда не поехали. Посидели минут десять, потом она вышла.

Значит, она всё же решилась. И помог ей в этом сам Лазарь.

Сенсор забрал из его рук снежный шар, к тому моменту достигший размеров спелого грейпфрута, и запустил им в темноту за забором.

— Тебе это о чём-то говорит? — полюбопытствовал он.

— Думаю, она ему призналась.

— В чём? В любви что ли?

— Любви? Нет, Сенс, кое в чём похуже любви. В чём-то таком, чего их любовь может не выдержать. Вот скажи, что первое приходит тебе на ум, когда ты сталкиваешься, в контексте Игры, разумеется, со смесью острой антропофобии, маниакального чувства вины и комплекса парии? Одним словом.