Страница 89 из 154
— Не простудился ли? — спросила она и коснулась ладонью его лба. — У тебя влажный лоб, Жоржик!
— Нет, мамочка, я совершенно здоров…
— Но ты чем-то озабочен? Я наблюдала за тобой весь вечер и заметила, что ты поглядываешь на часы и очень возбужден, хотя почти совсем не пил… Последнее меня радует, но это сочетание сдержанности и возбужденности?!
Жорж рассмеялся.
— Не беспокойся; мамочка… У меня, как говорят немцы, «аллес ин орднунг»![46] Просто ты все еще считаешь меня маленьким…
— Для меня ты всегда малыш, Жоржик! Твой влажный лоб напоминает мне, как ты болел корью… Боже, что тогда было со мной! Думала, сойду с ума… Мальчик мой…
— Тебя не утомляет танец, мамочка? — снова прервал ее Жорж, желая изменить тему разговора. — Хочешь, я посижу с тобой?
Мать не успела ответить: они столкнулись с танцующими Лулу и Изабеллой, рассмеялись, обменялись шутливыми замечаниями…
Танцуя, Лулу Митреску вел себя учтиво, держался на почтительном расстоянии от Изабеллы, лишь слегка придерживая ее за талию, не позволял себе никаких вольностей в разговоре.
— Хотя я не встречал вас прежде, но мне кажется, что именно сегодня вы особенно счастливы, — сказал Лулу.
— Вы не ошиблись, — чистосердечно призналась Изабелла. — Сегодня я действительно счастлива — как никогда!
— Искренне желаю вам всегда быть такой же счастливой и красивой…
— Спасибо, — слегка покраснев, ответила Изабелла и, желая скрыть самой себе непонятное смущение, заговорила о первом, что пришло на ум. — Моя подружка понравилась вам? Правда, она очень славная?
— Очень милая! Очень… Скромная девушка, — подтвердил Лулу и тут же спросил: — Доводилось вам бывать в столице?
— Ой, знаете, давно! Как-то в детстве с бабушкой мы возвращались с курорта и на два дня остановились в Бухаресте. Помню это смутно. Почему-то запомнились только мальчишки-газетчики и страшный городской шум… Так что вы вправе считать меня неуклюжей и наивной провинциалкой! Такой, наверное, я и кажусь вам?.. Признайтесь!
Лулу снисходительно улыбнулся, отрицательно покачал головой, но ничего не сказал. Он думал в эту минуту о более важном. Шеф — член «тайного совета» легионеров — послал его сюда не для праздных разговоров и развлечений; об этом он говорил ему перед отъездом в Болград. Хотя Гицэ Заримба не выпускал из виду и эту сторону способностей групповода, Лулу, однако, не забывал наказ. Он ждал лишь условного сигнала… А Изабелла продолжала игриво щебетать:
— Мне так много говорил о вас Жорж! Вы еще погостите в нашем городе?
— К сожалению, недолго… Служба!
— Но, может быть, все же успеете поехать с нами в имение… Там так чудесно! Вы любите кататься на…
Изабелла не договорила. Погас свет. Оборвалась музыка.
Послышались встревоженные голоса.
— Что за чертовщина?!
— Вот вам и казенная электростанция!
— Свечи!.. Принесите свечи!
— А на бульваре и вообще в городе свет горит!
— Вероятно, авария на одной только линии. Или пробки, возможно, перегорели?
Подобного случая никто в доме не предвидел, и потому прислуга металась теперь в поисках свечей, подсвечников и керосиновых ламп.
— А может, и в самом деле пробки перегорели? — вдруг произнес Лулу. — В этом я кое-что смыслю… Вы позволите не надолго оставить вас?
Через минуту Лулу Митреску был на улице у парадного подъезда, к которому уже подкатил на отцовской машине Жорж Попа. Едва групповод захлопнул за собой дверцу, автомобиль сорвался с места и с погашенными фарами скрылся за поворотом.
Погруженные во мрак «белый зал» и соседняя комната постепенно стали освещаться тусклым светом свечей, потом принесли и несколько пузатых керосиновых ламп.
— Танцы продолжаются! — крикнул старик Раевский своим все еще звонким голосом. — Мазурку!
— Да, да, мазурку!
— Пожалуйста, мазурку!
Полились звуки веселой музыки. После яркого, холодного и ровного света электрических люстр и канделябров колеблющееся, слабое освещение казалось уютным, снимало скованность, располагало к шуткам… В разгар веселья гости ощутили, будто под их ногами чуть-чуть качнулся пол, дрогнул стол, слегка зазвенела расставленная на нем посуда и послышался отдаленный грохот, словно где-то произошел взрыв.
— И на бульваре погас свет! — встревоженно крикнул кто-то, подойдя к окну.
— Смотрите, смотрите!
— Пожар!
— Да, да! Где-то у лимана!..
Жители этого маленького и тихого заштатного города, развлекавшие себя тем, что подхватывали, муссировали и сами распускали всяческие слухи и небылицы, старавшиеся забавы ради всякое пустяковое происшествие превратить в сенсацию, стали вдруг свидетелями и в самом деле непостижимого события: на недавно отстроенной городской управой электростанции и в примыкавшей к ней бане произошел взрыв!
Истолкований этого события было столько же, сколько и жителей в городе… Но все сходились в одном — это диверсия!
В кофейне «Венеция» и ресторане «Монте-Карло», служивших средоточием всех новостей, господа коммерсанты и торговцы обменивались мнениями:
— А виновнички, как водится, скрылись!
— Найдут. Непременно найдут!
— Может, и не нашли бы, да электростанция и баня — казенные!
— Уж на сей раз полиция постарается… Отыщут мерзавцев!.. Время сейчас тревожное, и шутить с такими вещами не приходится…
— Поговаривают, что машинист с девушкой из диспетчерской убиты! А вот какой-то мальчишка, что работал в машинном отделении учеником, сумел-таки сбежать… Не кажется ли вам это подозрительным?
— В том-то и дело! У этого сорванца отец, говорят, коммунист… Сидит в остроге уже много лет!
— Вот оно что?! В таком случае все понятно!..
— Подумать только! В Бухаресте наш землячок Томов пытается ни больше ни меньше как взорвать патриарший собор и на аэроплане бежать к большевикам… Здесь летит в воздух электростанция с баней и гибнут люди, а сынок коммуниста скрывается цел и невредим! Бог ты мой, что творится, подумать только!
— Главное же не в этом, господа! Понимать надо, что не по собственному разумению эти оболтусы идут на такие мерзости!
— К чему гадать? И дураку ясно, куда ведут следы…
— Неужто в самом деле за Днестр?
— Куда ж еще?
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Оставленный с вечера в жестяной кружке недопитый чай к утру покрылся ледяной коркой. Илья Томов лежал на железной койке, застеленной прогнившей дырявой рогожкой, укрытый по самую макушку изодранной при обыске грубошерстной фельдфебельской курткой. Съежившись и согреваясь собственным дыханием, он по-младенчески улыбался. Ему снилась заполненная народом площадь из советского кинофильма «Парад молодости»; он бодро шагал по ней рядом с белокурой русской парашютисткой, которая два года тому назад участвовала на празднике авиации в Бухаресте и приземлилась на окраине аэродрома Бэняса. И снова, как тогда, окруженная толпой любопытных, она неожиданно исчезла, а встревоженный Илья каким-то образом очутился в родном Болграде. Город выглядел угрюмо. В доме было пусто и неуютно, за окнами бушевала метель. Ему стало холодно и грустно. Он прислонился к нетопленной печке с зигзагообразной, как молния, трещиной. В дымоходе уныло выл ветер, на чердаке громыхало и свистело, в сенцах скрипела дверь. И внезапно на пороге вновь появилась сияющая, в светлом, длинном, будто подвенечном, платье та же девушка. Она вела себя так, словно давно жила здесь, положила на стол круглый с румяной коркой белый душистый хлеб, какой, бывало, на праздники выпекала в домашней печи бабушка, открыла окно. Вдали виднелись поспешно уходившие черные тучи, а там, где прояснилось, яркие лучи солнца пронизывали голубой простор… В стороне от железнодорожной станции Траян-вал на всем небосклоне повисла огромная радуга. Было тепло, цвела акация, распускалась сирень, и под многокрасочной радугой нескончаемым потоком двигались колонны людей. Они были веселы, по-праздничному одеты, с цветами и транспарантами, знаменами и портретами — как в русской кинокартине «Парад молодости»… Илья хотел побежать им навстречу, рванулся и… перевернулся на спину, высунув голову из-под драной куртки; он понял, что это был всего-навсего сон… Посмотрел на вырисовывавшийся квадрат темного потолка камеры и разочарованно вздохнул. Стало обидно, что сон прервался на самом интересном месте.
46
Все в порядке!