Отечество

На следующее утро Тхэ Ха прочистил пистолет, перезарядил его. Проверил винтовку, запихал в карманы гранаты. Другие бойцы тоже поднялись раньше обычного и стали готовиться. Собирались молча, без обычных шуток. Потом наскоро позавтракали. Есть не хотелось.

В предрассветной мгле Тхэ Ха повел свой взвод на место сбора, к штабу. Здесь он встретился с Ки Боком, который молча пожал ему руку. Тхэ Ха заметил, что друг чем-то озабочен. Ки Бок волновался за жену и хотел расспросить о ней Тхэ Ха, но не решался.

— Боишься опоздать? Успеем, — улыбнулся Тхэ Ха. Он еще не знал о том, что произошло с женой Ки Бока. Все были готовы, но командир медлил с приказом о выступлении. К полудню подошел Хен Ман со своим отрядом «дедов». Он возглавлял группу партизан пожилого возраста, которым поручалась в основном хозяйственная работа. На Хен Мане была новая телогрейка. Другие тоже приоделись, как на праздник. Еще до организации партизанского отряда проходившая через поселок воинская часть раздала населению излишки обмундирования. Видимо, одну из гимнастерок старуха Хен Мана и переделала в телогрейку для мужа.

— Да ты совсем как боец Народной армии! — весело окликнул Цой Хен Мана. — Если бы у тебя еще все пуговицы были, никто бы не подумал, что ты партизан!

Но пуговиц не хватало, поэтому внизу полы телогрейки были завязаны тесемками.

— Подумаешь, пуговицы!… Тепло, и то ладно, — продолжал Цой. Цой всегда улыбался, казалось, он носил улыбку в кармане вместе с кисетом, и стоило ее только вытащить…

— Дело не в том, что тепло. Ты на телогрейку погляди, — хитро прищурился Хен Ман.

Старик Цой стал не спеша рассматривать телогрейку.

— Так себе, в горах сойдет.

— Так себе… а сам небось пальто наденешь. Чтобы тебя сразу распознали!

— Где там пальто! Шьется… Вот если в поселке кто подарит, надену, — отпарировал Цой.

Остальные не поддержали разговора: все были заняты своими делами. И тут Хен Ман всех удивил. Его «деды» стали раздавать бойцам наспех сшитые телогрейки. На все вопросы Хен Ман отвечал односложно: мол, о вас позаботилось население. Пошили, как могли, не обессудьте. Наконец, очередь дошла до старика Цоя. Хен Ман, вручая телогрейку, пожал ему руку.

— Доволен обмундированием?

— Доволен. Конечно, это не пальто, но что же поделаешь…

— Ну, не болтай зря! Одевайся, иначе заберу телогрейку обратно.

Хен Ман сам помог ему переодеться, завязал тесемки на телогрейке. Сюрприз Хен Мана вызвал всеобщее оживление, один Кым Сун остался безучастным. Он не пожелал переодеваться и, надутый, сидел в стороне, сердито попыхивая длинной трубкой. На его маленьком лице застыло выражение озабоченности и тревоги. Цой, посмотрев на приятеля, не удержался:

— Что это с тобой, Сун? Уж не о старухе ли грустишь?

Кым Сун пропустил мимо ушей шутку старика, будто она относилась к кому-то другому.

— Тебе какая разница, о чем я думаю? — неожиданно обернулся он к Цою. Все привыкли к стычкам стариков и с интересом наблюдали, во что выльется их спор.

Цой не унимался:

— Напялил тулуп и думает, что он умней всех. А сам на цыпленка в нем похож. В курятник бы тебя.

— Зубы ты скалить мастер. Лучше на себя погляди. Тебя будто в ручье выстирали да забыли погладить, — обозлился Кым Сун, он не любил, когда Цой высмеивал его на людях.

— Как бы самому не пришлось стирать — только не телогрейку, а штаны. Мы тебе стирать не будем, так и знай!

Замечание Цоя, видимо, сильно задело Кым Суна. Он отвернулся и ничего не ответил.

— Смотри, как рассердился! Домой захотелось? Ясно, там уютно, тепло… Там и в войну хорошо поиграть. Выхватил пистолет — и на старуху…

Кым Сун по-прежнему молчал. Цой понял, что он не на шутку рассердился и что малейшая искра может вызвать ссору. Старик махнул рукой и отошел от него.

Вскоре подошли Хи Сон и Хак Пин. Лицо командира заросло давно небритой щетиной, глаза глубоко запали, на нем был легкий пиджачок, на поясе — пистолет. Несмотря на штатскую одежду, утомленный командир выглядел подтянутым. Хи Сон, окидывая придирчивым взглядом каждого бойца, проверял, в порядке ли оружие, если видел, что нет — заставлял тут же его почистить. Затем он велел всем пойти отдохнуть, так как оставалось еще несколько часов до выступления.

