Страница 87 из 154
— Да ну?! Зацапали? — с нарочитым удивлением переспросил приказчик.
— Сидит прочно! А знаешь почему? Этот босяк хотел не меньше и не больше как взорвать дворец его величества!
— Вот это да! Теперь ему крышка…
— Так прав я был или нет? А? Только об этом, Кирюшка, пока никому ни слова… Ша!
Не прошло и часа, как об этой сенсационной новости «по секрету» узнали все гуляющие на бульваре, и конечно же нашлось немало людей, оказавшихся осведомленными до мельчайших подробностей, связанных с арестом Ильи Томова. «Заточен в тюрьму за попытку в самый канун рождества взорвать собор!» — уверял один. Другой тут же дополнял: «Как раз тогда, когда там должна была находиться королевская семья, патриарх, министры и дипломатический корпус!»
В таком именно виде вернулась к Гаснеру им же пущенная смесь правды и лжи. Сияя от удовольствия, он поспешил в кофейню «Венеция», так как не сомневался, что и там уже комментируют эту «страшную новость». Он не ошибся. Не успевший протрезвиться после новогоднего бала официант ресторана «Монте-Карло» уверял окруживших его людей, что видел в газете фотографию понуро шагающего Ильи Томова в сопровождении вооруженных карабинами жандармов.
— Крест святой! — уверял официант. — Своими глазами видел!
— В какой газете?
— Шут ее знает! Не то в «Тимпул», не то в «Курентул»… Я-то Илюху Томова знаю как облупленного! Соседом моим был. Мать его и сейчас живет там со своим стариком отцом. Тот тоже был отъявленный бунтарь, поди, десятка полтора лет на каторге отбарабанил за Татарбунары…
Гаснер чувствовал себя именинником. То и дело к нему обращались завсегдатаи кофейни «Венеция»:
— Ну и фрукт же, видать, был ваш ученик!
— И кто это надоумил вас взять его к себе в магазин, господин Гаснер?
— Взял я его сам, я же и выставил его! — торжествующе ответил мануфактурщик. — А кто, как не я, сказал тогда же, что он кончит острогом!
— Говорят, он бомбу хотел бросить? — спросил кто-то. — И где он мог ее взять? Бомбы же не продаются в магазинах, пусть даже в Бухаресте!
— Где он ее взял — не главное! Главное то, куда босяк хотел ее бросить! Бомбу, между прочим, можно бросить и в сортир… Ну а вы подумали, куда потом он должен был бежать? Или вы считаете, что босяк пошел учиться на авиатора, чтобы верой и правдой служить его величеству королю?!
— Ай-ай-ай! Неужели он таки хотел перемахнуть через Днестр, к большевикам? — удивлялся собеседник. — Подумать только, что творится на свете!..
— Пусть теперь попробуют позубоскалить, паршивцы! — не вытерпел Гаснер. — Еще два года назад каждый тут орал, как ему вздумается: «треснул», «съездил», «отбрил»… Негодяи!
Гаснер стремительно покинул кофейню, всем своим видом показывая пренебрежение к ее посетителям. Он считал их причастными к издевке над собой.
На улице Гаснера окружили ребятишки и запели поздравительную песенку: «Сеем, веем, засеваем, с Новым годом поздравляем!.. На многие лета, аминь!»
Мануфактурщик добродушно улыбался и важно запускал два пальца в узкий кармашек жилетки, где заранее были приготовлены мелкие монеты. Не торопясь, чтобы видели прохожие, он раздавал каждому по одной лее. Но, заметив, что с другой стороны бульвара приближается новая большая ватага ребятишек, Гаснер поспешил к дому.
Проходя двором своего дома, он вспомнил, что не запер калитку. Вернулся. И только успел задвинуть засов, как кто-то попытался открыть калитку. Гаснер заглянул в щель между досками. По ту сторону стоял пожарник в начищенной до зеркального блеска латунной каске. Пока Гаснер выжидал, надеясь, что пожарник уйдет, к нему подоспел барабанщик примарии, зычным голосом извещавший население об указах и постановлениях властей. Оба были навеселе.
— Стучусь тут целый час! Не отворяют, суки! — произнес пожарник. — Известно, все богачи таковские… Они пожара не боятся… Все у них застраховано!
