Страница 120 из 186
27‑го смотрел Хораву и Васадзе в «Отелло». Хорава Отелло замечательный. Нахожу даже, что это явление театральное.
{519} Вы, конечно, поверите, что не только дня не проходило, но, может быть, и часа за все это время, чтобы я не думал с волнением о Вас в Саратове. Кажется, довольно ясно вижу всю эмоциональную картину пребывания театра в Саратове. Но все мои мысли и волнения крепко опираются на присущий мне успокаивающий оптимизм, который, впрочем, сейчас опирается на глубочайшую веру в то, что все это тяжелое скоро окончится и все нанесенные нам раны будут живо затягиваться.
Музыкальный театр в Москве, как Вы, вероятно, знаете, играет до сих пор. Передо мной «Известия» от 20‑го ноября. Кроме того, я получил телеграмму из Москвы от Маркова, который живет в моей квартире. Представьте, телеграмма из Москвы, простая, в 120 слов, дошла в один день. Я на эту телеграмму ответил, и через два дня уже получил ответ на мою телеграмму. Музыкальный театр играет, и, как мне говорил по телефону давно еще Шаповалов, заявил, что он желает эвакуироваться последним. Сборы он делает полные и даже выпустил премьеру — балет «Штраусиану». «Известия» дали об этой премьере хвалебную рецензию.
Нечего и говорить, что Миша с Зоей[1230] рвались туда перебраться, но их оставили. Шаповалов говорит, что в случае эвакуации театр будет направлен в Ашхабад, а тогда нам будет легко соединиться. Отсюда до Ашхабада совсем недалеко, если не через Каспийское море, то хотя бы даже через Иран.
Вот все это письмо, как Вы видите, я продиктовал. Оттого только мне и удалось сказать так много.
Скажите Орловской, чтобы она не ревновала к моей стенографистке.
Обнимаю Вас, и передайте мои крепкие горячие слова Москвину и всему театру.
В гостинице здесь еще живут Книппер и София Ивановна[1231], Тарханов со своими и с семьей Аллы Константиновны[1232], Семенова с ребенком (девочка) и, конечно, Нежный. Он около меня. Любимец всех, потому что устраивает всех совершенно фантастически. Тут и квартиры (на всех 150 человек), и дрова, и продукты, и лечения, — словом, не имеет минуты покоя. «Инциденты» случаются только с… Шевченко и кое-когда с Ниной Николаевной[1233].
{520} Гостиница — против моей гимназии[1234]. Хотя вид ее и изменился, но, конечно, я узнал моментально. А театр, в котором я выступал (с Южиным), не только не существует, но я не встретил ни одного человека, который бы помнил о нем. Я сам отправился доискиваться: извините, но я твердо знаю, что он был вот тут, и был тут сад… Нашлась соседка старуха, которая подтвердила, что тут был сад и театр.
Ни одной своей квартиры не нашел.
Вообще, как будто я в этом городе никогда не бывал, а где-то читал о нем, о прежнем.
… Здесь жизнь идет темпами военного времени, но без налетов. И хотя маскировка требуется, но улицы всю ночь полуосвещены.
Еще раз до свидания!
Ваш Вл. Немирович-Данченко
Вот спасибо лицам, взявшимся передать эти письма!!!
584. О. С. Бокшанской[1235]
11 – 15 декабря 1941 г. Тбилиси
В ожидании обещанной оказии.
11 декабря. На днях (7 дек., день Екатерины[1236]) было мое выступление. В зале Филармонии при театре Руставели. Я рассказывал мои «первые театральные впечатления». Это то, что Вы переписывали, плюс вторая половина, продиктованная здесь. Один, с перерывом, от 8 3/4 до 11. Зал был очень внимателен. Продано «до отказа». Впрочем, из 620 мест около ста я разослал здешним выдающимся писателям, артистам, художникам… Сбор на оборону. Я без всякого гонорара.