…Бойцы улеглись, где пришлось, прямо в одежде. Старик Цой примостился в расположении одного из взводов.

Уснуть, конечно, никто и не пытался, просто дремали. Каждый думал о своем, о семье, о предстоящем бое. Цой, подтрунивая над Кым Суном, забыл было о своих тревогах, но сейчас все всплыло снова. Цой забывался на людях, но лишь стоило ему остаться наедине с самим собой, как мысли неумолимо возвращались в поселок и сердце начинало учащенно биться. Старику так хотелось скорее повидать свою семью! Но хватит ли у него сил наравне с молодыми сражаться в предстоящем бою?

Его забытье нарушил осторожный толчок в плечо. Цой открыл глаза. Рядом с ним стоял Кым Сун, взгляд у него был озабоченный, беспокойный.

— Уже пора?—вскочил Цой.

— Нет. Отдыхай, — успокоил его Кым Сун. Он приложил к губам указательный палец, о чем-то раздумывая. Затем положил руку на плечо Цою, привлек его к себе и нагнулся к самому уху. Казалось, он хочет сообщить что-то важное. Старик заглянул в лицо Кым Суна, быстро поднялся и вышел вместе с ним на улицу.

. Солнце склонилось к гребню сопок, окрасив небо в багряный цвет. Вороны, громко каркая, кружили над домами. Кым Сун осмотрелся по сторонам и, прячась от пронизывающего ветра, шагнул через сугроб, к стене.

«Чего он хочет?» — вопросительно посмотрел на него Цой и терпеливо последовал за Кым Суном. У стены низко нависали ветки березы. Кым Сун остановился и еще раз огляделся.

— Хочу с тобой посоветоваться, — заговорщически произнес он, стараясь избежать взгляда старика. — Дело очень важное. Кроме тебя, не с кем поговорить. Ты — мой сосед, мы с тобой, как говорится, из одной кастрюли сою ели. В общем я на тебя целиком полагаюсь, потому и решился…

— В чем дело?—Цою тоже передалось его возбуждение.

— Давай покурим — расскажу,—он вытащил кисет, размял сухие листья и угостил Цоя. Старик свернул козью ножку. Кым Сун долго чиркал кремнем, пока зажегся фитиль.

— Ну говори, какое у тебя дело!—торопил Цой.

— А не будешь потом смеяться?

— Не буду.

— Что ты думаешь о предстоящем бое?

— Как это «что думаешь»?—удивился Цой.

— Думаешь, мы победим? А?—он круглыми глазами уставился на старика.

— Что-то я не пойму тебя, Сун.

— Неужели ты веришь в эту безрассудную затею? С их стороны — свыше ста человек, настоящие солдаты, не нам чета, да и оружие их не сравнить с нашим, а у нас только винтовки да самодельные гранаты. Это все равно, что с палкой на тигра идти. — Кым Сун тяжело вздохнул.

— …?

Цой молчал, выжидая. Тем временем Кым Сун, решив, что и старик сомневается в успехе операции, продолжал:

— И потом… Есть ли нужда освобождать поселок?… Риса хватает, собрали с окрестных крестьян налоги… Мясо тоже есть. Обуты, одеты. Что еще нужно? Зиму проживем, а там видно будет. Если освободим шахту, придется рабочих взять на паек. Ну скажи, разве я не прав? И кроме того, обозлим американцев, они тогда уж совсем озвереют. Ума не приложу, почему командир решился на это безрассудство? Пусть воюют рабочие. Им все равно есть нечего. У них там семьи… Но нам, крестьянам, зачем класть голову ради них?! В нашей деревне все останется по-прежнему, поверь мне…

Старик Цой продолжал молча слушать, только желваки выдавали его волнение.

— …Всю прошлую ночь думал, прикидывал. Боялся кому-нибудь другому сказать такое… Только тебе и решился…

— Ну, все у тебя? — сурово спросил Цой.

— Все. Ты как думаешь? Я ошибаюсь?

— Что ж ты предлагаешь?

— Давай пойдем к председателю уездного комитета. Он свой, поймет. Давай попросим его, чтобы крестьянам разрешили не участвовать в атаке на шахту. Мы скажем ему, что когда настанет очередь освобождать нашу деревню, то и мы будем сражаться. В конце концов, зачем мы вступили в отряд — чтобы выжить или чтобы умереть? Я хочу вернуться домой живым.