Страница 88 из 154
— Не связывайся с ним, умоляю тебя! — начала жена отчитывать мужа. — Хватит с тебя того, что делаешь… Лучше подумаем, как помочь Томовым. Это важнее! Хочешь, я отнесу им еще сотню или даже две лей?.. Все равно в эту зиму мне не накопить на пальто и тем более не успеть его сшить. А Гаснер пусть подавится своими миллионами и захлебнется от злости. Не надо связываться с ним. Ты же видишь, что за жизнь пошла?!
— Жизнь? — горько усмехнулся Рузичлер. — Какая власть — такая и жизнь… Однако если. Томова на самом деле арестовали за связь с коммунистами, так я скажу тебе, что этот парень пошел трудной, но благородной дорогой… Что касается мануфактурщика, так мне очень хочется посмотреть, как он будет выглядеть при Советах! Когда-нибудь они же должны вспомнить про нас… Край этот все-таки принадлежал России! А жизнь — колесо, вечного ничего нет. Даже с миллионами в кармане…
Рузичлеры подошли к перекрестку, и в то же мгновение до них донесся окрик:
— Гэ-эпп-пэп!
От испуга супруги шарахнулись в сторону, он споткнулся, она поскользнулась и упала… Вихрем пронесся мимо них рысак под темно-зеленой попоной.
По другой стороне улицы, что также шла параллельно бульвару, катили санки, то и дело раздавался звонкий окрик помещика Раевского:
— Гэ-эпп-пэп-пэп!
Достойной называться тротуаром в городе была только одна сторона улицы, протянувшейся от самой Инзовской вплоть до бульвара. Вдоль этого широкого, замощенного доброкачественным кирпичом «проспекта», как его называли болградцы, располагались дома помещика Раевского. Среди них выделялось массивное здание с двумя мраморными львами у парадного подъезда.
Добрую половину этого владения помещика Раевского, включая парадный подъезд с бессменными скульптурными стражами, арендовал банк «Бессарабия». В ночь на второе января здесь все было на замке, царила тишина, и сквозь зашторенные окна не проникал ни единый луч света. Однако редкий прохожий не останавливался перед этим домом, привлеченный ярким светом в окнах другой его половины и глухо доносившимся оттуда шумом голосов и музыки.
Встреча второго дня Нового года в семье Раевского на этот раз была особенно многолюдной и пышной. Празднично украшенная просторная гостиная, которую в семье помещика называли не иначе, как «белый зал», едва вмещала званых гостей. При свете люстр и множества электрических свечей в хрустальных канделябрах, расставленных в разных местах длинного, роскошно сервированного стола, все сверкало, переливалось цветами радуги.
Серебро приборов и фарфор посуды, хрустальный блеск рюмок и фужеров, ваз и графинов, как и обычное цветное стекло всевозможных по форме бутылок с вином, отражаясь в огромных зеркалах, заполнявших простенки между высокими окнами, создавали феерическую картину. Стол в «белом зале» давно не блистал таким обилием и разнообразием изысканных яств и славившихся далеко за пределами края отменных вин из погребов имения Раевского.
Гостеприимный хозяин дома в белоснежной манишке, старинном твердом воротничке с шелковистой «бабочкой» и с орденом «Белый орел» на груди выглядел молодцевато, несмотря на свои шестьдесят с гаком лет и ранения, полученные в мировую войну. Он важно восседал во главе стола в окружении местных банкиров, от которых в немалой степени зависел успех его коммерческой деятельности. И вообще, среди приглашенных превалировали нужные помещику люди: справа и слева вдоль стола, протянувшегося во всю длину «белого зала», расположились владелец двух мельниц и маслобойки, директор мужского лицея короля Кароля Второго, главный врач городской больницы и супружеские пары виноделов и торговцев зерном.
Впервые здесь оказались супруги Попа. Они были приглашены по случаю состоявшейся недавно помолвки их сына Жоржа с внучкой помещика — Изабеллой. Именно этим знаменательным событием и объяснялась необычная пышность новогодней встречи, присутствие на ней многих именитых гостей.
