Димитрий

         1 августа в Стародубе появились два человека. Один называл себя дворянином Андреем Нагим, другой – Алексеем Рукиным, московским подьячим. Они говорили людям, что царь Димитрий недалеко с войском. Им же велел ехать вперед узнать расположение народа. Хотят ли возвратившемуся государю служить усердно? Толпа отвечала: Где отец наш? Идем к нему головами.

- Он здесь, - признал Рукин и замолчал в нескромности.

         Тщетно люди пытали его словесно. Наконец Рукин указал на Нагого, сказав:

- Се царь ваш. Слушайте его вот всем и повинуйтесь.

         Жаждущая правды толпа не усомнились. Пали, лобызая ноги пришельцу, восклицая:

- Хвала Всевышнему! Нашлось сокровище наших душ.

         История, похожая на сказку, если б не была былью. Заиграли колокола, запели молебны, честя Димитрия. За ним въехали в город казаки атамана Заруцкого и охотники пана Меховецкого. Всего около пяти тысяч.

         Димитрий спешил на выручку Болотникову, но в Туле все уже кончили. Молодой царь повернул на Калугу, а оттуда – к Трубчевску. Рассеянные отряды Болотникова и Илейки вливались к нему. Зимой он имел восемь тысяч казаков, семь тысяч польских добровольцев и много пеших, и уже слал грамоты Василию. Требуя мирно покориться.

         Шуйский неосторожно распустил отдыхать победоносное войско. Устыженный забвением памяти Бориса, он приказал перенести гробы Годуновых из бедной обители Святого Варсонофия в Сергиеву лавру.  Покойника Димитрия уже причислили к лику святых и было некорректно вернуть Бориса  в Архангельский собор к тому, кого почитали его жертвой.

         При стечении толп, могилу Бориса вновь разрыли. Двадцать иноков взяли гроб на рамена (Борис скончался иноком) и понесли с пением. Сзади пышных дрог с тремя гробами ехала скрытая в карете Ксения и рыдала.

         Отца, мать и брата погребли в лавре подле собора Успения. Оставили место для безутешной сестры и дочери.

         Дружины за дружинами шли к Димитрию из Литвы. Паны Тишкевич и Лисовский вели свою дворню. Князья Рожинский и Адам Вишневецкий привели в Орел две-три тысячи всадников. Приехал с донскими казаками Лжефедор. Димитрий неожиданно отвернулся от лжеплемянника, велев умертвить.

         Шведы предложили Василию помощь против поляков, наводнявших мятежный стан. Василий, как прежде Годунов, отверг военную руку.

         Все города, недавно стоявшие за Болотникова и Молчанова, перекинулись к Димитрию. 1 июня 1607 года он замкнул осадное кольцо вокруг Москвы и встал ставкой в Тушино, на восемнадцать месяцев ставшем столицей.

         Воспользовавшись угрозой падения Кремля, польские послы  Олесницкий и Гонсевский встретились с Шуйским, убедив его  за приказ короля ляхам оставить Димитрия освободить Мнишеков и других. Марина давала слово не именоваться московской царицей. Василий отпустил всех. Но вопреки уговору поляков в Тушине не уменьшилось: туда приехал усвятский староста Ян Сапега с семью тысячами новых авантюристов. Его отряд стал вторым после Лисовского, имевшего в Коломне тридцать тысяч смешанного  удалого войска.

         Марина ехала с отцом к Смоленской границе, когда тушинский отряд остановил экипажи. Сопровождавший Долгорукий бежал. Ляхи Зборовский и Стадницкий протянули Мнишеку письмо от Димитрия:

- «Мы сердечно обрадовались, услышав о вашем отъезде из Москвы. Ибо лучше знать. Что вы далеко, но свободны, чем, что вы близко, но в плену. Дорогой отец, поспешай к нежному сыну. Вези дочь, долгожданную жену мою Марину. Мать моя, ваша супруга, здорова в Сандомире».

         Мнишек и Марина переглянулись. Колебались недолго. Прошлое десятидневное счастье Марину было дразнящим. Она снова желала поклонения, бешенных скачек верхом с золотой уздой, езды в оклеенной мозаикой карете, грома подвязанных к упряжи серебряных конских цепей. Чудесно спасенный муж ожидал супругу двух с лишком лет разлуки с яростным нетерпением.

