Страница 32 из 60
Баймагомет становится серьезным и говорит тихо, будто разговаривает сам с собой:
— Эх… скорее бы уж. Нас ждет столько работы…
И ни с того ни с сего начинает рассказывать Мешковскому о своей довоенной жизни. Говорит красиво, используя иногда образные выражения, подбирая литературные обороты.
До войны он был участником научных экспедиций, исследовавших геологическое строение Средней Азии. И был, по-видимому, настолько увлечен своей работой, что одно лишь воспоминание о ней вызывает на его оливковых щеках румянец. Рассказывает о природных богатствах, открытых их экспедициями, о предстоящей борьбе за превращение неплодородных песков в вечно цветущие сады. Вспоминает и об археологической экспедиции, к которой был также причастен.
— Понимаете, ту пустыню когда-то называли «садом Азии». И по сей день в ней еще много следов прошлого, памятников старины. Огромным музеем древних культур является сказочный Хорезм… Там процветали наука и искусство, возводились великолепные архитектурные сооружения. А затем все это погребли пески… Скорей бы уж заканчивалась война! Посмотрим, кто сильнее — пустыня или советские люди. Снова должен расцвести «сад Азии»…
В его голосе звучит убежденность, вера в успех в достижении этой цели. Затем бросает взгляд на Мешковского и спрашивает:
— Не верите?
— Почему же не верю? — удивляется Мешковский.
На просветлевшем лице майора, покрытом сеточкой мелких морщин, появляется улыбка.
— Сейчас объясню, почему я спросил об этом. Так вот, живу я у одного железнодорожного служащего. Человек вроде бы с положением, инженер. Ну и вечные у меня с ним приключаются истории. Как только начну рассказывать, он слушает с таким выражением лица, словно хочет сказать: «Все это пропаганда, и больше ничего». Но самое смешное произошло в самом начале нашего знакомства. Он и его жена глядели на меня как на какого-то людоеда. Как-то инженер спрашивает: «Вы, пан майор, не русский?» Отвечаю: «Нет, я казах…» «Ах, казак», — говорит инженер. Начинаю объяснять ему разницу между казаком и казахом. Когда объяснил, его жена спрашивает: «Вы, наверное, из какой-нибудь княжеской семьи?» Я удивился: «Почему вы так решили?» А она, подбирая слова поделикатнее, чтобы меня не обидеть, отвечает: «Ведь народ-то ваш нецивилизованный, а вы вот — образованный человек». Я на это: «Наоборот, наш народ цивилизованный, а я сын пастуха».
Мешковский рассмеялся. Он поглядел на казаха с искренней симпатией. Тот уже больше не казался ему экзотическим азиатом. Он полностью оправдывал данное ему Романовым определение: «советский человек».
Тем временем они миновали собор и окружавший его парк. Дошли до центра города, затем свернули в грязный переулок, где играли чумазые ребятишки, и неожиданно оказались на окраине. Перед ними простирался широкий луг, по которому протекала речка. На другой его стороне, почти у самого горизонта, виднелись какие-то фабричные строения.
— Здесь и проведем наши занятия, — решил майор.
Командир взвода остановил подразделение и после короткого перерыва вновь построил курсантов. Когда он доложил преподавателю о готовности взвода к занятиям, тот приказал:
— Расставьте планшеты и буссоли. Побыстрее, у нас сегодня трудные занятия, а времени в обрез.
Взвод разбили на несколько групп, по три человека в каждой. Они стояли вокруг покрытых белоснежным ватманом топографических столиков. Майор проверил их установку. Затем вернулся к своему планшету, возле которого стоял Мешковский.
— Итак, товарищи, работать без ошибок. Заточите как следует карандаши. И запомните: на планшетах миллиметры — на местности десятки метров. От точности работы топографа зависит многое. Ну, начали! Поставлена задача; определить наше местонахождение, зная положение вон той трубы, — он показал рукой на видневшиеся за речкой фабричные строения, — и водонапорной башни. — Провел рукой по линии горизонта. — А затем определим позиции трех батарей нашего дивизиона.
