Страница 33 из 60
— Какой еще пистолет? — удивленно спросила она.
Когда он подошел к ней вплотную, она увидела, как изменилось его лицо.
— Не притворяйся и не кривляйся, Отдай пистолет, — сказал он неестественно спокойным голосом. — Я знаю, это ты взяла его.
Беата быстро сменила тактику. Она стала веселой, в смеющихся глазах появилось озорство. Пренебрежительным тоном спросила:
— А если и я взяла, то что? Говорила же тебе, что он мне нужен.
— Отдай! — сухо потребовал он.
— Не можешь мне уступить?
— Отдай! — повторил Мешковский.
— Он мне нужен, понимаешь?
— Зачем? Чтобы стрелять в нас из-за угла? — бросил он с яростью.
От этих слов Беата сразу стала серьезной.
— Эх ты, дурачок! — прошипела она. — Тебя, вижу, там здорово обработали. А я-то думала, из тебя выйдет толк…
— Верни пистолет, и закончим эту комедию. — Усилием воли он старался сохранить спокойствие.
Однако Беата еще не поняла, что Мешковский еле сдерживает себя. Рассмеявшись, издевательским, пренебрежительным тоном она бросила:
— И не подумаю! А что ты можешь со мной сделать?
Он посмотрел на часы и сухо заявил:
— Даю тебе пять минут. После этого я уйду и вернусь уже не один, а с теми, кто сумеет найти и отобрать у тебя пистолет…
Мешковский обошел оторопевшую Беату и направился в свою комнату. Закрыв за собой дверь, брезгливо поморщился, подумав: «Как-то по-глупому все вышло. Что я могу с ней сделать, если она не вернет? Не найти мне на нее никакой управы…»
Мешковский и не собирался что-либо предпринимать. Не предполагал и того, что Беата воспримет его угрозу всерьез. В тот момент, когда он уже смирился с потерей пистолета, в комнату вошла Беата.
Подпоручник еще не видел такого выражения на ее лице. Она швырнула на стол пистолет и сказала:
— Будьте добры покинуть мой дом, причем немедленно. Я привыкла иметь дело с честными людьми, а не с доносчиками.
— Я как раз собирался это сделать, — ответил он. — Будьте добры, посчитайте, пожалуйста, сколько я вам должен за все услуги.
На лице Беаты вспыхнул яркий румянец. Она открыла рот, пытаясь что-то сказать, но резко повернулась и выбежала из комнаты. Уже за дверью крикнула со злостью:
— Хам! Невежа!
Мешковский облегченно вздохнул. Теперь эта сцена показалась ему смешной. К свому удивлению, он почувствовал, что разрыв с Беатой ничуть не огорчил его. Быстро собрал вещи и направился к выходу.
Проходя мимо гостиной, приоткрыл дверь и спросил:
— Я вам больше ничего не должен?
— Нет, — ответила Беата, сидевшая, как обычно, у печки в углу комнаты.
«Слава богу, — думал, шагая по улице, Мешковский. — Она и так уже действовала мне на нервы. Такие женщины не по мне, Брыла оказался прав. Он выиграл пари».
У самого училища он столкнулся с Романовым. Увидев Мешковского с чемоданом, тот спросил:
— Что, переезжаете?
— Да. Иду спать в батарею.
— Хозяйка, что ли, выгнала?
— Угадали, — улыбнулся Мешковский.
— Зачем ночевать в батарее, пойдемте-ка ко мне, — предложил Романов. — Я живу вместе с Виноградовым, он сегодня дежурит. Можете занять его кровать.
Мешковский охотно согласился. Романов жил неподалеку, и через несколько минут они были уже дома. Комната была обставлена по-спартански. Единственным ее украшением была фотография, прикрепленная над кроватью Романова. На ней была изображена улыбающаяся молодая женщина с безмятежным выражением лица. На руках она держала маленькую девочку.
Заметив, что Мешковский с интересом разглядывает фотографию, Романов сказал:
— Это мои жена и дочка.
— Как их зовут?
