Страница 18 из 172
Ныне, бродя по пустым гулким ночным палатам Опричного дворца, государь вспоминал, как держал под руку чудесную первую жену свою, какой круг делал возле аналоя. Плечо к плечу, колено к колену паломниками рыдали они у раки Преподобного Сергия. Чувство более сильное, чем истертая похвальбами любовь обволакивало. По зодиакальному знаку августовский лев он любил себя. Не каждый ли человек любит? Это самообожание он расширил на Анастасию. Она была его часть. Что же он был для нее, его не касалось. Его плоть распространилась на нее, душа включилась в его душу настороженную и безмерною. Царапина Анастасьиного мизинца делалась его болью неистовой. И менее всего он думал тогда, почему натянуто растягивал губы в улыбке на царской свадьбе дружка жениха Михайло Морозов, перешептывались одолевшие Шуйских Бельские, переглядывались Глинские. Предугадывали все возвышение Романовых. С кем царь спит, той родня правит.
Во влюбленном приподнятом настроении царь вскоре женил неразумного шестнадцатилетнего родного брата Юрия на дочери князя Дмитрия Палецкого благочестивой Иулании. Честолюбивым Нагим удалось-таки подложить царскому двоюродному брату Владимиру Андреевичу свою девицу Евдокию.
Предчувствуя от трона отдвижку, Глинские потеряли меру. Торопились обрасти напоследок пожитками. Набить сундуки мягкой вытребованной рухлядью, налить амбары лихоимным зерном. Со скудным расчетом отнимали у дворян земли. Не боясь хозяев, переманивали к себе чужих крестьян. Именем покойной царской матери уже и слуги не боялись ни тиунов, ни суда. Не отойдя от Шуйских, Псков более других страдал от наместника Глинских.
С челобитной на Глинских псковитяне набрались храбрости прийти к Иоанну. Ему опять было не до тех. Увлеченный теперь не охотою, но новым светлым чувством своим, избавившим от юношеских похотей, он радовался очищению души, избегая государственных смятений. Отчего не жалуются псковичи в приказ или Думу Боярскую? На что тогда Дума? Те же не жаловались в Думу, потому что еще сильны были там Глинские.
Иоанн с юной женой отдыхал в селе Островке, когда показались перед ним жалобщики в числе семидесяти. Прервали пир медового месяца, заныли с просьбами и уликами. Царь вскочил из-за стола. Вылил из чаши на впереди стоящего псковича горящий пунш. Кричал, топал, палил волосы и бороды просителям. Громко внушал им: идите к воеводе, идите в Большого Дворцовый приказ, в Думу! Велел раздеть всех, для смеха положить голыми на землю и пороть батогами, пока знать время и место для челобитных научатся.
Юная Анастасия молила супруга о прощении страдальцам. Упала на колени, обхватила Иоанновы стопы. Не жалко ей было псковичей. Но не хотела она видеть своего супруга таким измененным, с перекошенным лицом, плюющегося, срывающего голос, ненавистного. Трепетала, что самолюбивая любовь его, распространившаяся на нее, может быть заменена ненавистью и к ней, как зараза.
Царь смягчился. Неловко ему сделалось от прилюдных мольб жены. Будто шевельнулось раскаяние, как перед духовником на сугубой исповеди. Не видела б она! И все же псковичи виноваты. Пришли на пиру, при царице-свидетельнице. Посмели заговорить, не смутившись. Так бы наказал он за неуместность, она и не узнала. Возник предлог, сообщили царю о падении большого колокола в Москве. Оставив царицу, Иоанн поскакал в столицу. Тем псковитяне и спаслись. Анастасия не ведала, благодарить ли Бога или брата покойной свекрови Юрия Глинского. Тот, устыженный происходящим, вдруг и подсказал про колокол. Псковичи встали, оделись, поклонились заступнице Анастасии и Юрию Васильевичу Глинскому, на кого впрочем и жаловались, и пошли восвояси. Отказались от пользований ран предложенными лекарями.
Упавший колокол был знак: скоро страшный пожар уничтожил полстолицы. Сгорели лавки в Китай-городе с богатыми товарами, казенные гостиные дворы, Богоявленская обитель, множество домов от Ильинских ворот до Кремля, Москвы-реки. Обратились в пепел многие улицы за Яузою, где жили гончары и кожевники. Летняя буря перекинула искру на церковь Воздвиженья. Оттуда огонь разлился на Арбат, Неглинку, Кремль и в Большой посад. Деревянные здания истлевали, каменные осыпались. Из рева бури и треска огня вырывались вопли людей и уханье пороховых запасов. Спасаясь огня, люди по шею стояли в Москве-реке, прудах и болотах.
