Страница 81 из 186
Разумеется, впереди еще самое важное, то есть то, ради чего и нужны эти ваши героические усилия, — я говорю о художественной стороне дела. И, конечно, именно здесь труднее всего удержаться в единодушии. Тут вам еще предстоят самые большие испытания. Особливо, когда появятся попытки закрыть двери талантам извне. Но когда вы все будете чувствовать себя настоящими хозяевами дела, завоевавшими его терпением, жертвами, настойчивостью, умением, — тогда переработает организм коллектива и эти испытания.
Давай вам бог!
Давай вам бог оправдать эту дату — 27 октября![716]
Буду теперь ожидать более подробных вестей.
Отчего бы Вам не возложить на кого-нибудь регулярные письма ко мне. Не взялась ли бы, например, Ольга Сергеевна[717], {341} ну хоть раз в две недели писать под Вашу диктовку?.. Или, если Вам это трудно, — Коноплев, или еще кто… Или бы Ольге Сергеевне раз в две недели, или два раза в месяц (каждое воскресенье после 1‑го и 15‑го числа) приходить в театр и писать под диктовку…
Что-нибудь в этом роде.
А то и забудете меня совсем!..
Привет всем самый горячий.
Крепко жму Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
Екатерина Николаевна благодарит за память и Вам кланяется.
Миша по всех вас скучает.
Бертенсоны кланяются.
Голубчик! Рисунок марки или эмблемы мне совсем не нравится, наирешительнейше не нравится.
Старо, надоедно.
Лира — ни к чему. Уж если надо что-нибудь, то маска была бы правильнее, потому что главное в вас — актер. Но и маска надоела.
Непременно придется выдумывать другую. Не спешите.
В. Н.‑Д.
421. Ф. Н. Михальскому[718]
10 ноября 1926 г. Голливуд
10 ноября
Дорогой Федя!
Получил Ваше письмо после представления «Семьи Турбиных»[719]. Очень приятно слышать, что молодежь оправдала себя, что те жертвы, которые она несла, тот огромный труд, какой она проделывала так бескорыстно, не пропали даром Может быть, опять оправдывается, что «за богом молитва, за Художественным театром служба никогда не пропадают». Так было до сих пор…
Я рад, что Ваша жизнь опять вошла в родную Вам колею, что Ваш день проходит среди тех, с кем Вы сошлись и слюбились, {342} что Вы трудитесь для того дела, которое любите больше всего. Это — счастье. И хорошо, что Вы это сознаете и цените. С этим только и можно перенести невзгоды…
Обнимаю Вас.
Екат. Ник. и Миша целуют Вас крепко.
Вл. Немирович-Данченко
422. И. М. Кудрявцеву[720]
11 ноября 1926 г. Голливуд
11 ноября
Милый Кудрявцев!
Ваше письмецо очень тронуло меня. Я вспоминаю, как я, в первых шагах моей деятельности, горел радостным осуществлением мечтаний и благодарностью к тем, кто — казалось мне — вдохновлял меня. Теперь меня радует до глубины души, больше всего радует, когда я слышу об успехах тех, кто хоть чуть-чуть, хоть стороной, вдохновлен моей любовью и преданностью русскому искусству.
Я, конечно, отлично помню Вас и Ваше всегда сдержанное, но пламенное отношение к работе.
От души желаю Вам и Вашим товарищам новых работ и новых завоеваний.
Жму крепко Вашу руку.
Вл. Немирович-Данченко
423. Из письма О. С. Бокшанской[721]
25 декабря 1926 г. Голливуд
25 дек.
… И еще — какая это беда с «Прометеем»![722] Думаю даже, что эта беда недостаточно осознается. Только с материальной стороны. А в моих глазах это — беда всего театрального дела в Москве[723]. В моих художественных планах, какими я жил еще в бытность в Москве, ставка на «Прометея» была громадная. Почти как на «Бориса Годунова» в Музыкальной {343} студии и более чем [на] «Смерть Грозного» во 2‑м МХАТ. Трагедия. С Качаловым. Конечно, Смышляеву надо было послушаться меня и брать Рабиновича[724], изумительно чувствующего новую трагедию. В том теперь и ужас, что при неудаче у театра надолго отобьется охота… Неуспех новой попытки — что может легче вызвать еще большую реакцию?
