Чешская рапсодия

— Как придут те две казачки, которых я жду, можете пойти с ними. Они из-под Поворина, большевиков там нет, и никаких Советов тоже, они обе вдовы, и в хозяйстве мужских рук не хватает, — она усмехнулась.

— Это здорово, — ответил Аршин. — Можно пойти к ним, только нас трое, да еще женщина-казачка.

— И она прокормится, летом работы много.

За соседним столом вспыхнула ссора. Двое мужчин, о которых трудно было сказать, городские они или деревенские, выясняли отношения уже при помощи рук. Худые, как старые козлы, они наскакивали друг на друга, я не будь между ними широкого стола, облитого черт знает чем, давно бы вцепились друг в друга. Спорили они насчет старосты какой-то казацкой станицы.

— Яшка двойную игру ведет! — орал один. — Неизвестно, с кем он, с большевиками или с нами! Но я его подожду да спрошу хорошенько, у Хопра подкараулю!

Другой, покрепче и позлее, так махнул рукой, что опрокинул рюмку соседа и водка разлилась по столу; сосед спокойно поставил рюмку на место и, прищурив глаза, продолжал наблюдать за петухами.

— Ты это брось! — гаркнул второй драчун. — Не знаю я, что ли, Яшку. Он правильно действует, а если тебе не докладывает, что к чему, так, видно, знает, что делает! А тронешь его, будешь иметь дело со мной!

— Испугался я тебя! — оскалился первый.

Их голоса были слышны во всех углах, но никто не обращал на них внимания: везде ведь мужчины спорят да ругаются, будто их кто натравливает друг на друга.

Матей Конядра ладонью прикрыл улыбку. Видать, не только священник в Сент-Антуане менял окраску ради полной кормушки. Тут вдруг оторвался от стойки тот черный и подошел к спорщикам.

— Подумали бы лучше, как вам нынче сено убрать, — сурово сказал он им. — Особенно ты, Валя! — И он длинным грязным пальцем показал на того, который грозился поговорить с Яшей у Хопра.

Валя скрипнул зубами, яростно взглянул на черного и залпом опорожнил рюмку.

— А ты не ярись, — продолжал черный, — не знаешь ведь, кто тебя слушает. — Черный взял от соседнего стола свободный стул и подсел к ним. Ссорившиеся умолкли, подозвали трактирщика.

Ганза опять не очень нежно задел носком ногу Матея. Конядра поднял голову. Светлая его бородка была взъерошена, он щурился на Аршина. Соседка внимательнее пригляделась к Матею, вкрадчиво улыбнулась:

— А ты не чех, ты русский!

— Такой же русский, как ты китаянка, — усмехнулся тот. — Но разве в этом дело? Хочу домой в Чехию и ни о чем другом сейчас не думаю.

Конядра нечаянно перевел взгляд на окно. Снаружи заглядывала Фрося. Она кивнула ему и исчезла. Матей неторопливо поднялся и поплелся к двери.

— Куда это он? — спросила соседка. — Обиделся?

— Пошел, видно, туда, куда царь пешком ходит, — фыркнул Аршин и крепко обнял соседку за плечи. Она не скинула его руку, только улыбнулась выцветшими глазами и облизала губы, словно что-то надумала. В глазах у Беды сверкнул озорной огонек:

— А может, и нам пройтись?

Она ткнула его в грудь пухлым кулаком и громко сказала:

— Можно, только когда вернется твой дружок. Втроем-то легче разговаривать, миленький.

Матей вернулся скоро и расположился напротив Ганзы, как ни в чем не бывало. Достал из мешка кусок хлеба и принялся есть. Беда не глядел на него. Он разговаривал с соседкой, то сжимая ее мягкую руку, то щупая мощные бока.

Вошли две молодые, румяные казачки, направились к соседке Беды. Та сразу заметила их, подвинулась, Аршин проворно принес два стула, сколоченных скорее плотником, чем столяром. Черный, сидевший за соседним столом, повернулся к казачкам, заговорил с ними. Беда немногое понял — они говорили слишком быстро. Матей уловил больше: делая вид, что занят только едой, он не спускал глаз с черного мужчины и молодых казачек. Толстуха все время улыбалась Аршину, Аршин отвечал ей тем же. Черный толковал что-то о гвардейцах, не объясняя, о каких, красных или белых. Конядра расслышал несколько имен — Коля, Никита, Алеша, что-то насчет какого-то полка в Воронеже. Конядра попытался как-то связать между собой эти обрывки, но мало преуспел. А женщины явно понимали черного, потому что отвечали ему. Та, что выглядела постарше, с красивым, но словно каменным лицом, говорила довольно чистым грудным голосом. Вдруг черный встал и, не попрощавшись, вернулся к своему столу. Толстуха наклонилась к казачкам и той же скороговоркой сказала им что-то. Каменное лицо казачки повернулось к Конядре:

— По-русски говоришь?