В Кремле сгорели царский дворец, казна, сокровищница, арсенал, ризница с ценными иконами, древними грамоты и книгами. Высохли даже святые мощи. Митрополит Макарий молился в храме Успения, его вывели, хотели спустить с Кремлевской стены на веревках к Москве-реке. Веревки оборвались. Митрополит упал вместе с корзиной, сильно расшибся. Еле живой уехал в Новоспасский монастырь.
К вечеру буря затихла, но развалины еще курились несколько дней. Заживо сгорело до двух тысяч человек со стариками и младенцами. Царь кружил около дымящегося города. Зная свой характер, уклонялся вида развалин, трупов, встреч, вызывавших раздражение.
Оставался в Воробьеве, только и здесь его не оставляли в покое. Он вынужден заниматься государственными делами. Денег на восстановление города нет. Жители, может, как-нибудь сами с Богом отстроятся. Все же какие-то меры или видимость их следует принять. Например, отыскать виновных пожара. Кто-то неосторожно обращался с огнем или колдовал с умыслом.
Жаждавшие возвращения влияния на царя Шуйские через царского духовника протоирея Феодора навеяли: виновны Глинские. «Бабка государева, престарелая княгиня Анна, раскапывала могилы, вынимала сердца из свежо похороненных трупов, клала в воду, ездила, кропила московские улицы. Вот от чего и сгорели». Искавший виновных в пожаре царь принял выдумку.
Тогда народная толпа ворвалась в Кремль, схватила бывшего там Юрия Васильевича Глинского, растерзала его, кинула на Лобное место. Подступила к Воробьеву, требуя выдать бежавшую к внуку княгиню Анну Глинскую и другого сына ее Михаила Васильевича. Царь опомнился, приказал стрелять из пушек по бунтовщикам. Многие бежали, другие падали на колена, винясь.
Молодой царь тяжело переносил боярскую опеку. Ничего хорошего без приватной выгоды те ему не советовали, естественно, всегда обставляя собственный интерес выгодой государственной. Подвигало материально тратиться лишь тщеславие, борьба за высшие председательские места. Иоанн же метил закрыться в семейном счастии. Впервые призвал он тогда для управления делами людей незнатных – новгородского иерея Сильвестра и дворянина Адашева. Приказал им двоим принимать все утомительные для царя челобитные. Соединил в Избранную Раду и иных людей здравомыслящих.
Подвигатель мятежа на Глинских протоирей Феодор заключился в монастыре, но дело его жило: лишенный царем знатного сана конюшего Михайло Глинский бежал неудачно в Литву. На дороге его с другом схватил Петр Шуйский. Беглецы вынуждены были вернуться в Москву, клянясь, что ехали
на богомолье в Оковец. Царь смягчился поверить. Буйствуя в гневе, он, очарованный Анастасией, он споро утишался прощать.
Сильвестр и Адашев упорядочили государство, породив множество завистников. На утвержденье царю подали они новый Судебник, давно не пересматривавшийся. Утвержденный Земским собором, сей Судебник стал второй Русской Правдой, заменившей ветхую. В другой год подписали уставы церковные, созвав собор протоиерейский. В ста главах порядки изложили.
В четыре похода Сильвестр и Адашев подвигли царя покорить царство Казанское, волжской торговле препятствовавшее, набегам черемисы потакавшее. Тут занемог государь сильною горячкою. Лежал на одре, пальцем пошевелить не сподабливался, слова не выговаривал, ежечасно ожидал смерти и одновременно разбирал каждое слово препиравшихся у постели своих присных, деливших царство. Успел продиктовать завещание: приказывал присягать новорожденному младенцу Дмитрию. Ближняя родня и бояре сомневались. Желали передать власть не от отца к сыну, а от брата к брату, по-стародавнему. Конечно же не природному дурачку Юрию, а Владимиру Андреевичу. Де отдадимся двоюродному брату зрелому. Обещал ли тот или только рассчитывали, глядь, свершилось: Владимир Андреевич отказался присягать Дмитрию. Его поддержали многие, никто не чаял государева выздоровления.