Отечество

— Кто тебя этому научил? — повысил голос Цой.

— Жизнь… Била и учила… По-твоему, я ошибаюсь? Нисколько. Вот и командир разведчиков тоже говорит, что американцы просто так не уйдут.

Терпение у старика Цоя начало лопаться.

— Поступай, как знаешь, — глухо проговорил он, — жалкий ты человек, — борода старика дрожала от гнева. Кым Сун растерянно озирался по сторонам.

— Зря ты злишься. Еще кто-нибудь услышит, беды не оберешься!—Он схватил старика за рукав.

— Ясно… Значит, ты только прикинулся партизаном! Знаешь, что делают с бобом, примешавшимся к кандяну[26]? Выкидывают прочь!—Он отбросил руку Кым Суна. Цой, как никто другой, знал этого человека. В деревне он жил отдельной личинкой, всегда в стороне, дрожал за свой домик и свое хозяйство. Сегодня Кым Сун раскрылся до конца. Вот он, весь на ладони!

— Ты уж сразу сердиться… выходит, с тобой поговорить ни о чем нельзя. А я-то верил тебе! Как-никак соседи. Одной ложкой сою черпали…

— Одной ложкой говоришь?! Разные у нас с тобой были ложки, Сун. У тебя — поле свое, я же весь век гнул спину на чужих, ковырял киркой каменистый склон. — Цой говорил тихо, но все вены надулись у него на висках, глаза сверкали ненавистью.

— Хватит! Брось сердиться! На вот — закури, — Кым Сун снова протянул старику свой кисет.

— Не хочу,—отстранил Цой руку Кым Суна.

— Тогда пошли обратно. Считай, что этого разговора не было. Хорошо? — просил Кым Сун. Он еще раз предложил покурить, нервно чиркнул кремень, поднес огонь Цою и украдкой заглянул ему в лицо.

— Ты обещаешь, что никому не расскажешь?

— Пошли скорей. Там ждут, — Цой ускорил шаги.

— Я очень тебя прошу, не рассказывай.

— Ладно, не расскажу.

В лагерь они вернулись молча. Цой раздумывал — сказать обо всем командиру взвода или не стоит. «Слово дал… А если потом раскаиваться придется…» Над самыми их головами пролетела ворона, испуганно каркнула и скрылась в ближайших кустах. Щеки щипал мороз. «Скажу — его выгонят с позором, — вроде бы сосед, жалко… Но ведь он не достоин быть среди нас…» Два чувства боролись в душе старика. Так он ничего и не решил.

Когда они вернулись, бойцы ужинали.

— Где это ты пропадал, Цой? Садись, ешь скорее.

— Дела у меня были… — старик смущенно опустил глаза. «Так как же? Говорить или нет?» — мучительно спрашивал он себя.

…С партизанской базы вышли, когда совсем стемнело. Тхэ Ха шагал впереди, дорогу он знал хорошо. Это была скорее не дорога, а горная тропа. Она вилась среди леса. Приходилось низко пригибаться, подлезая под ветками и продираясь сквозь колючие кустарники, цепляться за острые камни, чтобы не полететь вниз, в ущелье. Внезапно опустился густой мрак. За три часа прошли каких-нибудь десять ли (четыре километра). Если бы не тень идущего впереди товарища, дороги бы и вовсе не разобрать. Цепочка заметно растянулась. Передним приходилось поджидать, пока подойдут остальные.

Мороз крепчал, зато спины людей взмокли, по лицам обильными ручьями тек пот. Испуганные птицы то и дело взлетали из-под самых ног.

Начало светать, когда всего несколько ли осталось до шахтерского поселка. Остановились в кустарнике передохнуть. Хи Сон решил переждать здесь до вечера, а с темнотой начать атаку.

С утра бойцы разбрелись по лесу собирать хворост. Кым Сун уверял, что кустарник «сари» горит бездымно. Бойцы наломали веток, разожгли костер. Вскипятили воду, приготовили пищу. Стало теплей.

Командир отправил Хак Пина, Тхэ Ха и Ки Хо осмотреть сопку на окраине поселка. Под ее прикрытием можно было подтянуться поближе к шахте еще до сумерек.

Хак Пин с трудом пробирался сквозь густые заросли молодых берез. Ветки больно хлестали по лицу, цеплялись за одежду. Однако страстное желание хотя бы мельком взглянуть на родной поселок и шахту подгоняло его вперед. Кустарник кончился. Они вошли в дубовую рощу. Сухие стволы скрипели под натиском ветра. Бойцы взобрались на гребень сопки. У Хак Пина захватило дыхание; как зачарованный, смотрел он на родные места. Он никак не мог оправиться от волнения. Перед глазами Хак Пина открылась панорама родной шахты. Он увидел дома поселка, полуразрушенное здание клуба, складские помещения.

