Страница 90 из 154
Илья попытался восстановить виденное во сне, но в памяти остались только девушка с золотистыми кудрями, большой белый хлеб и праздничные колонны демонстрантов… Он глубоко вдохнул холодный, сырой воздух, пропитанный запахом карболки, и передернулся. Уснуть он уже не мог. По мере того как светало, очертания камеры, выползавшие из тьмы, становились все более страшными.
В это утро по случаю Нового года подъем заключенных был отсрочен на целый час! Но вот звон большого колокола тюрьмы Вэкэрешть известил, что это время подошло.
Из коридора тотчас же донесся топот боканок[47]. Он примечателен: подошва боканок сплошь подбита гвоздями с широкими ребристыми головками, а каблуки, словно копыта лошадей, опоясаны тяжелыми железными подковами. Каждый шаг по цементному полу коридора отдавался лязгом, напоминавшим военную казарму. Однако за топотом боканок последовало звяканье ключей, грохот затворов, хлопки падающих задвижек с глазков, врезанных в обитые железом двери камер, и чечеточное шлепанье арестантских башмаков на деревянной подошве — вся эта печальная симфония свидетельствовала о том, что здесь вовсе не казарма, а тюрьма…
Тюрьма Вэкэрешть находилась в пяти минутах езды от центра столицы и в десяти минутах — от дворца его величества короля Кароля Второго. Она славилась тяжелым режимом, хотя и считалась в основном пересыльной. В нее доставляли осужденных перед распределением по тюрьмам, привозили каторжников на «доследование» и подследственных, как Илья Томов.
Из коридора послышалась команда:
— Все к глазку!
Началась проверка. Отдаленный звук падающих задвижек глазков постепенно приближался к камере, в которой находился Илья Томов. Вот приподнялась задвижка на двери его камеры, и в квадратном отверстии показалась иссиня-красная физиономия коридорного охранника. Загремел затвор, с трезвоном ударилась о пол железная перекладина, и в открытую дверь камеры вошел охранник Мокану, тот самый, что в день прибытия Томова в тюрьму огрел его «для знакомства» крепкой оплеухой. Теперь он хотел удостовериться, хорошо ли новичок усвоил прочитанное ему накануне наставление о содержании камеры в порядке. И как бы невзначай спросил, давно ли молодой человек «ходит в коммунистах».
Томов ответил, что он вовсе не коммунист, а в тюрьму попал по недоразумению.
Мокану удивился, с недоверием посмотрел на заключенного и переспросил:
— А ты не загибаешь, что не коммунист?!
Когда Томов подтвердил сказанное, коридорный задумался и, заложив руки за спину, начал молча шагать по камере. Наконец он остановился и доброжелательным тоном стал объяснять, как заключенный должен вести себя при встрече с чинами тюремной администрации.
— Ты должо́н встать по стойке «смирно» и громко, лихо рубануть: «Здравья желаю!» Понял? И упаси тебя бог мямлить по-цивильному, как на воле, всякие там «здрасте», «добрый день» да «добрый вечер»… Ни-ни! — с упоением наставлял новичка коридорный охранник. — И вобче, — хитро прищурившись, продолжал он, — это хорошо, что ты, как говоришь, не коммунист… Коли будешь все делать, как я толкую, то не придется тебе испробовать карцер… Гиблое дело это, парень, карцер! Тут худо, а там вобче могила… Сыро, темно, ни сесть, ни лечь и не повернуться… Так что учти, парень, хоть ты не коммунист, а для нас, охранников, все одно — опасный елимент. И сюда небось за дело попал?! Просто так не заграбастают, не сказывай басни!
— Ничего такого я не сделал! Ошибка это… Ни за что и ни про что мучаюсь тут…
— Сказывай, сказывай про зеленых коней, — подмигнул Мокану. — Небось знает кошка, чье мясо слопала! Но это дело не мое. Поступил сюда — значит, должон выполнять все чин-чинарем, как положено законом! А закон тут, как толковал я тебе, хоть малость и суровый, да он о двух концах, справедливый! Одному башку расшибет, а другого помилует… Кто что заслужит, тот и наличными получит… Тут тебе тюрьма, а не базар! Понял?