— Жену Ольгой, дочку Шурой, — ответил Романов. Затем склонился над лежавшей на столе тетрадью. И только спустя несколько минут поднял глаза и тихо добавил: — Погибли… в Краснодаре…
Мешковский растерянно поглядел на Романова, но тот торопливо встал и подошел к окну, затем тяжело вздохнул и, будто оправдываясь, сказал:
— Никак не могу прийти в себя. Узнал об этом несколько дней назад…
Наутро Мешковский проснулся раньше обычного. Сначала никак не мог сообразить, где находится. Комната с голыми стенами, скромная обстановка, все незнакомое, чужое… Вспомнил о Беате. Лежа на спине, уставился в потрескавшийся потолок. С некоторым сожалением подумал о вчерашней ссоре. «Ведь мне с ней было совсем неплохо. Надо было отобрать пистолет, а затем приголубить ее, — рассуждал он. — А может, не все еще кончено? Может, пойти и как-то все уладить, замять ссору?» Но тут перед ним, сменяя друг друга, возникли картины: похороны убитого парня, затем фото Беаты в окружении немецких офицеров… Он вспомнил слова Брылы: «Окрутят вас, втянут…» Потом вспомнил, как недавно опозорился во взводе.
«Э-э, пусть все катится к чертовой матери! Брыла выиграл пари. Недаром мне так не хотелось ехать в училище, — думал он с раздражением. — Ничего себе обстановочка. Друзья, товарищи, все близкие мне люди дерутся на фронте, будут освобождать Варшаву, пойдут на Берлин, а я отсиживаюсь в тылу, как за каменной стеной. На черта сдалось мне это училище?!»
Тем временем проснулся Романов. Вскочил с кровати, натянул брюки и сел за стол. Уложил стопкой книги, прислонил к ним небольшое выщербленное зеркальце и начал бриться.
Мешковский был уже почти одет. Встал у окна и начал завязывать галстук. Бросил через плечо насвистывавшему Романову:
— Знаешь что… Напишу-ка я, пожалуй, рапорт, чтобы отпустили на фронт.
Романов перестал свистеть. Мешковский почувствовал его взгляд, затем услышал:
— Брось ерунду молоть! А кто будет учить курсантов? Это твой долг и твоя обязанность…
Как обычно по воскресеньям, курсанты батареи читали, учили. Кто получил увольнительную, более тщательно, чем обычно, приводил себя в порядок. Мешковскому нечего было делать в училище, и он решил прогуляться по городу.
Не спеша шел по заполненным празднично одетой публикой улицам. Настроение было подавленным. Он задумался и ничего не замечал вокруг. Все сильнее охватывала тоска по тому времени, когда он был на фронте, по боевым друзьям.
Миновав центр городка, Мешковский услышал, как кто-то окликнул его. Он оглянулся и увидел ковылявшего в его сторону человека с забинтованной головой. С военной шинелью как-то не вязались серый госпитальный халат и войлочные домашние туфли на босу ногу.
Мешковский обрадовался, увидев раненого:
— Томицкий! Вот это да! А говорили, что ты дуба дал…
— Почти что, только со мной этот номер так легко не пройдет… Сейчас вот начал поправляться. Нахожусь на излечении.
— В госпитале здесь, в Хелме?
— Да, уже почти месяц.
— Осколок? — Мешковский с сочувствием глядел на товарища. — Серьезное ранение?
— Фриц промазал, немного не рассчитал, — улыбнулся Томицкий. — Врезал мне в лоб. Но это все ерунда. Хуже, что размозжило локоть. Наши эскулапы уже два раза копались в нем. Но я не очень-то и надеюсь, что помогут. Сустав, наверное, так и не будет сгибаться.
Оба не спеша направились к ближайшему парку. Янек поддерживал товарища за здоровую руку. Лицо у Томицкого было бледно-желтым, губы синие, бескровные. Раненый шел медленно, с трудом, повиснув всем телом на идущем рядом товарище.
— Выходить в город разрешают? — спросил. Мешковский, удивляясь, как это Томицкого выпускают в таком состоянии на прогулку.
— Э-э, где там! Но я вырываюсь регулярно, через день. Не могу лежать. Не хватает воздуха, давит какая-то тяжесть на грудь… Скорей бы поправиться.
Командиру взвода стало не по себе. Он был здоров, а этого человека война превратила в калеку. Томицкий, по-видимому, угадал его мысли. Внимательно поглядел на Мешковского и сказал:
— А тебе, судя по твоему виду, везет. Только вот одет неважнецки.
— Отдал мундир портному на переделку, — пояснил Мешковский и тут же пожалел, что сказал об этом.
Раненый язвительно заметил: