Страница 82 из 186
Но Ваш путь только что начат. Я не сомневаюсь, что все вы это отлично сознаете. Остается желать — хороших ролей!..
Вы понимаете, с каким интересом я буду следить отовсюду, где бы я ни был и как долго ни продолжалось бы мое отсутствие, за ростом каждого из вас отдельно.
Крепко жму Вашу руку и передайте мой привет Вашим товарищам.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
В частности, кланяйтесь П. А. Маркову. Вижу издали, что немало тут и от него.
427. О. Н. Андровской[733]
29 января 1927 г. Голливуд
29 января 1927 г.
Я в своей жизни много получал ласковых писем, но такое, как Ваше, все-таки редко. Право, у меня и у моих (Екатерина Николаевна и Миша), которым я потом читал Ваше письмо, навертывались слезы, — благодарные.
И для колеблющегося — скорее ли возвращаться, или оттянуть возвращение — Ваше письмо было бы сильнее не только многих-многих доводов, самых идеологических, но даже сильнее приказов власти.
Ваш и Нины Иосифовны[734] портреты, по распоряжению Случая, находятся при мне, и мой глаз часто падает на них. И всегда мне от этого теплее.
{346} Как жаль, что мое письмо к Нине Иосифовне еще летом, дойдя до конторы Худож. театра, потом куда-то исчезло. Я там писал (а может быть, это я писал в письме к Судакову), что иногда мечтал составить новую труппу — вот из вашей «молодежи» — и возиться с ней с задачей (самой любимой моей задачей) смотреть, как пышно расцветают индивидуальности. И мне бывает грустно думать, как медленно происходит этот расцвет теперь. Еще спасибо Судакову — я рад, что не ошибся, так крепко приблизив его к управлению театром. Он хоть действительно старается о молодежи, не щадя времени и сил.
Будьте счастливы, милая Ольга Николаевна. Кланяйтесь от меня крепко всем, кто меня хорошо вспоминает. Пусть пишут мне. Я прежде не знал радостей дружеских писем так, как знаю их теперь.
Екат. Ник. очень благодарит Вас — за строки к ней и за все письмо.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
428. Из письма А. И. Сумбатову (Южину)[735]
26 февраля 1927 г. Голливуд
26 февр.
Милый, дорогой Шура!
Как большую часть моего письма, посылаю тебе копию с письма Луначарскому[736]. Чтоб мне не повторяться. Там продиктовано сжато, не размазываю в расчете, что будут читать люди, которые сами сумеют развить каждую строку. Разумеется, это очень малая доля моих здешних впечатлений. Нет ни характеристик, ни случаев, ни анекдотов. Но это все надо рассказывать…
Тут около 40 кинематографических «компаний». Та, в которой нахожусь я, считается наиболее шикарной. Она производит не более 12 – 15 картин в год, тогда как другие, большие компании — 50 – 75. Мелких картин, таких, какие ставятся по две в сеанс, совсем не производит. В сущности, это почти механическая связь нескольких «студий» (студией называется {347} все дело, как «театр»). У Фербенкса с Мэри Пикфорд была своя, у Чаплина своя, у Барримора, у сестер Толмадж, у Свэнсон, — а потом они все объединились в это общество «United artists». Работает как следует, т. е. с исканиями нового, пожалуй, один Чаплин[737]… Вернее, работал: у него теперь процесс с женой (возмутительный по сплошному лицемерию и глупой морали), и ему не до работы. Остальные, правда, очень долго ищут сюжета, сценария, но затем играют, как бог на душу положил. Стало быть, выезжают на личном обаянии.
«Звезды»; режиссеры (directors); актеры на большие роли, актеры на маленькие: народ (extra)… Первых здесь вообще 30 – 40, вторых, я думаю, 100 (из них человек 10 – 15 знаменитых), актеров — с 200, сотрудников — тысяч 10 – 15. Эти или уже старые, их всюду зовут, или молодежь, рыскающая по студиям и агентурам за заработком и не потерявшая мечту выдвинуться. Получающих бешеные деньги очень немного. Барримор получает 7 тыс. в неделю. Если он снимается в двух картинах в году (вернее, в трех), по 12 недель, то, значит, получит около 170 тыс. (долларов!). Но это не все: он еще участвует в дивиденде, а это — главный его доход. Но таких не наберется и десятка «звезд». А «extra» получают maximum 10 долларов за день. Причем проработают неделю, другую, а затем — опять бегают, ищут работы. Главнейшие расходы идут на обстановку, которая выполняется со сказочной роскошью и с изумительной скоростью. Есть «студии», где, например, сделана вся площадь с храмом Notre Dame, есть целые улицы разных городов, длинные, широкие, дома многоэтажные, есть колоссальные корабли… Недавно снимали Венецию, и весь ее кусок с Canale grande и частью Дворца дожей был налицо — и шныряли гондолы в огромном количестве и т. д. Натурализм царит, как нигде (это оправдывается фотографичностью искусства), но и искусство актера и, еще более, содержание — на низкой ступени.