Барабанщик заступился:
— Брось болтать… Господин Гаснер хоть и жид, но у примаря в большом почете! Понял? Это тебе не помещик Раевский… Тот хоть и нашенский, христианин, а как был всю жизнь сукой, так и остался… Псов своих чабанских, ростом с теленка, спустил с цепей — попробуй сунься… Шиш! Понял? А сюда мы еще заглянем…
Через щелку в доске калитки Гаснер видел, как, взявшись под руку, пожарник и барабанщик, покачиваясь и спотыкаясь, побрели в соседний двор. Выждав минуту, он осторожно выглянул в калитку и энергично зашагал к бульвару. У самого конца бульвара он встретил типографа Рузичлера с супругой.
— О, мое почтенье! Что это вы так рано уходите? — спросил Гаснер. — Погуляли бы еще!
— Зуб разболелся, — сухо ответил типограф, желая поскорее отделаться от назойливого богача.
— Зуб? — недоверчиво переспросил Гаснер. — Что это вдруг? Сладкого, наверное, много кушаете?
— И сладкое, конечно, кушаем… Чтобы жизнь не казалась такой горькой…
Гаснеру непременно хотелось поговорить с типографом и, разумеется, позлить его. Ведь в свое время именно Рузичлер, больше чем кто-либо другой, подтрунивал над ним по поводу инцидента с Томовым.
— Э, зуб — не беда! Главное, чтобы шрифт не залеживался без дела! Не так ли?
— А он, представьте себе, и так крутится как белка в колесе! Не жалуюсь. Помаленьку, слава богу, печатаем…
— Деньги?!
Типограф посмотрел мануфактурщику в глаза. Он понимал, что именно не дает покоя богачу. И Рузичлер ответил ему в тон:
— Вы спросили, печатаю ли я деньги, и думаете, что стану отрицать… Так я сразу вас заверю, господин Гаснер, что я таки-да печатаю деньги! Причем в самых крупных купюрах… Теперь вы довольны? Или это вас тоже не устраивает?
— Почему «не устраивает»? Вполне! А вот устраивает ли вас то, что тот босяк, которого я выгнал из магазина и которого вы хотели пригреть, взять к себе в типографию — кричали на весь город, будто из него выйдет необыкновенный печатник, — теперь, к вашему сведению, сидит за решеткой!.. Причем сидит прочно и надолго!.. Или вы ничего не знаете и ничего не слышали, о чем говорят люди?
Рузичлер пожал плечами, словно в самом деле слышит об этом впервые. Жена потянула его за рукав. Не хотелось ей, чтобы муж ввязался в разговор с богачом. Боялась. Это она накануне вечером ходила к Томовым, отнесла им двести лей. «Деньги небольшие, но без них еще хуже… — сказал Рузичлер жене, когда узнал, что полиция запретила Томовой держать у себя на квартире гимназистов. — Это ведь у них единственный источник существования… А у тебя лежат деньги, отложенные на пальто…»
— Вы не слыхали?! — не унимался Гаснер. — Странно! Весь город об этом только и говорит, а вы не слыхали… Кстати, когда господин Статеску рассказывал мне некоторые подробности об аресте этого босяка, то упомянул и вас… Да. Он сказал, что если бы вы действительно сделали из него печатника, — посмеиваясь, продолжал Гаснер, — то этот босяк печатал бы прокламации, и вам сейчас было бы весело… Во всяком случае, было бы не до печатания денег и тем более в крупных купюрах!
Типограф укоризненно посмотрел на мануфактурщика и неторопливо ответил:
— Я вас хорошо понял. Вы только для того и остановили нас, чтобы рассказать такую приятную новость… Но должен вас огорчить: я не из пугливых! Нет. Можете доложить об этом своему приятелю господину Статеску…
— Могу сделать вам такое одолжение, если вы сами просите меня об этом! — подхватил Гаснер и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, добавил: — Но-о… с сигуранцей государства его величества все-таки здоровее для тела не иметь дела… Тем более что у вас не магазин, не лавка и даже не шинок, а типография, где приходится иметь дело с казенными заказами!.. Или вы забыли об этом?
Рузичлер освободил руку, за которую его то и дело дергала жена, шагнул вплотную к мануфактурщику, притянул его к себе за пуговицу и внятно прошептал ему на ухо:
— Плевал я на их заказы и вообще на все!.. Поняли? А сыщику скажите, что плевал я и на него самого, и на тех, кто ему угодничает… Вот так!
Рузичлер вернулся к жене, схватил ее под руку и, не оборачиваясь, поспешил к выходу с бульвара.