Томов чувствовал, что неспроста коридорный так много говорит об одном и том же. «То ли провоцирует меня на возражения, — размышлял он, — чтобы дать волю кулакам, то ли чего-то еще добивается…»
— Понял, конечно, — осторожно ответил Илья. — Порядок один для всех заключенных… Как они, так и я…
— Э-эх, парень, — сердито прервал его охранник Мокану. — Не то ты толкуешь! Разные тут есть елименты, есть и такие арестанты, что ни в законы, ни в правила, ни в бога, ни в дьявола не веруют, а всё хотят лбом стенку прошибить… А ты должон делать не как все, а как я тебе толкую! Понял? Не то крышка тебе тут! Нещадно бить будем, колотить будем, покамест сам на себя непохож станешь… Это уж ты знай! Вобче-то, я человек неплохой, ежели меня не рассердят. Со мной можно ладить и по-приятельски, да только не забываться: ты заключенный, а я твой наставник. И со мной тебе иметь каждодневное дело… А из арестантов найдутся и такие, что станут голову тебе морочить, подбивать бунтовать заодно с ними. Вот ты слушай да запоминай: кто толкует, что толкует, чего добивается… Посля шепни мне! Доволен будешь… Понял?
— Все понятно… — двусмысленно ответил Илья Томов, едва сдерживая гнев, вызванный откровенным предложением стать доносчиком. Коридорный охранник вышел, а Илья долго не мог успокоиться.
Вскоре в сопровождении того же Мокану два арестанта в тюремной груботканой полосатой одежде «зеге» принесли завтрак: полкружки чуть подслащенного чая, полчерпака темной отварной фасоли и малюсенькую горстку желто-серой, как оконная замазка, мамалыги.
— Праздничный рацион! — иронически сказал один из арестантов. — С новым, одна тысяча девятьсот сороковым…
— Разговорчики! — оборвал его Мокану. — Топай!
Грустные мысли навеяло на Томова напоминание о наступившем новом годе. Перед его мысленным взором предстала мать, ее доброе утомленное лицо, всегда аккуратно собранные в пучок седеющие волосы, выцветшие от слез глаза, натруженные морщинистые руки… «Неужели, — сокрушенно подумал Илья, — подкомиссар Стырча и в самом деле сказал правду, будто мать арестована?» Стало нестерпимо жаль мать, жаль, что из-за него ей и на старости лет нет покоя… А дед? Одна за другой валятся на него беды! Не успел прийти в себя после одиннадцатилетнего отбывания каторги, как младшая дочь, к которой он приехал в Татарбунары, внезапно умерла. Перебрался к старшей дочери в Болград, и здесь горе — зять с внучкой покинули дом, уехали неизвестно куда, а теперь вот и внука посадили…
Вспомнил Илья жалкую, ссутулившуюся фигуру отца. Он увидел его в зарешеченное оконце «черного ворона». Отец обернулся на окрик, но тюремная машина уже тронулась, и он так и не узнал, кто его окликнул. Отец нес какую-то корзинку, из чего Илья заключил, что и он, и сестренка Лида живут где-то в районе улиц Олтень и Дудешть… Совсем близко от Вэкэрешть, и до тюрьмы рукой подать!
Мысли Ильи вновь перекинулись к Болграду, он представил себе, какие кривотолки среди обывателей города породила весть об его аресте. Вот и Изабелла… Давно уже она перестала отвечать на его письма. Пустыми оказались клятвы… А сейчас узнает, что он арестован, и, чего доброго, скажет, что имя его слышит впервые… Бывает и так. «Что ж, — размышлял Илья, — пути наши разошлись, и это естественно. Разные мы люди, разные у нас возможности и стремления, разные у каждого взгляды на жизнь и совсем-совсем неодинаковые перспективы… Она — внучка и наследница богатейшего в крае помещика, а я, как говорил господин Гаснер, босяк… Уж кто-кто, а этот господин будет радешенек весточке о моем аресте! И конечно, припишет мне какое-нибудь злодеяние вроде кражи со взломом, убийства или шпионажа… Поползут слушки по городу, дойдут до бывших учителей и наверняка до матери тоже…»
Муторно было на душе Ильи от этих мыслей. Он встряхнулся, стал успокаивать себя. «Должно же в конце концов прийти и такое время, когда люди узнают правду! Механик Захария Илиеску сколько раз говорил, что так не может долго продолжаться… А подкомиссар Стырча врал, конечно, когда грозился устроить мне очную ставку с Илиеску… Устроили бы, да руки коротки! Правда, когда в гараж нагрянула полиция, его чуть было не схватили тогда. И как это ни странно, предупредил механика о грозящем ему аресте инспектор Солокану. В этом теперь уже можно было не сомневаться. А Захария скрылся. Он опытный подпольщик, и его вряд ли теперь найдут… Кто же такой Солокану? Там, в гараже, он помог коммунисту избежать ареста, хотя именно для ареста и приехал туда с оравой полицейских, а в префектуре полиции вел себя как самый настоящий держиморда…»
47
Ботинки для солдат.