Димитрий

         Только 28 марта  по рязанской дороге Прокопий Ляпунов подошел к столице.  Атаман Просовецкий прискакал по Владимирской дороге. По смоленской дороге против них пришел Ян Сапега. Гетман встал на Поклонной горе, объявил себя  за пару миллионов другом московитов. Денег Сапеге не дали, и он напал на ополченцев в Лужниках.  Польских охотников разбили, и они ушли  Переславль и Александрову слободу грабить.

         В Москве поляков и стрельцов Гонсевского теснили по Москве – реке и Яузе. Баталии были упорные. Два месяца потребовалось на очищение укреплений на Козьем болоте,  Никитской и Алексеевской башен,  Тресвятских, Чертопольских и Арбатских ворот. С поднятыми руками вышли из семиконечной Китайгородской башни четыре сотни ляхов.

         После пятидневной  осады атаману Заруцкому сдался Девичий монастырь с гарнизоном в две роты ляхов и пятьсот немцев. В монастыре  наткнулись на подружек – ливонскую экс-королеву Марию Владимировну Старицкую и Ксению Борисовну Годунову. Казачье  разоблачило вдов и пустило  по кругу.

         Война в Москве лишила полномочий московских посланцев. Филарета и бывших с ним король распорядился сплавить ладьями в Киев до срока.

         Двадцать месяцев тянулась смоленская осада. Завершения не виделось. В Смоленске осталась пятая часть изнуренных голодных защитников, они держались. Беглец Андрей Дедишин указал полякам слабое место: на скорую руку возведенную новую стену взамен пальбою обрушенной. 3 июня пушечным ударом ту стену разрушили, и поляки ворвались.

         Бились в развалинах, на стенах, в улицах под  погребальную колокольную музыку. Смоляне умирали со славою. Враг продирался к храму Богоматери, где заперлись лучшие жители и купцы с семействами. В подвале хранились богатства и порох. Не было спасения. Смоляне зажгли порох и взорвались, не сдавшись. От страшного взрыва с громом и треском неприятель остановился. Видели воеводу Шеина, стоявшему  с окровавленной саблей на высокой башне. Шеин хотел умереть, но смягчился слезами жены и малолетних дочери с сыном. Сдал саблю польскому командующему Потоцкому.

         Шеина сковали, пытали, есть ли еще казна. Отправили в Вильнюс  с архиепископом Сергием и воеводой князем Горчаковым,  четырьмя сотнями детей боярских  пленниками. Король взял себе сына Шеина в заложники, гетману Льву Сапеге отдал юную дочь.

         В Смоленске погибло семьдесят тысяч россиян. Сигизмунд потерял треть войска. Король праздновал Пиррову победу. Наградил Потоцкого Каменецким старостовством, остальных воевод – медалями с изображением горящих смоленских стен.

         Думали: Сигизмунд ударит на Москву, как обещал, но он отозвал из Ливонии воевавшего  со шведами за Эстляндию гетмана Ходкевича. Ему поручил деблокаду. Сам, оставив  Смоленску стражу, повернул с полками в Варшаву.

         Замещавший Жолкевского Гонсевский по-прежнему сидел в Кремле и Китай-городе. Представители Думы  выезжали из Кремля торговаться с Ляпуновым, Трубецким и Заруцким, составившим триумвират первого ополчения. Важнейшим условием соглашения стало: «Уравнять землями и жалованьем всех без разбора, где кто служил, в Москве, Тушине или Калуге. Никого смертью не казнить, не ссылать без  земского приговора».  Постулат, прежде всего, утишил триумвиров: а то Трубецкой награждал за службу одних, Заруцкий – других, но поместьем тем же самым.

         Не отдавая полякам, не выдавая Думе, Иван Заруцкий держал при себе Марину с сыном. Атамана надоумливали поддержать  шведов Делагарди с  Карлом – Филиппом. Поляки подбросили в своевольный лагерь письмо, подписанное за Ляпунова, о вреде казачества как Заруцкого, так и Трубецкого. Незадолго до того Прокопий Ляпунов приказал утопить двадцать восемь казаков за мародерство в московских слободах. Ляпунова позвали на круг.

         Иван Ржевский крикнул:

- Прокопий не виноват!

         Но казаки, без долгих слов, набросились и изрубили Прокопия Ляпунова, и Ржевского.

