Шестая батарея

Весть о расследовании и методах его проведения молниеносно облетела батарею. У всех было удрученное, подавленное настроение, даже Чарковский стал неразговорчив. Казуба, увидев результаты такого расследования, отправился с жалобой к Лису. Слотницкий в разговоре с Лисом пытался оправдаться:

— Что-то Казуба стал таким добреньким… И по уши влюблен в аковцев…

Заместитель командира дивизиона молча поглядел на него и прекратил разговор на эту тему.

VIII

Появление листовки оказалось для Добжицкого не менее неожиданным, чем для политотдела. Значит, кроме его группы в батарее действует еще кто-то. Как он понял из разговора с Роттером и намеков его сообщников, это была их работа. Он не пытался разубеждать их и после долгого раздумья пришел к выводу: «Тем лучше для дела, а руководство я не отдам никому».

Тем временем обстановка в батарее осложнилась еще больше. Слотницкий действительно обладал удивительным даром восстанавливать людей как против себя, так и против провозглашаемых им идей.

В тот день, когда он проводил расследование, Добжицкий отвел в угол Роттера и Целиньского.

— Ну и что вы думаете по этому поводу? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Видите, какое настроение в батарее? Это прекрасно. Вот уж не думал, что Слотницкий будет играть нам на руку.

— Как это нам? Ребята перетрусили и теперь притихнут, — возразил Роттер.

Добжицкий посмотрел на него, презрительно скривив губы.

— Ну какой из тебя политик!.. Завтра или послезавтра увидите, какую шутку я над ними сыграю… Но дело не в этом. Мы должны еще глубже уйти в подполье. Я превращаюсь в демократа, вы остаетесь на прежних позициях. И прекратим наши дружеские отношения. Как будто поссорились и расстались навсегда.

В это время в училище стали поступать обмундирование, боеприпасы, оружие, топливо и продовольствие. Охрану прибывающих эшелонов прежде несли батареи рязанского дивизиона. Поскольку приближался ожидавшийся с таким нетерпением день их выпуска, начальник училища, желая освободить курсантов-выпускников от караульной службы, приказал недавно сформированным батареям принять на себя охрану эшелонов.

В группе, заступившей на охрану прибывших на станцию цистерн с бензином, оказался и курсант Добжицкий. Начальник назначил его разводящим. Выставив посты, Добжицкий остался наедине с курсантами Лубиньским и Станецким в будке обходчика, временно занятой под караульное помещение. Выбрав удобное время, он заговорщицки прошептал:

— Подойдите-ка поближе, я должен вам кое-что сообщить. Я считаю, что вы честные люди и не выдадите меня. — Он внимательно поглядел на них, чтобы убедиться, какое впечатление произвели на них его слова. Когда, к своему удовлетворению, заметил, что оба побледнели, продолжал, медленно цедя сквозь зубы: — Вам лучше отсюда смотаться… Иначе… — и жестом показал, как затягивается петля на шее.

— Почему? — сорвавшимся от испуга голосом спросил Лубииъский.

— Потому. Я случайно слышал разговор Слотницкого с Лисом. Вас хотят посадить.

— Нас? За что?

— Тебя, Станецкий, за АК. Подозревают, что это ты подбросил листовки.

— А меня? Меня-то за что? — нервно допытывался Лубиньский.

— Им известно, что твой отец служил в полиции. За то, что ты скрыл это от них…

— Кто же это мог им сказать? Ведь только вы об этом знали… — прошептал Лубиньский.

— У них своя агентура, — ответил Добжицкий и добавил: — Я предупредил вас на свой страх и риск. А теперь, если не хотите попасть к белым медведям… — Что же нам делать? — спросили они.

— Я иду проверять посты. Когда вернусь, чтобы духу вашего здесь не было. И ваших винтовок. Поторапливайтесь. Вернусь и сразу же подниму тревогу.

— Куда же идти? — Станецкий нерешительно топтался на месте.

