Факел

Хохлов вышел на небольшой подмосток, служивший сценой, откашлялся в ладонь, начал читать:

- «Павел Сергеевич Мальцев обратился с рапортом к Председателю Государственного Комитета Обороны товарищу Сталину, в котором просил разрешить ему летать на боевом самолете и уничтожать фашистов в воздухе. Учитывая патриотическое стремление товарища Мальцева сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, Председатель ГКО удовлетворил его просьбу, а военно-медицинская комиссия в порядке индивидуальной оценки признала П.С. Мальцева годным к летной работе на всех типах самолетов, имеющих тормозной рычаг на ручке управления. Направить товарища Мальцева в полк североморских летчиков, в котором он начал боевой путь…»

Летчики, слушая парторга, поглядывали друг на друга, на Павла. Да, это, конечно, здорово: человек без ног - и готов летать.

- В какую эскадрилью тебя зачислить? - спросил Борисов Павла.

- Если можно, в первую, в родную.

- Будь по-твоему,- сказал Борисов.- Командир первой эскадрильи, поставьте на все виды довольствия…

Павел и Дима вечером долго сидели вдвоем в землянке. Говорили и говорили. Дима рассказал, как он тогда прилетел, доложил командиру и тот организовал поиски Павла, как его все же нашли без сознания у подножия одной сопки, как друзья воевали без него, кто убит, кто ранен, кого наградили и кого наказали. А Павел рассказал, как он скитался но госпиталям, тренировался, чтобы встать на ноги, как обивал пороги отдела кадров и медицинской комиссии… И вот получил то, что зачитал Хохлов.

- Если бы не Петр Петрович,- задумчиво сказал Павел,- не летать бы мне.

- А кто это Петр Петрович? - спросил Дима.

- Врач, хирург. Замечательный человек. Оттяпал мне ступни и говорит, что так и было,- Павел невесело улыбнулся.- Вот посмотри,- Он поднял штанины, и Дима увидел два желтых протеза.

Мальцев наклонился, расшнуровал один ботинок, попросил Диму снять. Соловьев осторожно потянул за ботинок. Показалась подернутая красной нежной кожицей культя. Дима зажмурился.

- Павка, да разве ты можешь!… Пожалей себя…- Дима опустился на койку рядом с Павлом, посмотрел на его ногу, лежавшую на заячьей шубке-коврике.- Согласись на капе, Паша. Там легче. А летать… Ну ты же понимаешь, что это значит…

- Брось ныть, Димка! - резко сказал Павел.- Я думал, одобришь, поддержишь, ведь ты считался у нас оптимистом, а ты… Тоже мне друг…

- Паша…

- Ты не первый… Замолчи лучше…

Павел обул ботинок, прошелся по землянке, стукнул палкой по дощатому столу:

- Вот Петр Петрович - молодчина. Не горюй, говорит. Будешь летать. Я тебе сделал надежные ноги. Еще не одного фрица ухлопаешь.- Павел подошел к Диме. - И буду летать! Обязательно!

Опять зашагал по землянке, подошел к окну, взглянул на летное поле. «Ястребки», прижавшись друг к другу, стояли в боевом строю. Они были готовы взмыть в небо.

Павел смотрел в окно и думал, что на одном из таких истребителей скоро взлетит и он, опять почувствует безбрежность неба, которое зовет, манит его, вновь почувствует себя человеком.

- Дима, скажи, а эта, курносенькая, все еще тут? - вдруг спросил Павел, повернувшись к Соловьеву.

- Ты про кого? - озадаченно уставился Дима.

- Будто не знаешь. Ну эта, как ее… блондиночка, курносенькая такая…

- Здесь блондинок и курносеньких много. Недавно опять пополнение прибыло.

- Брось ты, Димка,- хитрить. Такая только одна была. Помнишь, когда мы приехали, она нас встретила? Пигалицей ты ее еще назвал… А я пуговицей…

- Вот и пойми тебя: курносенькая, пигалица, пуговица… Ну имя-то у нее есть или нет? - Дима расхохотался,- Тонька Пожарская, что ли? Здесь, забияка. Ни одного хлопца не подпускает на пушечный выстрел. На каких только к ней виражах не подходили - твердит свое: «Выключи контакт!» Павел улыбнулся:

- А меня подпустит?

- Это тебе виднее. Раз о ней завел разговор, значит, неспроста.

Павел подсел к Диме, обнял его за плечи.