Курсанты слушали внимательно. Только иногда кто-нибудь шепотом спрашивал товарищей о значении того или иного русского слова.
Четыре часа занятий пролетели быстро. Мешковский, отправив взвод в училище, возвращался с топографом. Ему хотелось еще раз поговорить с ним. В центре городка, как обычно в это время дня, было людно и шумно.
Когда офицеры выбрались из толпы, то увидели похоронную процессию. Посреди мостовой медленно ехал большой, видавший виды грузовик, в кузове которого среди венков и цветов стоял обитый красной материей гроб. За этим импровизированным катафалком шла группа людей: седая женщина, которую поддерживала заплаканная девушка, несколько мужчин в штатском, три железнодорожника и один военный.
— Что там такое? — спросил майор.
— Хоронят кого-то.
— Вижу. А кого? Узнайте, подпоручник.
Мешковский подошел к одному из железнодорожников.
— Кого хоронят? — спросил он.
Железнодорожник, здоровый, крепкий парень с пышными усами, поглядел на офицера, словно не понял, о чем тот спрашивает, не сразу ответил:
— Одного из наших ребят убили.
— Кто? — спросил офицер.
— Кто, говоришь? Бандиты! Поехал в деревню помочь провести земельную реформу, его и застрелили, — сказал парень, затем добавил полным ненависти голосом: — Гады проклятые!
Мешковский подошел к майору и коротко рассказал о том, что услышал. Стоявший рядом с ними молодой мужчина ухмыльнулся и процедил сквозь зубы:
— Нарывался, вот и получил…
Мешковский бросил на него такой взгляд, что тот поспешил скрыться в толпе.
Возвращались в подавленном состоянии. Когда показались корпуса училища, майор заговорил первым:
— Ленин учил нас, что имущий класс будет упорно защищать свою власть. Без жертв тут не обойтись.
Мешковский вздохнул:
— Сколько еще погибнет хороших людей!
Баймагомет повернулся к нему, сказал раздумчиво:
— Нити всех этих убийств, диверсий и саботажа ведут к столицам главных капиталистических держав — Вашингтону, Лондону, Парижу. Оттуда поступают указания. У нас было так же. Капиталисты, сидя в безопасном месте, только дергали за ниточки, а глупые, ослепленные ненавистью марионетки убивали лучших сынов своего народа.
Они шли по сбегавшей вниз, к училищу, тропинке. В лицо дул теплый осенний ветерок, уносивший с собой паутинки бабьего лета.
Майор заключил свою мысль:
— Убийствами не остановить хода истории. Как раньше, так и сейчас все попытки врагов обречены на провал. Что они собой представляют? Это же паразиты на теле народа! Придет им конец! Как говорил Маяковский: «…день твой последний приходит, буржуй!»
X
Курсанты были заняты тем, что обычно делали по субботам: ходили в баню, в парикмахерскую, убирали помещение батареи. Мешковский до позднего вечера просидел в зале артиллерийской техники, настойчиво проводя в жизнь свое решение — тщательно изучить матчасть пушки. Затем более двух часов у него ушло на поверку взвода. Домой вернулся лишь около девяти.
Дверь ему открыла Беата. На ней было то же платье, в котором она очаровала Мешковского в первый вечер. Она, по-видимому, ждала его. Но, к своему удивлению, увидев эту женщину, он не испытал, как прежде, волнующего чувства.
Поздоровался и, получив приглашение поужинать вместе, направился в свою комнату — привести себя в порядок. Долго искал свежий подворотничок, затерявшийся среди белья.
Стоя перед зеркалом, вдруг насторожился. Отложив подворотничок, еще раз осмотрел свои вещи. Подозрение перешло в уверенность. «Так и есть, — подумал с раздражением, — сперва предлагала купить пистолет, а теперь взяла и стащила. Но этот номер у нее не пройдет. Я заставлю ее вернуть, если даже придется применить силу. И за каким только чертом он ей нужен?»
Накинув мундир, подпоручник направился в гостиную. В коридоре второпях застегнул пуговицы.
— Наконец-то! — увидев его, обрадовалась Беата.
Он резко оборвал ее:
— Ты взяла пистолет?