Молодежь разместилась на противоположном от Раевского конце стола. Между будущим женихом — жилистым непоседой Жоржиком и его приятелем Лулу Митреску, прибывшим рано утром из Бухареста, сидели, без умолку болтая и хохоча, Изабелла и ее подружка. Гладкое, с правильными чертами лицо Изабеллы разрумянилось. Сама того не замечая, она часто устремляла взор на мать Жоржика, желая разгадать ее впечатление о себе, ее будущей невестке. Но еще чаще Изабелла поглядывала на Лулу Митреску, испытывая при этом какое-то смутное волнение. Высокий рост, атлетическое сложение, красивое смуглое лицо, едва уловимая лукавинка во взгляде, изысканность манер и грациозность движений привлекли внимание не только внучки помещика, но и многих, оказавшихся поблизости от него.
Покоритель девичьих сердец был и в самом деле на этот раз безукоризненно вежлив, тактичен и скромен: говорил и ел в меру, мало пил, держался просто, шутил не больше, чем следовало, не хвастался и не клялся, как обычно, «честью офицера» и тем более не давал «слово легионера». С Изабеллой он был любезен, но не более, чем с ее подругой и другими соседями по столу. Лулу старался быть незаметным: даже свои частые взгляды на большие часы он пытался скрыть.
Таким собранным и сдержанным «групповод по связям с легионерскими гнездами периферии» не бывал даже в обществе своего тихого и до ужаса загадочного Гицы Заримбы.
Жоржику Попа поведение посланца «Зеленого дома» напоминало затишье перед бурей…
Напротив молодежи задушевно беседовали рано состарившаяся, чрезмерно полная, с рыхлым, но все еще приятным лицом жена помещика Раевского и худая, еще не старая, но болезненная мать Жоржика. У обеих женщин судьба сложилась одинаково: обе лишь формально оставались замужними, обе появлялись в обществе только ради того, чтобы не выносить сор из избы… Помещик Раевский постоянно влюблялся то в актрису-неудачницу, то в сироту-гувернантку, а теперь на склоне лет увлекся краснощекой пышной молочницей, женой хилого пьянчуги сапожника, прихрамывавшего, кстати, не менее его самого. Любители посудачить определили в молочнице своеобразное постоянство: она, дескать, оставаясь верна хромоте, предпочла все же богатство…
Жена Попа — некогда единственная дочь состоятельного винодела, образованная и хорошо воспитанная, сохла под общей крышей отцовского дома с желчным и деспотичным, самоуверенным, но бесталанным и непрактичным супругом. Унаследованное от отца состояние, как и сама наследница, таяло на глазах. Не будь хозяйство записано на имя жены, ретивый супруг давно бы расстался с нею. Теперь он рассчитывал поправить дела проверенным способом: женить сына на единственной наследнице помещика Раевского.
На том конце стола, где восседал хозяин, разговор не клеился. Мнивший себя опытным политиком Попа-старший завел было речь о последних событиях в Европе и, как обычно, стал восторженно говорить об успехах Германии, не забыв, однако, вскользь отметить выгодность экспорта в Германию плоештской нефти, запасов бессарабского зерна и вина… Но никто не поддержал разговор на эту тему. Попа-старший обиделся, надулся, однако не стал, как обычно, горячиться и доказывать правильность своих мыслей. Он знал, что ненависть русского помещика Раевского и его близких друзей к большевикам не мешает им недолюбливать и презирать нацистов. В свою очередь помещик Раевский и его единомышленники знали Попа как ярого сторонника скомпрометировавшей себя и потому формально запрещенной законом «железной гвардии». Терпеливо выслушав его рассуждения о могуществе держав оси Рим-Берлин-Токио и мудрости правителей третьего рейха и молча выждав несколько секунд, они заговорили о деловых прогнозах в связи с повышением цен на некоторые продукты питания из-за продолжающейся войны Франции и Англии с Германией.
Но вот из соседней просторной комнаты донеслись звуки рояля, и тотчас же из-за стола поднялась молодежь. Пары, бесшумно вальсируя, заскользили из зала через раскрытые настежь высокие, инкрустированные бронзой двери в соседнюю комнату.
Когда зазвучал старинный венский вальс, Жорж подвел Изабеллу к групповоду, а сам пригласил на танец свою мать.