На какие-нибудь реформы толкнуть здесь нелегко: на что им? Их хвалят, им платят! Но, кажется, мне удается сдвинуть с места… Однако это требует времени. Хотя я и не ставил себе больших целей здесь, но печать, как европейская (Берлин {348} и Париж), так и особенно нью-йоркская, ждет от моего приезда в Голливуд интересных результатов…
Пока что я добился, что мой патрон не побоится рискнуть картиной со мной, с несколько новыми подходами, с «психологией» и т. д. И случай подошел. Но все это — длительно![738]
До сих пор я очень мало что делал. Больше учился фотографии. И очень много смотрел и думал. Я ведь до приезда сюда вообще мало посещал синематографы. Тут мне вертели по две, по три картины в день, чтоб я перезнакомился с ними.
Впоследствии расскажу, как пойдут дела…
… Хочу послать тебе скорее письмо, поэтому бросаю.
Крепко и нежно целую тебя.
Целую всех, тебя в доме окружающих, начиная с Маруси, и всех «наших».
И привет всем, кто меня не забывает по-хорошему.
Твой Вл. Немирович-Данченко
429. А. В. Луначарскому[739]
Февраль, 1927 г. Голливуд
Я Вам писал два раза, но оба письма остались непосланными. То я боялся поставить Вас в неловкое положение, как Наркома, то колебался в Вашем отношении ко мне. Теперь Ваше письмецо разрешило эти колебания. Я его получил уже с неделю, но прохворал это время. Поэтому пишу с опозданием.
Мне кажется, если б я с Вами встретился, то проговорил бы много-много часов.
Поездки Музыкальной студии я уже, конечно, не буду касаться. В своем отчете я старался рассказать о ней со всей полнотой. Признаюсь, мне даже грустно, что этот отчет остался, кажется, вообще не прочитанным. По-моему, в нем было много очень интересного и очень назидательного.
После того — победа Экскузовича в вопросе о театре для Музыкальной студии и мое столкновение с так называемыми «стариками» МХАТа. Оно нанесло мне раны, до сих пор не {349} зажившие, — и моральную, и артистическую. Я уверен, что Вы знаете, в чем дело, но, к сожалению, уверен также в том, что Вы знаете не в настоящем освещении. Но Вы можете поверить, что я до сих пор то и дело проснусь и ворочаюсь среди ночи с тем чувством глубокой обиды, которое бессилен утишить. И не знаю, какая рана сильнее — моральная или артистическая, — потому что я должен был поставить крест на созревших замыслах как раз в то время, когда после шести лет весь живой материал был готов[740].
Огромное Вам спасибо за все, что было за это время непосредственно или косвенно от Вас, и в смысле ликвидации поездки, и в смысле разрешения мне вернуться назад в Америку.
Я заключил условие в конце мая, но вышло так, что мой годовой контракт считается начавшимся со дня моего приезда в Холливуд, а это было только к октябрю. Условия контракта очень скромны, так как я не связан никакой обязательной работой.
Холливуд — часть Лос-Анжелоса; тут чуть ли не 20 городков, слившихся вместе. Нас с Вами разделяет 10 с половиной или даже 11 часов. Когда у вас понедельник, 8 часов вечера, у нас еще только 9 часов утра. Это — страна, где луна имеет такой вид: лежит вверх углами. А Большая Медведица стоит стоймя, вывернутая. Орион, наоборот, почти лежит. Где куры несут яйца без петуха, и в обиходе эти яйца даже предпочитаются плодотворным, а на вид и во вкусе не представляют ни малейшей разницы; где старые двухэтажные дома в 8 – 10 комнат увозятся на больших грузовиках, а на их место на другое утро ставятся новые, и во время перевозки люди щеголяют тем, что сидят в столовой за завтраком; где птицы поют в зимние месяцы, как в мае; где из 365 дней 300 ярких солнечных; где количество автомобилей — по одному на 3 – 4 жителей; пешеходов очень мало; лошадь можно встретить одну в день, и то рано утром; где небоскребы запрещены; большая редкость дом в 8 – 9 этажей, даже 4‑этажных мало, а все долины, холмы и горы застроены прелестными маленькими особняками в 1 – 2 этажа, и при каждом цветники и газоны; где состязание футбола происходит перед 80 — {350} 90 тысячами зрителей; театр, где пел Шаляпин, вмещает 6 000 зрителей; где воровства не бывает, и потому, что никто денег у себя не держит, и потому, что нищих нет; за все время я встретил троих калек, продающих карандаши или спички; где деньги на молоко оставляются на окне на террасе; тут же оставляется с вечера и узел с бельем для прачечной; где, однако, возможен такой случай, что когда два рыбака в лодке очутились в 16 милях от берега и через несколько дней один из них с голоду умер, то другой питался трупом своего друга; а убийства имеют часто повод самый примитивный, точно это происходит 400 лет назад в горах Кавказа; где люди сравнительно с европейцами непосредственнее, приветливее и считают первым правилом общежития «keep smiling»[741], и никому не должно быть никакого дела до другого; где уровень грамотности 100 %, а уровень духовной культуры совершенно детский; вероятно, поэтому царь жизни — доллар; все заняты его получением, но достается он очень нелегко; рассказы о том, что тут доллары сыплются с деревьев, — сказки; есть богатейшие люди и есть колоссальные заработки, но их единицы, десятки; из артистических имен всех искусств вряд ли можно насчитать 30 – 50, получающих громадные деньги; все население Холливуда занято так или сяк при кинематографической индустрии, именно индустрии, которую даже и не пытаются назвать искусством.