Страница 30 из 172
Матвей никак не был уверен, что подлинник не найдется. Растирал кулаком и рукавом непрерывно бежавшие слезы, галдел:
- Землю сгрызу, не сыщется! - и потом: - Придумай что-нибудь, Борюшка!
- Спознаюсь с тобой, на плаху вместе пойдем. Много недоброжелателей у меня. Не ведаешь?.. Попробую помочь, но услуга за услугу.
- Говори, все выполню. Человека убью!
Годунов положил на грудь короткий крест:
- Грех какой говоришь! Убивать никого не надо, а вот что требуемо.
И Борис под долбеж дятлов, карканье ворон и чавканье волков, с треском раздиравших мертвячьи кости, изложил Матвею озадачившую его проблему. Матвей был сражен. Силач ожидал и задачи, связанной с применением физической силы: вызвать на поединок, на кулачках подраться. Ему думалось, никогда не справиться с тем, что поручал Борис: подыскать невест царю и царевичу. Не знал, как и подойти. Исполнить царское веленье Матвею было так же тяжко, как и Годунову. Тем не менее, ему ничего не оставалось, как поклясться помочь. Соскребнув дерна, Матвей проглотил его в верность клятве. Борис земли не ел, дал лишь обменное слово, поцеловав нательный крест. Его крест поцеловал и Матвей.
Радостный Грязной вскочил на коня, вонзил шпоры под брюхо сивому. Жеребец сел от боли на зад. Матвей сорвал с плеча лук, вставил стрелу из колчана и метко пульнул в волка, жравшего покойника. Волк дернулся. Отлетел от трупа силой удара и забулькал кровью из горла. Хотелось бы Матвею стрельнуть и в другую сторону.
Оставив Годунова в лесу, Грязной спешной рысью полетел к ждавшим на дороге Василию Шуйскому и Якову, недоумевавшим, о чем столь долго говорит Годунов с молодым опричником. Матвей безжалостно вонзал шпоры в бока Беляка.
У простых людей и хитрость не без придури. Отъехав от Шуйского, Матвей зашептался с Яковом, передавая уговор с Борисом. Племянник старался разделить, а то и переложить ответственность за подделанное письмо на дядю.
Яков удивлялся:
- Как Годунов проведал, что в письме нарисована корона? На свет что ли выглядел?
- Бумага плотная. Вряд ли видно.
- Ты проверял?
- Знамо!
- Чего, знамо! – бушевал Матвей. – А если вскрыл он письмо?
- Посмел государево письмо вскрыть?!
- Мы же посмели. Распарил сургуч и расклеил.
- Не положено же!
- А что мы сделали, положено?
- Ты рисовал!
- А ты упрашивал!
Как не верти, выходило: лучше иметь Годунова другом, чем врагом. Племянник и дядя задумались, как вывернуться. Дядя был почище племянника в помыслах. С бабами близко по щекотливым вопросам не общался. Долго молчали. Яков пожурил племянника, что голова пса, привязанная к сбруе его жеребца, смердит нещадно.
- Потерял я свою голову. Без головы же государем не велено. Полкана помнишь?
- Пса, что в Нарве привязался?
- Он и есть.
Настроение Якова окончательно испортилось. Он вспомнил пса, которого ласкал.
- Другую собаку не нашел?
- Не деда Костки кобелей же было резать?
Яков считал, что и других собак жалко резать. По природной чувствительности глаза его увлажнились. Матвей же сухо сказал: де, знает он только двух баб, которых можно представить кандидатками в жены государевы – будущую жену свою, Ефросинью Ананьину, и изнасилованную им в бане странноприимного дома недавнюю девицу, кличимую Марфой.
Годунов собирался уже последовать за Матвеем, когда от шершавого ствола дуба отделилась человеческая фигура в бесформенном рубище и одним прыжком оказалась подле. Высокий молодой жилистый человек в грязных мокрых портах, без сапог, в опорках, в разорванном русском длиннополом кафтане поверх красной рубахи, без шапки, с лохматой головой. Неизвестный схватил лошадь Годунова под уздцы. Явление было столь внезапным, что конь Бориса попятился. Борис хотел оттолкнуть бродягу, но тот повис на узде и не отпускал.
Борис растерялся, потянулся к сабле, но незнакомец крепко прижал Борисову длань к рукояти.