— Если не знаешь, то жди. Слотницкий найдет место, куда тебя доставить…

Лубиньский, уже решив, резко оборвал Станецкого: — Хватит валять дурака! Собираем манатки и сматываемся…

Известие о дезертирстве было вторым ударом по батарее.

На этот раз Слотницкий понял, что дело зашло слишком далеко и вряд ли закончится для него благополучно. На него как на воспитателя курсантов батареи ложилась ответственность за дезертирство.

После некоторых размышлений он написал рапорт с просьбой перевести его на другую должность и отправился с ним к Орликовскому, надеясь, что заместитель начальника училища правильно воспримет его поступок и оставит в училище.

Однако этому не суждено было сбыться. Орликовский как раз составлял донесение в Люблин и без колебаний принял решение по рапорту Слотницкого. Он тут же дописал: «Заместителя командира батареи, в которой произошло дезертирство, направляю в распоряжение вышестоящего начальства».

Наутро Слотницкого уже ее было в Хелме.

Зато осталась шестая батарея, внутри которой велась ожесточенная борьба. Орликовский настаивал на ее расформировании, но полковник Ольчик категорически возражал против этого. Он даже заявил своему заместителю, что, по его мнению, такая обстановка в училища вызвана отчасти его бюрократическими методами работы.

Вместо Слотницкого занятия вел Лис. От этого они не стали интереснее. Лис говорил сухим, казенным языком… При этом заместитель командира дивизиона и не скрывал своей неприязни к курсантам. Те сразу почувствовали это. Их будущее казалось им совсем беспросветным.

Несколько дней спустя после случая дезертирства тяжело заболел лейтенант Чернюк. Казуба разузнал, что врачи не обещают его быстрого возвращения в строй. Второй взвод остался без командира.

Ребят из шестой батареи охватило подавленное настроение. Им казалось, что все относятся к ним враждебно. Опозоренные, бессильные что-либо предпринять, не имея доказательств своей непричастности к этим происшествиям, они постепенно свыклись с мнением остальных, что являются противниками народной власти… Эти настроения использовала группа Добжицкого. По батарее расползлась, словно гнилая, вонючая плесень, сплетня о том, что во взводах сидят шпики, которые доносят о каждом разговоре, что батарея вот-вот будет распущена, а курсантов отправят в штрафные батальоны…

Такова была обстановка в шестой батарее, когда в училище прибыли подпоручник Мешковский и хорунжий Брыла.

Часть третья

I

Батарея спит. В казарме тишина. У дверей, «выстроившись», стоят сапоги. Их безупречно ровные ряды, блеск голенищ и ровно сложенные портянки свидетельствуют, что дневальный следит за порядком.

В спальнях близко друг к другу стоят двухъярусные койки. Хотя окна распахнуты настежь, воздух в небольших комнатах к утру становится плотным, тяжелым…

У двери спальни второго взвода торопливо и неслышно одевается Добжицкий. Он встает раньше всех. С подъема ему положено следить за соблюдением распорядка дня во взводе. Через несколько минут он проверит, как заправлены койки. Только на первый взгляд это кажется пустяком, а на самом деле — испытанный способ укрепления дисциплины. Кроме того, между взводами в этом отношении ведется как бы состязание.

Не спит еще один курсант. Его койка стоит у самого окна, парень стойко борется со сном, хотя глаза у него слипаются. У него на подушке тетрадь, и он беззвучно шевелит губами, что-то заучивая. Когда же сон все-таки одолевает курсанта и голова падает на тетрадь, тут же просыпается. Трет глаза руками, затем снова принимается за чтение.

Остальные спят. Их ровное дыхание не нарушает тишину, а наполняет жизнью. В помещении душно. Сейчас, когда до подъема остаются минуты, приходит самый крепкий и сладкий сон.

Резко врывается в тишину звонкая команда дневального: «Подъем!» Курсанты вскакивают с коек. Натянув одним махом брюки, выбегают в коридор за сапогами, затем наперегонки мчатся в умывальную комнату. Кто окажется там первым, тот выигрывает несколько ценных минут. Их можно использовать, чтобы более тщательно заправить койку, поговорить с товарищами или заглянуть в учебники.