Страница 42 из 132
Максимов сидел, слушал, устало подперев голову, иногда вставлял слово или интересовался какими-то деталями. Чувствовалось по всему, что он в добром настроении.
- Да, а вы не забыли о вашем намерении изучать историю подледного плавания?
- А как же! Я уже и литературу подобрал.
- В таком случае, - улыбнувшись, сказал Максимов, - вам придется включить и свою ледовую одиссею… Теперь вы тоже вроде первооткрывателя. Командир первого у нас ледового десанта.
- Что вы, товарищ адмирал! - улыбнулся Геннадий. - Наше дело военное. Мы выполняли приказ…
- Котельников тоже не ради славы первый раз в истории прошел на лодке подо льдом. Он тоже выполнял приказ, спешил на выручку папанинцев. Вот так один проложил след. За ним идет другой… Наш след нигде не кончается… Что же вы подарите дочке на память? - спросил вдруг Максимов, посасывая пустую трубку. - Хорошо бы маленького медвежонка. А то она не поверит, что вы были на полюсе.
Геннадий рассмеялся:
- Живой нам не встретился. Придется подарить плюшевого…
И, снова возвращаясь к событиям на полюсе, Максимов спросил, доволен ли Геннадий своими спутниками.
- Замечательные ребята. Знаете ли, товарищ адмирал, они готовы были на все, могли жизнь отдать не раздумывая…
Лицо Максимова, только что полное радости, сейчас нахмурилось и стало недовольным:
- Что значит готовы жизнь отдать? Подумайте сами… Разве можно так легко говорить об этом?! Жизнь надо ценить, дорожить ею, и не бросать слова на ветер-Геннадий покраснел и нерешительно возразил:
- Но ведь, товарищ адмирал, мы люди военные. Ко всему должны быть готовы.
- Правильно, готовы. Только жизнь дается один раз, и уж если нет другого выхода, то мы должны сделать этот последний шаг во имя чего-то, ради какой-то высокой цели, а не так просто, ухарски - за понюх табаку…
Оба смолкли, сидели в задумчивости. Чтобы разрядить напряженность, Геннадий перевел разговор на другую тему:
- Мичман Пчелка и с ушибленной ногой работал без устали. Есть же чудаки, болтают, будто мы все на один манер, какие-то стандартные…
- Чудаки? - Максимов с иронией посмотрел на него. - Вы глубоко ошибаетесь. Совсем не чудаки. Мещане! Новый тип мещан нашего времени. И кривляки, которые видят в наших людях чуть ли не роботов, стандартных автоматов… Мало за рубежом нас поносят, да и тут находятся мудрецы, этой песенке подтягивают… Видите ли, некоторые «свободные индивиды», «сильные и красивые личности». Встречали таких?
- Да, случалось.
«Не в бровь, а в глаз», - подумал Геннадий. И решил, что наступил самый удобный момент вызвать командующего на откровенность.
- Товарищ адмирал, извините, давно хотел вас спросить, да все как-то не решался. Вы вроде были чем-то не довольны мною?
- Не доволен? Ничуть. С чего вы взяли?
- Да так получалось, вы не раз проходили мимо, стараясь не смотреть в мою сторону…
- Ерунда! - не очень уверенно произнес Максимов. - Вы нелогичны, Геннадий. (Первый раз Максимов обращался к нему по имени.) Имей я что-нибудь против вас, вы никогда не получили бы такого ответственного задания. Могли ведь и другого офицера назначить. Желающих сколько угодно. А остановились на вас, и, поверьте, не случайно…
- Вы правы. А все-таки что-то было. Помните, у вас за завтраком…
На Максимова смотрели глаза, полные доверия, в нетерпеливом желании узнать всю правду.
- Как же, помню! Ну это, Геннадий, особая тема. У нас еще будет время, когда-нибудь поговорим. Во всяком случае, к вам у меня не было дурного чувства. И не будет! Запомните! - твердо проговорил Максимов и, чтобы больше к этому не возвращаться, взял Геннадия за плечо: - Идемте лучше в лазарет, узнаем самочувствие мичмана Дубовика.
Поднявшись, он открыл дверь каюты и пропустил Геннадия вперед.
* * *
…Лодка шла вдоль берега. Казалось, вершины сопок упираются в нависающие, будто налитые свинцом, тяжелые синевато-стальные облака.
