Страница 24 из 40
Остапчук как раз со свертком в руках выходил из закутка Сапожкова, где он там с ним что-то горячо обсуждал и, кажется, несколько раз громко назвал фамилию Кирилла, и она, воспользовавшись этим, остановила его в углу на террасе, где было меньше света, и спросила как можно будничнее, хотя и с напряжением в голосе:
— Скажите, Николай Яковлевич, это правда, что Левашов попал на гауптвахту?
— К сожалению, правда, Светлана Петровна, — ответил Остапчук и как-то странно поглядел на нее, потом добавил: — Вы меня спрашиваете так, будто вообще об этом ничего не знаете.
— Я и в самом деле ничего не знаю. Хотя нет, немножко знаю, но не придала этому значения.
— Вот даже как — не придали?
— Да. А что, собственно, произошло?
— Как? Вы и этого не знаете?
— Откуда же мне знать. Хотя что-то там из-за этой его девушки, как мне говорили.
На широком лице Остапчука отразилось неподдельное удивление, и это несколько сбило Светлану Петровну с толку, во всяком случае повторила она свое утверждение уже не так твердо, как бы ей хотелось:
— Мне говорили, что Левашов подрался из-за девушки-оружейницы из истребительного полка, подрался в землянке, где парикмахерская, и за это командир полка посадил его на гауптвахту.
— Совершенно верно, подрался, — подтвердил Остапчук и, понизив голос до шепота, добавил с неприкрытой горечью: — Только не из-за девушки-оружейницы из истребительного полка, а лично из-за вас, Светлана Петровна, именно из-за вас.
Светлана Петровна вспыхнула.
— Надеюсь, вы не собираетесь меня разыгрывать, товарищ младший лейтенант?
— Что вы, какой розыгрыш! — взмолился Остапчук. — Вполне серьезно. Подрался он из-за вас, а не из-за какой-то там девчонки. Да и не подрался вовсе, если уж говорить прямо, а просто врезал одному «обтекателю» по физиономии, когда тот о вас отозвался не совсем любезно, ну, в общем, нахамил там что-то насчет вас. А Римма растрезвонила.
Светлана Петровна нервно закусила губу, и губа у нее посинела.
— Это правда, Николай Яковлевич?
Она все еще была настороже.
— Не сойти мне с места, — заверил ее Остапчук и, почувствовав, что Светлана Петровна ждет от него еще и подробностей, собрался с духом и обстоятельно рассказал все, что знал об истории в землянке у Риммы-парикмахерши.
Светлана Петровна выслушала его внимательно, ни разу не перебила, а когда он кончил, долго и точно бы с болезненным любопытством разглядывала что-то там на стене в углу террасы и молчала. Потом спросила снова, хотя спрашивать, собственно, больше было не о чем, Остапчук рассказал ей все, что только можно было рассказать, не задев ее чести и достоинства:
— Это он вам сам сообщил?
— Нет, Малявка, девушка эта самая, оружейница. А потом и Римма подтвердила. С нею я тоже разговаривал, — снова терпеливо пояснил Остапчук и, неловко потершись плечом о косяк, добавил как бы между прочим: — А к Левашову я только еще собираюсь. Раньше времени не было.
— И, кажется, не с пустыми руками?
Все еще взволнованная новостью, Светлана Петровна не произнесла эту фразу, а словно бы помимо воли машинально обронила ее со своих подрагивающих губ и тут же с облегчением почувствовала, что эта фраза и тон, каким она ее высказала, разом вернули ей прежнюю уверенность — ей как бы беспричинно стало вдруг легко и весело и даже чуточку смешно и в то же время обидно, что Остапчук раньше не рассказал ей, как все это было на самом деле, и, поддавшись какому-то необычному для нее соблазну, поспешила повторить эту фразу, хотя и догадалась уже, что там у Остапчука находилось в свертке:
— Да, не с пустыми руками, Николай Яковлевич. Что это вы так от меня старательно прячете?
