Страница 156 из 172
Иоанн, шедший по крепостной стене в окружении старших бояр, по обыкновению пытавшихся осторожно подсказать ему, что делать, остановился и окинул нетерпеливым взором белую реку и южный берег, обнаженный набегавшей весной. От Крымского двора скакали всадники в цветных теплых халатах и чалмах. То были татарские купцы, привлеченные ярмаркой. Лошади приседали на зад, съезжая на лед. Иоанн проследил направление конского движения. Оно упиралось в огороженное поле. Матвей и Яков явились карими мурашками на усыпанном золой площадке. Грязные уже опустили копья и готовились пришпорить скакунов, дрожавших, рвавших узду. Яков сидел на пегой Томиле, Матвей на гнедой – с прозвищем, едва ли надолго ему известным. Царь отвернулся от соперников, широкий взгляд его прямым и боковым зрением объял реку с ярмаркой, стиркой, грубыми развлечениями. Белая река сворачивалась в свиток паруса, уносившего в Англию. Иоанн прозревал ряды закрытых шторками пушечных амбразур, трепещущие, издающие скрипучий призыв ванты, такелаж, судовые лестницы. Никогда не видя моря, он воображал его горбатым в середине полушарием. Нужно перемахнуть синий пенящийся гребень. и ты в стране обетованной. Приезжие говорили, ежели глядеть в сильную, придуманную голландцами трубу, сначала узришь флаги на большей мачте, потом явится досмотровая корзина, стропила поменее, а там - надутые ветром полотнища. Вот и корабль с ним сперва кажет аглицкой стране златую хоругвь Иисуса, кою велит он взмыть наверх. Далее опустится глянцевая картинка и откроет палубу, там встанет он с младшим сыном. Россию оставит Ивану… Что же и Ирину Годунову заберет он с собой? Значит, и Бориса. Кого еще? Частицу Москвы потащит следом.
Чу! Встречь аглицкому кораблю, уносящему Иоанну, идут челны многие. То встречают англичане с великой радостью. Машут с корабельных бортов платками, делают круги треугольными шляпами. На судне Иоанн разматывают с кнехтов швартовые. Ожидают, когда притрется флагманская каравелла. В спокойной воде стучат боками аглицкие струги. Хромой адмирал в красном камзоле с тростью, серебром отделанной, подходит к Иоанну. Кланяется до пола. Царь милостиво подает для поцелуя тыл кисти. Чего же? А то королева Альбиона велит передавать здравицы жениху. Станет он королем англичан, сохранив веру греческую, Православную… И уже в воображении Иоанновом покрывается аглицкая земля сеткою русских округлых дорогих сердцу луковичных куполов. Везде вознесен златой крест, торжествующий над полумесяцем. Стекается духовенство, текут молельщики. Королева в Вестминстере отрекается нечестия, омывается в белой цареградской купели.
Корабели неустанно множатся. Темнеет от мачт горизонт. Некуда и встать на море. Тяжело рябой глади. Пугливо и радостно царю. Почет почетом. да в полон бы не взяли. Нет, докладывает адмирал, послала нас королева на Ливонию. Бить пушками по Риге и Ревелю, крошить царских ворогов. Да, ну! Аз, воздам.
Крики с реки распотешили государя. Старший царевич наконец спустил медведей на народ. Потеха веселая, не для тех, кого догонят, рвут и кусают. Мурашка-Иван взмахивал руками, указывал жертв среди разбегающейся ярмарки. Яблоко от яблони… Царь засомневался. Каким дуракам отдаю страну! Новейшее увлечение молодежи брить лысеющие головы, уподобляясь татарве, выщипывать волосы на лице, стричь бороды, как латины, носить узкие с загнутыми носками сапоги, от которых болят ноги, литовские кафтаны со шнуровкой, а ежели с пуговицами, то не иначе, как из серебра или перламутра, украшать пальцы несколькими перстнями, мазаться благовониями, ходить особенно, выкидывая в боки стопы, говоря, подмигивать и выставлять пальцы, показывая кольца да браслеты – все это не принималось царем. Бесило, что именно модники выставляли себя первыми любителями родины. Уж они-то и за Святую Русь, и за царя с отечеством более самого государя с Думою. Старший царевич же с младшими боярами, боярскими отроками, дворянами-приспешниками, откровенно сие и показывал.