- Знаешь, Шплинт,- вдруг вспомнил он прозвище друга, прилипшее к нему за малый рост,- она хорошая дивчина. Ничего она мне пока доброго не сделала, да а видел я ее всего лишь несколько раз, а вот, поди ж ты, запала тут,- кивнул на свою грудь.- Когда я шел по холодной тундре, почему-то она была рядом со мной. С медицинской сумкой наперевес. В своих кирзовых сапогах, в дубленом полушубке, прыгала с камня на камень и звала меня за собой… И я шел… Когда лежал в госпитале и у меня были тяжелые минуты, она, казалось, садилась на мою кровать, клала руку мне на лоб, успокаивала ласковыми словами, и я засыпал, чтобы назавтра, проснувшись, быть радостным и бодрым… Уже ехал сюда в набитом битком поезде и опять вспомнил эту курносенькую блондинку… Тоню… Скажи, почему бы это? А?

Дима заглянул Павлу в глаза:

- По-моему, Паша, это любовь.

- Ты шутишь или всерьез, Шплинт?

- На полном серьезе.

- Тогда я пошел…

- Куда?

- Хотя пойдем-ка вместе.

- Куда?

- Ты знаешь, где она живет?

- Пожарская?

- Да.

- Все в той же землянке.

- Проводи.

- Сегодня уже поздно. Давай-ка лучше, брат, поспим немного. Неровен час, сыграют тревогу. Хоть несколько дней и не беспокоят фриц, погода видишь какая, но чем черт не шутит!

Павел сдался. Они по-солдатски быстро разделись. Дима помог Павлу снять протезы, заботливо укрыл его одеялом и, сказав: «Спокойной ночи», сам юркнул в постель.

В землянке наступила тишина. Лишь будильник на столике четко отсчитывал секунды, да за окном гудел, посвистывал холодный ветер.

Павел и Дима не спали. Каждый думал о своем. Павел мечтал о том, как он через месяц, а может и меньше, подойдет к истребителю, похлопает его ладонью, сядет в кабину, опробует мотор и… взмоет в воздух. А она, Тоня, белокурая, стройная, улыбнется ему, помашет рукой, пошлет воздушный поцелуй и шепнет: «Возвращайся с победой, и скорее!»

А Дима в это время думал: «Какой же ты непутевый, Пашка. Летать захотел. Ну, посмотрел бы еще раз на свои ноги - обрубки ведь, Мороз по коже пробегает. В самый раз сидеть бы на капе… А Пожарская, видать, глубоко в твое сердце вошла. Не знаю, что ты в ней хорошего нашел… Нет, она, кажется, ничего…»

- Ты говоришь, это любовь, Шплинт? - раздался вдруг в тишине голос Павла, и кровать жалобно заскрипела под его могучим телом.

- А ты все еще не спишь, чертяка? - послышалось в ответ. Дима высунул голову из-под одеяла, приподнялся на локте.

- Нет, сплю, сплю, Шплинт…

И, еще раз повернувшись с боку на бок, Павел захрапел на всю землянку.

Глава вторая

Наступил день, когда после длительных тренировок Павлу разрешили боевой вылет. И не обычный, а редкий: небольшая группа наших летчиков должна была сражаться против нескольких десятков немецких самолетов-бомбардировщиков, прикрываемых истребителями.

Погода по-прежнему не особенно балована североморцев. Лишь изредка между «окнами», как называли летчики непродолжительные просветы в погоде, случалась боевая работа. Так было и в этот раз. Подул сильный ветер, разогнал низкие, висящие над шапками сопок тучи, а дело закипело.

Ракеты прочертили воздух. На старт вырулили несколько самолетов, которые возглавлял сам Борисов. Среди них были истребители Мальцева и Соловьева.

Взлетели один за другим. Собрались в строй над аэродромом, качнули крыльями и взяли курс на запад.

- «Кобра», «Кобра»,- как себя чувствуешь? - запросил Борисов Павла, и тот ответил:

- «Сокол», «Сокол», чувствую себя превосходно, чувствую превосходно.

- Так держать!

Летели невысоко, над самыми сопками. Это был излюбленный прием Борисова - прикрыться местностью, а потом внезапно вынырнуть перед самым носом противника и расстрелять его в упор.

- «Сокол», «Сокол», вижу группу немецких самолетов, - радировал Павел.

- Добро,- ответил Борисов. - Внимательно слушайте план атаки. По силуэтам предполагаю - впереди «юнкерсы». Истребители, возможно, где-то на подходе или над ними. Все за мной. Набираем высоту, тройка атакует бомбардировщиков, четверка прикрывает нас. Если нет истребителей сопровождения, брать на себя и по бомбардировщику. Я атакую ведущего, Мальцев - замыкающего, Соловьев выбирает цель в середине строя. За мной!