Остапчук полиловел, потом, семь бед — один ответ, суетливо, словно ему вдруг уже самому захотелось поскорее изобличить себя в чем-то постыдном перед этой удивительной женщиной, демонстративно развернул этот треклятый сверток буквально у нее перед носом, отчего по террасе тут же пошел волнами убийственно аппетитный запах, и ответил с виноватостью и в то же время как бы с вызовом:
— Пирожки. Считать не трудитесь, ровно пять штук. — Потом, дав ей вдоволь ими полюбоваться, добавил не без горечи и обиды: — А что мне было делать? Я ведь с ним, как-никак, когда-то вместе летал, Светлана Петровна. Понимаете, в одной эскадрилье летал, в одном небе. Так неужели это большой грех навестить своего бывшего однополчанина на гауптвахте и угостить пятком пирожков хотя бы и с генеральского стола?
— Грех, непростительный грех, — уже не сдерживаясь и улыбаясь во весь рот, отчего Остапчук сначала даже вжался в угол, отчеканила Светлана Петровна. — Грех, если эти пирожки черствые и невкусные, — добавила затем она, победоносно вздернув голову и с откровенной радостью и торжеством наслаждаясь испугом Остапчука. — Надеюсь, вам хоть это-то понятно, Николай Яковлевич, или требуется как-то особо расшифровать?
И Остапчук, наконец, расцвел и оставил угол в покое, и тоже заулыбался во весь рот.
— Как можно, чтобы черствые, Светлана Петровна, — с веселым пониманием подхватил он, глядя ей прямо в глаза. — Только что со сковородки, с подрумяненной корочкой, можно сразу десяток съесть.
— Но до десятка здесь, кажется, не хватает ровно половины, — заметила она с той же притворной строгостью. — Что же это вы поскупились для своего друга, Николай Яковлевич? А? Нехорошо. Придется, видно, мне самой вмешаться в это дело, раз у вас не хватило сообразительности, — и не успел Остапчук изобразить на своем раскрасневшемся лице подобающую случаю виноватость, как она с решительным видом, будто кто-то мог ей помешать, шагнула во владения Сапожкова и вскоре вернулась оттуда не только с недостававшим до ровного счета пятком пирожков, но еще и с парой сдобных булочек, которые когда-то, во время памятного чаепития на этой же самой террасе, Кирилл назвал бесподобными.
— Надеюсь, Николай Яковлевич, теперь-то вам не стыдно будет навестить вашего несчастного друга и поддержать его убывающие физические силы? — с хорошо разыгранной невозмутимостью спросила она. — Ну, конечно же, теперь вам можно идти к нему смело. Только упакуйте все поаккуратнее. И передайте ему еще от меня, пожалуйста, что я очень сожалею о случившемся и хорошо его понимаю, но рукоприкладства не одобряю, пускать в ход кулаки — недостойно офицера. И еще скажите, чтобы он больше не читал стихи, посвященные женщине, каждому встречному-поперечному. На этом все, Николай Яковлевич, ступайте. Да не вздумайте там что-нибудь потерять дорогой, головой отвечаете.
— Да уж будьте спокойны, не потеряю, — еще не совсем придя в себя от столь отчаянного поступка Светланы Петровны, поспешил заверить ее Остапчук и, сумев каким-то образом, хотя обе руки у него и были теперь заняты свертками, еще по-военному ей козырнуть, тут же припустил, не разбирая ступеней, с крыльца на гауптвахту, где томился несчастный Кирилл.
А Светлана Петровна, порядком взвинтив себя этим поступком, который, верно, и для нее самой, а не только для одного Остапчука, оказался несколько неожиданным, начала затем возбужденно расхаживать по террасе и с нетерпением поглядывать на тропинку, поджидая мужа, который обычно в это время, если не улетал на другой аэродром или не принимал участия в боевом вылете, приходил обедать: сейчас она ему откроет глаза на случившееся, докажет, что он был вчера неправ, когда утверждал, что лейтенант Левашов подрался из-за какой-то там девчонки-оружейницы, да еще по пьяной лавочке, тогда как он вовсе не подрался, а, как благородный и воспитанный человек, вступился за честь женщины, и этой женщиной была она сама.
И муж вскоре пришел, как всегда, шумный, большой, расточительно улыбающийся, и она двинулась ему навстречу по крыльцу необычно осторожным и сдержанным шагом и как-то воинственно наклонив голову, словно собиралась его тут же, только он ступит на первую ступеньку, сразить наповал, но в этот миг на шум шагов, скрипнув дверью своего закутка, на террасе появился в белом женском переднике и тоже не менее расточительно улыбающийся Сапожков, и им пришлось усаживаться за стол.