Медведи ревели, вставали на задние лапы, валили зазевавшихся. Рвали шубы, зипуны, поддевки. Трое зверей кинулись на мишку поддельного. Колотили, катали. Чуть в прорубь не закатили. Скинув шкуры. Вылез оттуда встреченный ревом восторга красный ободранный Географус. Озверевших медведей еле от него тумаками отогнали.
С болезненной ревностью видел Иоанн подле царевича помятого смеющегося Географуса, неотстающего Васю Шуйского и опять думал, что следовало бы запретить и публичные позорища (скоморошичьи представления) и одеянья литовские. Старые думские бояре встали бы заодно. Но Иоанн не желал обращаться к старым отвратителям. Через голову бояр – к Церкви! И опять кипенные дутые паруса струга уносили от тревог и забот в Англию… О поединке царь не помышлял. Там все совершалось по подписанному им Судебнику.
Яков чуть пришпорил Томилу. Послушная воле, понесла она хозяина с копьем на перевес. Сшиблись всадники. О поднятые круглые щиты разлетелись копья. Смертельный оскал соперников повторили кони. Четверо ощерились . Хрипели, пенили слюну в зауздках скакуны, кусали цевье. Яков накрыл Матвея мощнейшим ударом щита по темени. Радужные круги поплыли у того перед носа. Наощупь, освободив со стремени ногу, он отпихнул Якова. Закружились бойцы. Выхватили кривые сабли. Осыпались вихрем искр сшибающейся стали.
Надвинув вязаный серый платок на глаза, распласталась вниманием Ефросинья Ананьина. В простом платье, подвязанная платком, как больная, стояла он а толпе зевак. Каждый удар кровенил сердце. Не желала она смерти Матвею, хотела победы любимому Якову.
У Матвея лошадь не была столь послушна, как у Якова. Ненависть переполняла племянника и мешала конем заворачивать Не жалея, разрывая натянутой уздой коню губу до уха, он поворачивал. Одновременно Матвей держал и саблю, и плеть, и узду. На луке качался малый лук. Подмышкой Матвей подтягивал колчан со стрелами. Яков управлял Томилой легким движеньем левого пальца, вдетого в повод. Он опять гнал кобылу на племянника. Матвей хлестнул набегавшую Томилу плетью меж глаз и тут же получил хлесткий удар саблею за ухо. Перед глазами пошли круги. Матвей покачнулся, повис сбоку гнедого и ехал, чегардя обнаженной саблею об лед с золою.
Толпа зарычала, дерзкими, разнузданными воплями восславив победителя. Судьи кивали бородами: Господь указал, кто прав. Неправедно Матвей вывел крестьян. Держась посвободнее, Яков ехал к племяннику. Искал среди любопытных Ефросинью и не находил. Та обращала к нему лицо, да чужие плечи и головы заслоняли . Одну мысль, одно желание излучала она: не подходи к Матвею. Когда Яков расслабленно поравнялся с племянником, не думая добивать, как того криками требовали, Матвей неожиданно вскинулся телом и полоснул саблей брюхо Томиле. Кобыла взвизгнула едва ли не по-человечьи. Томила откинулась от Матвея, унося Якова, показывая в ране белую фасцию. Матвей выпрямлялся и гнал, не отпуская. Долетев до оглоблей, ограждавших место, Томила встала на дыбы перед людьми. Они готовились разбежаться или присесть, пропустив скачок. Пугающе ржала она, плакала. Матвей нападал на лошадь, будто не замечая хозяина. Рубил по хребту.
Безуспешно Яков, ловкий боец, поднаторевший в разбойничьих казачьих битвах, пытался повернуть Томилу к противнику. Поняв, что не удастся, он повернулся на маленьком неудобном прямоугольном седле, чтобы встреть Матвея. Тот уклонился и с присвистом шлепнул Томилу плашмя саблею в белую звездочку промеж глаз. Кобыльи ноги разъехались по льду, раздвигая посыпанную золу. Яков скатился, но тут же вскочил, сорвав с луки палицу. Матвей прыгнул встречь.
Схватка ожесточалась. Старший царевич с компанией шел ближе, раздвигая простонародье. Иноземные гости тоже пробирались в первые ряды. Противники с палицами набегали друг на друга. Каждый взмах готовился отправить соперника в лоно Авраамово. Яков был жилист, Матвей крупен. Чья возьмет? И судьи, и царь, и царевич могли прекратить поединок. Ну, нет. Все глядели.