Немногим больше двух недель пробыли в море, а ощущение такое, будто пронеслась целая вечность.
Максимов и Геннадий стояли рядом на мостике.
- «…И дым отечества нам сладок и приятен!» - с чувством произнес Максимов. - В другое время глаза бы не глядели на эти рыжие сопки, а сейчас они кажутся милыми друзьями. Эх, до чего же хорошо возвращаться домой.
- Как там мои Вера и Танюшка…
- Можете не сомневаться, полный порядок! Им даже не снилось, где вам пришлось побывать.
- Мне и самому не верится, товарищ адмирал.
- Ну, ваша жизнь вся впереди. Вы еще и не такое увидите…
Лодка входила в гавань. Открылась картина, при виде которой у моряков, находившихся на мостике, часто забились сердца.
Вдоль всего пирса чернели бескозырки и бушлаты выстроившихся матросов. Блестела медь оркестра.
Лодка еще не подошла к пирсу, а оркестр грянул знакомый марш. Все притихли в ожидании встречи…
22
…Курьерский поезд «Полярная стрела» прибывал в Ленинград около двенадцати ночи. Геннадий хотя известил телеграммой о своем приезде, но был убежден, что в такое позднее время его вряд ли встретят. И когда среди вокзальной суеты из мрака вырвалось женское лицо со знакомой родинкой на щеке, он обрадовался:
- Наташка! Ты?!
Едва успел обнять сестру, как тут же из темноты показалась знакомая фигура ее мужа Федора - рослого молодого человека, в меховой шапке картузом, модном элегантном пальто, с воротником шалью. Роговые очки и аккуратно подстриженные темные усы делали его намного старше своих двадцати восьми лет. Ловко подхватив чемодан, он взял Геннадия под руку, и все трое затерялись в потоке пассажиров, запрудивших перрон. Геннадий привык навещать родителей в Москве, на Арбате. Это были его родные места. Куда бы он ни уезжал, всегда тянуло в Москву. В голове не укладывалось, как это может родной дом быть не в Москве, а в каком-то другом городе. События развивались помимо его воли. Уйдя в отставку, отец заскучал, не мог найти себя и, быть может, поэтому, воспылав горячими родственными чувствами к дочери и внучке, решил переселиться в Ленинград, поближе к ним.
Первый раз Геннадий ехал на побывку по новому адресу. Перед глазами промелькнули просторные, залитые светом станции ленинградского метро и возник проспект - зеркальные витрины магазинов, огни неоновой рекламы, жилые дома с колоннами и барельефами, похожие больше на дворцы, чем на жилища.
Почти напротив станции «Автово» стоял особенно приметный дом-великан. К нему и направились трое. Втиснулись в кабину лифта, а через несколько минут Геннадий очутился в объятиях матери, Полины Григорьевны, маленькой, болезненно полной женщины, с короткими пепельными волосами и серыми ласковыми глазами. Тут же появился и сам Даниил Иосифович Кормушенко. Обняв Геннадия за плечи и чмокнув в щеку, он стоял перед ним худой, вытянувшийся, казавшийся выше, чем прежде, с гладко выбритой, точно полированной головой. Глаза сверкали молодо и гордо, а сам он имел довольно обветшалый вид: в темно-синей пижамной курточке, которую носил с незапамятных времен, шлепанцах на босу ногу.
- Приветствую боевого офицера! - воскликнул он.
- Чего нет, того нет, - заметил Геннадий, торопливо снимая шинель. - Пороха еще не нюхал. Стало быть, не боевой, а самый обыкновенный.
- И очень хорошо, Геночка, - мягко, сердечно проговорила Полина Григорьевна. - Не надо войны. Занимайтесь там чем угодно - играми, учениями… Только войны не надо.
Муж сердито посмотрел в ее сторону:
- У тебя, мать, пацифистские настроения. Наташа замахала на него руками:
- Папа, давай хоть сегодня без агитации. Лучше покажем Гене вашу новую квартиру.
И, проворно взяв брата за руку, повела его по комнатам. За ними, как на парадном шествии, следовали все остальные члены семейства.
- Видишь, Геночка, хорошо, свободнее, чем жили в Москве, - говорила Полина Григорьевна, стараясь не отставать от детей, переваливаясь с одной больной ноги на другую.