— Я в России уже три года, научился, — ответил Ко-нядра.

— Серафима говорит, вы согласны нам сено убрать. Не выдумывает?

— Ну да, выдумывает! — возмутилась толстая Серафима. — Я их сама привезу к тебе завтра, Анна.

— А где им сегодня ночевать? — спросила красивая казачка. — У тебя? Нет уж, возьмем их с собой. А где тот, третий, со своей женой?

— Придут. Пора бы им быть, — сказал Беда Ганза.

— Зайдем за вами пополудни, — сказала Анна и, повесив корзинку на локоть, ушла в сопровождении второй казачки, которая обернулась в дверях и окинула Конядру долгим взглядом.

Серафима успокоилась не сразу. Поерзав на стуле, она допила рюмку Аршина, хлопнула его по коленке и захохотала:

— Покажу тебе, где я живу, это недалеко. Как придется кому из вас бывать в Алексикове, приму как своего. Я ведь торгую, у меня всегда найдется, чем закусить.

Она поднялась и быстро пошла к выходу. Беда метнул взгляд на Матея, взял свой мешок и двинулся за ней. Матей подхватив свои вещички, — следом. Если бы Серафима не была так заметна издали, они бы потеряли ее из виду. Свернув вскоре в узкую улочку, Серафима вплыла в старый дом, крытый дранкой. На пороге Беда оглянулся, Матей махнул ему рукой, и Беда юркнул за Серафимой. Матей Конядра прошелся несколько раз перед домом и медленно, вразвалку вернулся к трактиру. На углу его поджидали Фрося с Властей. Он рассказал им, что предпринял Аршин, и Фрося его похвалила.

— Не хочешь взглянуть на этот домик? — спросил ее Матей.

— Зачем? — усмехнулась Фрося. — Я тут знаю каждый уголок и ту женщину знаю. Она на рынке барашков продает.

— Ну и как она?

— Двуличная она, и с нами, и с белыми, — презрительно усмехнулась Фрося. — Ей главное спать не одной. Но ничего, Беда умница и знает, что делает. Но я должна тебе сказать, что планы изменились. С казачками поедете вы одни, нам с Властой ехать в Воронеж. Вдвоем меньше привлечешь внимания, чем вчетвером. А в Усть-Каменной, где живут ваши казачки, сильное влияние белоказаков. Станичный атаман, правда, кланяется нашим, когда они появляются, но он предатель. Зовут его Федор Константинович Богнар. Хорошенько присмотритесь к нему и к его окружению. А ваших будущих хозяек я тоже знаю. Хмурая — Анна Васильевна Малышкина, и другая — Зинаида Михайловна Волонская. Их мужья погибли на фронте. В особенности с Анной держите ухо востро — она передает сведения белоказакам. Через неделю встретимся тут.

— А что этот черный? Он тоже в трактире и разговаривал с ними.

— У него на хвосте повиснем мы, — сказал Властимил. Матей вопросительно посмотрел на Фросю. Она, улыбаясь, пожала плечами и погладила Власту по руке.

— Хочешь, обменяемся? Давай мне свой наган, возьми мой пистолет, он стреляет быстрее, — сказал Конядра Властимилу.

— А мы и наган оставим здесь, — сказала Фрося. — Не забывай: австрийский пленный едет со своей русской женой в Киев и не может иметь при себе никакого оружия, кроме ножа. Хлеб резать.

Матей Конядра склонил голову. Свой пистолет он не оставит, даже если бы пришлось привязать его к бедру. Тем более если бы ему пришлось путешествовать с женой в обществе черт знает каких людей. Матей посмотрел на Фросю и только сейчас понял, до чего она утомлена.

Станица Усть-Каменная, в которую Анна и Зина везли Ганзу с Конядрой, всего в пятнадцати километрах от Алексикова по направлению к Воронежу. Места, знакомые Беде и Матею по разведывательным рейдам.

Повозка катилась по дороге, петлявшей между чахлыми кустами. Беда взял из рук Зины вожжи и стал так править лошадьми, словно это его самое излюбленное дело. Подняв против легкого ветерка заостренное лицо, он напевал чешскую песенку. Матей, с мешком на коленях, сидел напротив молчаливых женщин, разглядывая их.