И снова взлет...

Обедали они, по случаю жаркой погоды, здесь же, на террасе, но Светлана Петровна ела мало и вяло — ей все не терпелось рассказать мужу о случившемся, но пока крепилась, справедливо полагая, что сделать это лучше после обеда, чтобы невзначай не испортить мужу аппетит. Правда, муж и сам несколько раз попытался у нее выспросить, что это она сегодня, дескать, слишком уж какая-то не такая, но она только загадочно улыбалась и уклончиво отвечала:

— Потом, после, дорогой. Ешь, а то остынет. Потерпи немножко, — и все пододвигала ему что-нибудь из холодного, подливала в тарелку щей, подбирала более подрумяненный пирожок и, как всегда, с удовольствием наблюдала, как он все это шумно и аппетитно уничтожал и тут же, без передышки, запивал холодным квасом, который для него Сапожков готовил специально по какой-то там, как он любил говорить, секретной технологии, а на самом деле, может, врал, хотя квас, и правда, был всегда отменно забористый.

А когда обед был закончен, получилось так, что разговор, начинать который Светлана Петровна не то что страшилась, а как-то стыдилась и потому все оттягивала, муж начал сам. Поднявшись из-за стола, чтобы пойти в комнату и перетащить сюда, на террасу, кресло-качалку, без которого ему теперь даже самый расчудесный табак казался не лучше самосада, генерал вдруг в раздумье остановился и произнес:

— Что-то я не вижу своего адъютанта? Где он, не знаешь? Время обеденное, а его нет.

Светлана Петровна внутренне подобралась.

— Он у лейтенанта Левашова, на гауптвахте, пошел его навестить. Ты же знаешь, они однополчане, летали когда-то вместе, воздушное братство. Остапчук в Левашове души не чает.

— Опять этот Левашов, — заворчал генерал. — Только и слышишь: Левашов да Левашов, будто на нем свет клином сошелся. У меня он, этот ваш Левашов, вот где, — он похлопал себя ладонью по шее, — сидит. Прямо не знаю, что и делать.

Светлана Петровна опять подобралась, веки ее дрогнули.

— Что такое, если не секрет?

— Какой, к лешему, секрет, — шумно выдохнул генерал и, позабыв, что только что собирался в соседнюю комнату за своим любимым креслом-качалкой, опять опустился на табурет и пожаловался, хотя и не рассчитывал на сочувствие: — Беда с этим Левашовым, да и только. Понимаешь, приходит сегодня ко мне начальник штаба дивизии, чтобы я подписал наградные листы на группу летчиков — в штабе армии торопят. Начал подписывать и вдруг вижу: Левашов, лейтенант, кажется, 1922 года рождения, член ВЛКСМ и все такое прочее. Как же, говорю, ведь командир полка буквально вчера просил меня его наградной не подписывать, а отложить. Ну, из-за этой самой драки, что с девчонкой, ты знаешь. И я ему, то есть командиру полка, пообещал, что раз такое дело, не подпишу. Сама посуди, человек на гауптвахте, а его представляют к правительственной награде.

— Так представляют не за драку, а за храбрость, за отличие в бою, за отвагу и мужество, — не выдержала и несколько высокопарно вставила Светлана Петровна. — Это вещи разные.

Но генерал не стал ей возражать, будто не слышал, только чуть поморщился и, занятый своими мыслями, продолжал:

— Начальник же штаба дивизии настаивает, чтобы наградной лист на Левашова я подписал, а командира полка не слушал, он, дескать, по-настоящему ценить людей не умеет. Ты бы только послушала, как он его чехвостил, а Левашова чуть не до небес вознес, Левашов чуть ли не один из самых храбрых и лучших летчиков в дивизии.

— А он и есть один из самых храбрых и самых лучших летчиков в дивизии, — опять вставила Светлана Петровна, затем, посчитав, что этого, видимо, мало, добавила с внушительной насмешкой: — Кстати, до недавнего времени, по-моему, и сам командир дивизии был о нем примерно такого же мнения.

— А-а, камушек в мой огород? Ну, что же, если хочешь, я и сейчас придерживаюсь такого же мнения и менять его не собираюсь, — довольно спокойно, даже вяло отпарировал генерал, видно, больше занятый решением возникшей перед ним проблемы, чем желанием охладить воинственный пыл жены. — Только что же это получается? — опять взмолился он, хотя и знал, что жена в этом деле не помощник. — Получается, как говорится, ни два ни полтора, потому что начальник штаба дивизии за него, а командир полка — против. Кого слушать, ума не приложу.