         Не в один день Марина соблазнила пятидесятилетнего Ивана Мартыновича Заруцкого. Лжебоярин заколебался перед  дважды проверенными  чарами. Появление во Пскове  чудом спасенного Димитрия явилось некстати. Все же сомнения расчетливых любовников состояли, признать ли Марине псковского новоспасенца или, с подачи Петра Араслана Урусова, увезшего мужнину голову, его ставленника -  астраханского бродягу. Пара  сошлась пощупать славянина. Заруцкий, за ним – Трубецкой заявили о признании псковского Димитрия. Заруцкий с казачьей свитой поскакал  на переговоры, имея вариантом «Б» отречение Димитрия и собственное опекунство при малолетнем  Иоанне Димитриевиче.

         С Матюшкой Заруцкий не договорился. Фигура показалась незначительной. Заруцкий без труда разогнал псковские шайки, разослав по городам грамоты, где призывал признать младенца Иоанна Димитриевича законным наследником московского престола.   Дмитрий Тимофеевич Трубецкой тоже осадил от  Димитрия.  За Иоанна Димитриевича диархия возобновила осаду Кремля.

         Не все гладко было с Мариной. Под ее послушанием Заруцкому бурлили черти. Для укрепления своей и сына позиции она предпочла бы брак с королевичем Владиславом, за которого упорствовала сидевшая пол Гонсевским Дума. Но как было добраться до Владислава? Марина помнила его мальчиком на своем с Димитрием сговоре. Марина царила в России, когда Владислав подрос. Расстояние и воля Сигизмунда препятствовали оказать  на сына влияние. А ведь Владислав, женившись на Марине, помирили бы бывших тушинцев с кремлевцами! Так больше пообвыкшаяся общаться с воскресшими, нежели примитивно живыми, справедливо рассуждала соломенная вдова.

         Комендант Кремля Гонсевский не дремал, вышел смелой вылазкой. В спину казакам Заруцкого ударил  вернувшийся из Переславля Ян Сапега. Трубецкого тоже отогнали. Блокаду сняли. Сапега победителем въехал в освобожденный Кремль.

         Удостоверив безопасность появления на вече крестным целованием, новгородцы посадили на кол доверившегося им наместника Ивана Салтыкова. В ночь на 16 июля Делагарди малой кровью овладел Великим Новгородом. На семь лет Новгородская земля возвратилась под шведскую корону, чего не случалось со времен Холмграда.

         Новгородцы, ожидая для всей России с прибытком перекрещенного Карла – Филиппа, взяли с Делагарди обещание хранить их  древние обычаи.  Подтвердили архиепископа брошенным на вече жребием и написали в Москву, указав вернуть увезенную дедом Грозного Знаменскую икону и Софийский колокол - знаки независимости.

         19 октября желавшее казаться победоносным польское коронное войско вошло в Краковское предместье. Толпы зевак приветствовали  вельмож, ехавших в шестидесяти каретах, и конную дружину под развевающимися ало – белыми знаменами. Копыта лошадей цокали  в такт бравурной  музыке.

         В роскошной  коляске без верха, влекомой шестью белоснежными турецкими аргамаками, стоял, одной рукой опершись на саблю, другой – помахивая, коронный гетман Жолкевский. Сразу за гетманом в открытой колеснице везли переодетого в меловую золотую епанчу знатнейшего пленника – русского царя  Василия Шуйского. Рядом с царем сидели первые бояре, его родные братья: государственный воевода Дмитрий Шуйский и Иван (Пуговка) Шуйский. Оба в жемчужных ризах, переданных им из Смоленска. Над  мелкими тщедушными пленниками  стоял  с занесенной саблей верзила – капитан польской гвардии.

         За колесницей с Шуйскими в особенных каретах, тоже без верхов – для видимости, показывали смоленского архиепископа Сергия, воеводу Шеина, превращенных из послов в пленных - тушинского патриарха Филарета, князей Голицына и Мезецкого.  Варшавянам, незнакомым с ходом кампании, представлялось, будто  русского царя с братьями и патриарха взяли в Смоленске.

         Василий и его братья его снимали перед публикой надетых на них лисьих шапок. У Василия  была черная, у братьев – дымчатые. Шуйские смущались, как держаться. Неизвестно, кто подал пример, но три брата галантно заулыбались и закланялись. Возможно, они хотели казаться европейцами, а не людьми  лютого нрава из дикой родины. Остальные пленники не последовали галантному примеру: кто тупился, кто не знал, куда глаза деть, кто плевал или смущенно улыбался.