- Убей или дай хлеба! – молил или требовал он.
Было что-то мистическое в появлении незнакомца, будто вернулся к жизни терзаемый волками труп. Годунов быстро посмотрел в сторону мертвеца. Тот оставался на месте. Наглые волки и вороны, вспугнутые стрелой Матвея, воротились на трапезу. Некоторые уже рвали и прибитого стонавшего волка.
Годунов совладал с собой, не стал звать на помощь:
- Хлеба? Вонючая рыба и та бы сгодилась.
Он достал из торока осьмушку хлеба и протянул бродяге. Незнакомец схватил хлеб и жадно впился желтыми зубами, отпустил узду. Годунов, не уезжая, насмешливо глядел, как бродяга ест. Он примеривал в уме, не с плеча ли трупа кафтан на бродяге.
- Кто ты, чудище? – спросил Борис.
- Комедийных дел Географус.
- Где же артель твоя?
- Разбежалась.
Зная предысторию этого человека, стоило бы удивляться, как после разграбления дома богатого купца можно было столь стремительно пропить и проесть неправедно обретенное. Едва истекло два месяца.
- Запить будет?
Годунов дал привозную варяжскую флягу, наполненную крепким медом. Бродяга жадно пил. Мед бежал по рыжим усам и всклоченной бороде. Напиток на глазах приводил пропойцу в чувство. Он думал о будущем.
- Возьми в верные холопы, боярин.
- Я не боярин, - не без обиды сказал Годунов. – Мой чин поменее. Работы у меня немного.
- На все, что угодно, сгожусь.
Матвей уже годился на все, что угодно, и Годунов рассмеялся. В одночасье два человека обещали умереть за него. Легко на Руси покупается преданность! Бродяга все же заинтересовал на кого-то похожестью. Годунов не готов был признаться, на кого.
- Чего же ты можешь?
- Что скажешь! Петь и плясать.
Борис успокоился и окончательно пришел в веселое расположение духа.
- К месту ты, братец, со своим предложением. Что же, пой!
Допив флягу до дна, бродяга отряхнулся:
- Нет ни гуслей, ни цимбал, ни скрипки.
- Скрипи осиною.
Откашлявшись, бродяга сел на поваленное дерево и затянул низко, протяжно, тоскливо. Голос его был глубок. В выводимых руладах сквозило сродное правде страдание. Он пел о русских богатырях, о безвозвратно ушедшем веке, когда ездили молодцы в поле единоборничать с печенегами да половцами. Сильна была десница и шуя, и вот больше нет Добрыней и Муромцев, другие люди.
Тоска песни пробуждала нутряную скуку, евшую изнутри Годунова, он смутился. Заметив растроганность слушателя, Географус приободрился:
- Дай за искусство денег.
Борис одарил бродягу полтиною:
- Некогда мне тепереча, поеду. Дойдешь до царского двора, спроси стряпчего Годунова.
- Не забуду, - торопливо поцеловав руку дарителю, бродяга грыз зубом монету, проверяя, достаточно ли в ней на примесь серебра.
Годунов тронул коня. Уже выезжая из леса, обернулся. Подняв палку, бродяга разогнал скалившихся и щетинившихся волков, распугнул птиц, полез трупу в рот, нет ли мелкой монеты, таскаемой обычно за щекой.
Навстречу Годунову ворочался Матвей.
- Ты чего, Грязной?
- Вот же сглупил, стреляного волка бросил.
Матвей пинком откинул бродягу, достал острый нож и стал свежевать с подпорченной воронами шерстью хищника. На худую шапку волчья кожа сгодится. Бродяга Географус сел на пень и без злобы глядел на Матвея.
В тот день Матвей, Яков и Годунов размышляли над разным. Матвей гадал, где добыть царских невест, кроме двух ему известных. Годунов думал: как неразумно жизнь устроена. Вот государь. Почто казнил и ограбил он тверчан, новгородцев и псковичей, безропотных собственных подданных? Почто казнил и ограбил с отменной жестокостью? Не хватило бы ободрать их новой выдуманной податью? Как неумно!
Яков пытался оправдать государя. Аргументы он выстроил следующие. Царь давит старинное боярство, ищет опоры в новых людях, таких как Годунов или он, Яков. За ними перспектива. Это справедливо. Яков незнатен, до деда родословную знает. Одна заслуга у дедов, не из холопов.