А раз реакция, то, разумеется, все те же тупики и то же безрепертуарье, какие были 10 – 12 лет назад. И опять начнут избегать всех дорог, которые могли бы вывести из тупиков, а выхода искать только… в собственном соку…
Боюсь, что этого не только не сознают, а может быть, даже и злорадствуют немножко. …
424. Из письма О. С. Бокшанской[725]
2 января 1927 г. Голливуд
2 янв. 1927
… Кстати: под «Турбиными» стоит режиссером один Судаков. А поставлено, говорят, хорошо. Отчего же так мало оценили? Сужу по тому, что хоть бы я словечко услыхал о Судакове! Я его поздравляю с таким успехом.
Отчего в афишах «Продавцов славы»[726] нет совсем одного лица, старика — хорошая роль? Она вычеркнута?
Должно быть, Качалов действительно замечательно играет Николая, потому что — какая это слабая инсценировка[727]! …
425. Из письма О. С. Бокшанской[728]
6 января 1927 г. Голливуд
6 января
… По-моему, «Фигаро» должно иметь очень большой успех. Если дать молодежи играть просто, молодо, весело. В этой пьесе заложено нечто такое самое настоящее театральное, что если ей довериться, она сама понесет. Очень опасно перегрузить ее внешними представлениями. Еще опаснее — «переидеить» ее… Вот как играют «Льва Гурыча», так пусть играют и «Фигаро». Не надо, чтоб «Бомарше», «предчувствие Французской {344} революции» и т. д. пугало исполнителей, настраивало их на излишний серьез. Это все надо только для режиссеров… А для исполнителей: чтоб «слова стали своими» и темп, темп, темп!..[729]
426. Н. П. Хмелеву[730]
6 января 1927 г. Голливуд
Милый Николай Павлович! Поверьте, что я оценил чувства, с какими Вы написали мне. И поверьте, что меня вообще очень трогает отношение молодежи театра ко мне. Я радуюсь здесь многому, и оттого, вероятно, радость и большая, что связь наша с вами многогранна и благодаря этой многогранности не может не быть искренна, — я в это верю. Я радуюсь тому, что оправдались давно-давно сказанные мною слова, что во 2‑й Студии больше, чем где-нибудь, индивидуальных дарований. Радуюсь тому, что во 2‑й Студии всегда было такое крепкое, непоколебимое отношение к метрополии. Радуюсь, что судьба направила в главное русло театра именно 2‑ю Студию и что ее вожаки шли по этому пути со смелостью, ясностью и безоговорочностью — качества, с которыми только и можно побеждать. И тут я всегда помню в первую голову — Судакова, Прудкина, Женю Калужского, Баталова, Вас, Станицына, Андровскую, Еланскую, Молчанову, Телешеву, Зуевых и вашу вторую молодежь[731]. Во всех этих студиях есть спаянность, но, я думаю, ни в одной не было такой — сказал бы — стихийной спаянности, как у вас. И потом радуюсь, что мне удалось быть с вами на самом рубеже студии и театра, так сказать, помочь вам перейти Рубикон. И совесть моя здесь особенно чиста, потому что отношение мое ко всем вам было высоко бескорыстное. Все, что я делал и чего хотел, — дать расцвет вашим дарованиям, передать вам лучшую часть моей души и помочь строительству реформированного Художественного театра перед его новым 20‑летием. Не получая за мои стремления ровно ничего.
Я пользуюсь случаем через Вас поздравить всех, названных мною, и тех, кого я случайно забыл, но не выкинул из {345} сердца, — и тех, кто примкнул к вам из других студий[732], — поздравить с удачей, закрепляющей за вами лучшую русскую сцену.
Я не раз слышал, что наши великолепные «старики», глядя с грустью на молодежь, не верили ей, думали, что вместе с ними чуть ли не кончается все русское искусство. Я не соглашался с этим ни разу, ни на одну минуту. Моя вера в силы молодости никогда не подвергалась ни колебаниям, ни испытаниям. Думаю, что эта тенденция «стариков» должна уступить место большему оптимизму. Они могут быть спокойнее за судьбу их театра.