         Подобно сверженному супругу, Марина любила эффекты. Она въезжала в Тушинский лагерь 1 сентября, как прежде в Москву – 1 мая. Круглые цифры не принесут ли удачи? Она едва не поперхнулась, увидев спасенного супруга своего. Разлука и лишения укоротили его ростом, зато раздали в плечах. Ноги Господом спасенного были кривы и, после выяснилось, заросли черным с рыжецой волосяным мехом. Зигзагом судьбы, не прыжком ли со стены Кремлевской, он потерял передний зуб, оттого редко улыбался. Когда же говорил присасывал дыру межзубья языком. Тонкий, обложенный белым налетом кончик его торчал и производил странное ощущение, будто внутри Димитрия живет еще какое-то существо, помимо властолюбивой души.  Сей новый – старый муж ее непрерывно тянул польский чубук на длинной тонкой ножке. Окуриваемый густым пронзительным дымом, он то выныривал из махорочного тумана, то окончательно залезал в него, согбенный, язвительный, с подвижными карими радужками в вечно красных глазных белках. Низкий лоб приземлял царский облик его, щеки же и узкий подбородок проросли иссиня – черной бородой, которой раньше не было. Как до спасения, он  предпочитал ходить в  коротких кафтанах, отказавшись от яркого гусарского. Этот Димитрий был грубее, проще, практичнее. Обстоятельства русской жизни  выбили из него идеалы.

         Димитрий коротко привлек к себе Марину. Она прижалась к мужу с нежностью. Что ж, анатомически он не отличался от прежнего. У него были две руки, две ноги, мужские принадлежности, если и разные с покойником, то в нюансах. Новоспасенный обладал наисущественнейшим:   он возвращал Марину к царской жизни, к которой она считала себя призванной. В Тушине, как и сейчас, не было театра. Но Марина может показывать себя разношерстному войску, упиваться приветственными кликами, часто нетрезвыми, на бешенной скорости скача в серебряной карете вокруг дровяного и палаточного лагеря. Димитрий дает мечту когда-то возвратиться в столицу, где в полной мере испытала она двухнедельную сладость низменного рабского поклонения. Уже здесь в низком временном дворце, поставленном прямо в поле, она может насладиться свободой не краситься, подобно русским, до низведения лица. Убирать волосы, оголяя бархатистые щеки. Жить зарей поклонения, сразу подчеркнутого польскими послами Гонсевским и Олесницким, оставшимся при лагере с недвусмысленным указанием на международное признание Димитрия.

         И так, венценосная чета воцарились в Тушино. Теперь в России случились два помазанника. Этот Димитрий помазан, потому что он спасенный первый, помнящий елей Игнатия. Ну а Шуйский – под парчой новгородского архиепископа.

         Прежние ближние первого Димитрия, князья Дмитрий Трубецкой, Черкасский, Алексей Сицкий, Засекины, Михайло Бутурлин, дьяк Грамотин, Третьяков, Василий Рубец - Мосальский и многие другие, наравне с Мариной признали второго самозванца с мнимоубитым за одно лицо. Димитрий щедро вознаградил за признание боярскими титулами, так явились лжебояре, лжестольники, лжепостельничьи и т.д.      Теперь в Московии было два царя и два патриарха, два двора, два синклита, два войска. Каждый их соперников называл другого – лже.   Лжецари управляли лжестраной, где  лжежили изворачивающиеся подданные Подати двум властям требовались настоящие! Но, как обыкновенно на Руси, всяк стремился больше взять, чем дать. Бояре, дворяне, дьяки и прочие, отзавтракав у Василия в Кремле, ехали обедать в Тушино. Брали жалованье у Шуйского и тут же просили у Димитрия. Одному служили, другому обещали служить. Повторялась история измены примеривания, как было при Девлет – Гире, но без Иоанновых казней. Василий знал ездивших к Димитрию. Те не скрывались. Взаимные лживые улыбки блуждали на всеобщих устах. В большинстве окружение Димитрия с Василием было двойными целователями, то есть они приложились к кресту на верность и тому, и другому.

         Шуйский стремился изъять из воровского стана хотя бы холопов. Им, оставившим Димитрия, обещалась свобода.  При общей беспринципности холопы не хуже господ мгновенно рассмотрели выгоду. Они уходили не из Тушина, но в Тушино, чтобы, возвращаясь оттуда, получить в Кремле свободу и деньгу.