— А ты не слушай ни того, ни другого. Ты — командир дивизии, ты и решай. Последнее слово за тобой.

— Легко сказать, решай. А как решишь, когда ни того, ни другого обижать не хочется? Может, ты подскажешь? А? Ну-ка! — улыбнулся генерал уже не так, как всегда.

Светлана Петровна поняла, что это с его стороны хитрый ход или попросту что-то вроде ловушки, и она ловко обошла ее, ответив почти безучастно, словно это дело ее не касалось:

— По справедливости, конечно, как совесть подскажет, так и решай.

— Мудро, ничего не скажешь. Не иначе, как сам Гарун-аль-Рашид твоими устами глаголет, — еще шире и просторнее заулыбался генерал и, как бы проверяя на ней какую-то свою, особую мысль, опять спросил не натуральным, а как бы подпорченным голосом: — Ну, а как бы ты сама, свет очей моих, поступила на моем месте? Чью бы сторону приняла?

Светлана Петровна заалела, крылья носа у нее нервно дрогнули.

— А к чему он представлен, к какой награде?

Этот вопрос она задала не для того, чтобы оттянуть время. Это она набиралась мужества и одновременно пробовала голос, чтобы он, когда нужно, не сорвался. И осталась довольна этой пробой — голос обещал не подвести, звучал как надо.

— К «Отечественной войне» второй степени.

Светлана Петровна поморщилась.

— Мало. Сначала бы я приказала переделать наградной лист Левашова на первую степень. Вторая явно не годится. Первая будет в самый раз.

— А может, прикажешь переделать сразу на «боевик»? — не удержался, чтобы не съязвить, генерал: ему захотелось легонько стукнуть по носу свою не в меру расщедрившуюся на ордена женушку, так сразу и горячо взявшую сторону Левашова.

— Почему же? Можно переделать и на «боевик», — будто не поняв, что это был щелчок по носу, простодушно ответила она. — «Боевик» он тоже заслуживает, ты абсолютно прав. Так вот, сначала, значит, я приказала бы командиру полка переделать наградной лист этого храброго летчика на орден Боевого Красного Знамени, а потом…

Светлана Петровна не договорила — генерал зажал ей ладонью рот и договорил за нее с веселой бесцеремонностью:

— Потом суп с котом. Ясно? Только ничего у тебя из этого не выйдет. Надо быть стопроцентным идиотом, чтобы человека, сидящего на гауптвахте, представлять к такому ордену, какому цены нет. Так что все, свет очей моих, финита ля комедия[10]. И давай об этом больше не будем.

Светлана Петровна откинулась назад, безотчетно вытерла платком губы, потом встала, забавным шагом полководца и с лицом стратега прошлась по террасе, раза два тряхнула упрямо головой, словно вокруг кружились осы, — и в глазах ее вдруг заиграли разноцветные камушки.

— Послушай, Владимир, — с низких нот начала она, и голос у нее при этом дрогнул и как-то переливчато опустился ниже. — Послушай меня внимательно, Владимир, — повторила она уже ровно, без вибрации и, приблизившись к мужу настолько, чтобы, не крутя шеей, он мог видеть ее всю с головы до ног, спросила с оттенком таинственности: — А ты знаешь, за кого, вернее, из-за чего в действительности пострадал несчастный лейтенант Левашов, угодив на десять суток под арест? Нет, нет, не делай, пожалуйста, удивленное лицо. Ты не знаешь, поэтому удивляться будешь потом. Ах, да, за драку. Ну, конечно же, за драку, никто не спорит. А драка из-за кого? Из-за девчонки-оружейницы? Как бы не так, из-за оружейницы. Если хочешь знать, — Светлана Петровна вызывающе выпрямилась, хотя и трусила ужасно, и выпалила: — Левашов подрался из-за меня. Да, да, Владимир, из-за меня, только из-за меня, и он не мог не подраться. Как порядочный человек лейтенант Левашов вступился за твою жену, о которой какой-то негодяй осмелился непочтительно отозваться или даже сказать какую-то гадость.

10

Комедия кончилась.