По улице лениво шли какие-то люди в желтом. Хак Пин догадался, что это американцы. Он заметил, что одни из них направились к бараку, где раньше размещался партийный комитет, а другие скрылись в дверях бывшей больницы. На плечах у американцев были винтовки. Значит, солдаты. Шагают с прохладцей, свободно, точно у себя дома. В шахтерских чиби тихо. Во дворах ни души. Поселок будто вымер. А раньше столько народа было на улицах, особенно в центре, что быстро и не пройдешь. Интересно, ждут здесь партизан или уже и ждать некому? Хак Пин смотрел на поселок и все больше удивлялся: чужой он какой-то… Заныло сердце.

— Скоты, расхаживают, как по своей земле, — Хак Пин присел на снег, дрожащей рукой достал сигарету.

Хак Пину вспомнились дни, когда он впервые пришел на шахту. Республика только что приняла народнохозяйственный план. Хак Пин работал председателем городского комитета. Начальник департамента промышленности позвонил из Пхеньяна, он был недоволен тем, что Ковонская шахта выполнила всего пятнадцать процентов квартального плана, и назначил Хак Пина директором шахты. Тогда это было обычным явлением — на административные посты назначали партийных работников. Технических кадров не хватало. Сам Хак Пин мало смыслил в шахтерском деле, на душе у него тогда было так же неспокойно, как сейчас, перед боем. Пришлось начинать с азов, изучать производство, методы руководства. Большую часть времени он проводил не в своем кабинете, а в забоях. Домой возвращался весь в угольной пыли.

Скоро Хак Пин разобрался в неполадках шахты. Выработка велась бессистемно, без учета потребностей завтрашнего дня. Основные забои и штреки были разрушены при бегстве японских инженеров. Без их восстановления нельзя было и думать об увеличении добычи угля. Несмотря на возражения других руководителей шахты, Хак Пин дал указание приостановить работы в забоях и всецело заняться расчисткой богатых пластов на заброшенных участках. Его обвинили в том, что он хочет сорвать еще один квартальный план. В ответ Хак Пин говорил: «Погодите, к концу года мы наверстаем упущенное, и план будет выполнен».

И план действительно был выполнен. Потом дело пошло куда лучше. Упрямцы в шахтоуправлении присмирели. Хак Пин провел узкоколейку от шахты к станции, устранив таким образом еще одно препятствие в работе Шахтерского коллектива. Потом… потом тоже было немало разных событий, но почему-то сейчас директор вспомнил именно первые дни своей работы на шахте. Руки ныли от безделья, хотелось снова спуститься в забой, поговорить с шахтерами.

— Мне бы крылья — слетал бы на шахту, — мечтательно проговорил Хак Пин.

— Зачем крылья? Достаточно бинокля. Все бы рассмотрели, — ответил Тхэ Ха.

— Мой бинокль у этого негодяя Док Ки. Да что бинокль!… Нам бы сейчас языка поймать. Уж он бы выложил все.

— Сейчас не время об этом думать!—резко сказал Тхэ Ха.

— Я сейчас вернусь и приведу сюда отряд, — сказал Хак Пин, — а вы вдвоем останетесь здесь и будете наблюдать. Запоминайте все, что увидите, вплоть до мелочей.

— Хорошо, запомним, поскорее возвращайтесь, — сказал Тхэ Ха.

Они проводили Хак Пина и снова укрылись в кустах, наблюдая за обстановкой в поселке. Время тянулось мучительно долго. Тело затекало от неподвижного лежания на снегу.

— Табак есть? Я здорово продрог. Хорошо бы покурить, — Тхэ Ха толкнул в бок товарища.

— Вроде был табак, — ответил Ки Хо, шаря по карманам. Он был в подчинении Тхэ Ха, но по-прежнему считал его своим закадычным другом.

— Вот, возьми, всего несколько крошек осталось.

Тхэ Ха вывернул карман, и вместе они наскребли горстку табака. Ее хватило на одну козью ножку. Курили поочередно, жадно затягиваясь. К табаку примешались хлебные крошки и пыль. Тхэ Ха закашлялся. Это курение напомнило им детство, когда они потихоньку от взрослых так же делили пополам одну бог весть где раздобытую сигарету. Подростками они с Ки Хо частенько сидели, примостившись где-нибудь на задворках ремонтного завода, и курили самодельные сигареты, набитые сухой травой.

26

Кандян — соевый соус.