Репетируют «Мудреца»[1237]. Я только подготовил Глумова — здешний актер Брагин, приятный. Есть еще и дублер: из Нальчика, знакомый МХАТу, особенно Сахновскому, — Ефремов. Кажется, я Вам уж писал о нем. Иногда я заглядывал на репетицию. Крутицкий — Качалов, Мамаев — Тарханов, Мамаева — Шевченко, Глумова — Рыжова, Манефа — Массалитинова, Турусина — Книппер, Голутвин — Васенин (должен бы Яншин?), Городулин — Климов, Курчаев — Миша Немирович, {521} Машенька — Зоя Смирнова, приживалки — Халютина, Рейзен.
Как актеры любят говорить, «ан фрак». Хотя кое-что для оформления придется выдумать.
Группа мхатовцев с Малым театром дает концерты с очень большим успехом. Вот в том же концертном зале, где выступал я. Чистый доход не поступает в их пользу полностью. Платится только по ставкам, остальное в запас. Разумеется, всех «кроет» Василий Иванович[1238], имеющий колоссальный успех.
Здесь танцует Чабукиани, скоро будет танцевать Семенова. Поет Давыдова. В опере участвуют киевские оперные. Я ничего не видал.
Я был на двух спектаклях в театре Руставели — «Киквидзе», грузинский Чапаев[1239], и «Отелло». Хорава Отелло великолепный, лучший из всех наших Отелло.
На днях буду иметь беседу с актерами и режиссерами театра Руставели — с приглашенными из других театров.
Отношение…
15‑е. И вот уже 15‑е, а к письму и не возвращался; и вдруг кажется, что и писать не о чем.
Как только донеслось до нас о «провале генерального наступления на Москву», начались мечты — планы возвращения.
И я тоже… Поставил перед собой вопрос: где я нужен? Если бы сейчас представилась возможность ехать Тбилиси — Ростов — Москва или Ростов — Астрахань — Саратов, — куда мне ехать? И получил ответ: сейчас нигде ты не нужен. В Саратове то, что можно сделать при наличии всех условий, делают и без тебя. Приехал бы и должен был бы смотреть сквозь пальцы на то, что нельзя исправить, — это с одной стороны, а с другой, т. е. [если] готовить что-нибудь новое, претерпевать трудности… Рядом же с театральными трудностями испытывать большие неудобства чисто бытовые. А пользы от меня, от моего присутствия — чуть-чуть.
Москва? Музыкальный театр. Вы знаете, что они там непрерывно играют, делают отличные сборы, выпустили (блестяще) премьеру балета, возобновили «Риголетто» и «Пери-колу», готовят «Суворова»[1240]. Дней пять назад я получил оттуда {522} телеграмму (146 слов!) большого патриотического подъема. Мол, коллектив с воодушевлением встретил постановление правительства, доверившего ему обслуживание столицы и армии на фронтовых условиях. И что театр с честью выполняет задание правительства и понесет знамя искусства… и т. д. Очень хорошо составленная телеграмма. Что это за постановление правительства, я не знаю. Но, видимо, они там настроены очень боево. Подпись — от имени солистов цехком: Тулубьева, Прейс, Орфенов, Коренев, Мельтцер.
А бедный Шлуглейт в Ташкенте в больнице. Там же, в Ташкенте, с семьей Лигская. И ждут выезда театра в Ашхабад. И, очевидно, даже не знают о том, что никакой эвакуации и не будет. При этом некоторые уже в Ашхабаде. Кажется, Големба, Бунчиков, Гольдина.
Мне уж и вовсе нечего делать в Москве.
Впрочем, все это так… размышления перед запертыми дверями…
От Вас из Саратова имею сведения, хотя и последние, но для меня уже не новые. Сюда приехал зам. директора Ермоловской студии и сказал мне, что совсем на днях говорил по телефону с Ник. Павл.[1241] И что у вас спектакли идут в хорошем порядке.
Что же делает Сахновский? Это было бы хорошо, если бы ему удалось воспользоваться передышкой для укрепления здоровья.
Из Москвы сюда телеграммы, даже простые, доходят в один день. Из Ташкента — в два, в три. А из Саратова? Делали ли вы попытки?
585. М. Б. Храпченко[1242]
1941 г.
Дорогой Михаил Борисович!
Случайно получил книгу «Южин-Сумбатов»[1243]. Нашел и в ней несколько мест (очень немного, два‑три) ошибочных. То есть ошибочных не в смысле понимания вещей самим Александром Ивановичем, — это его дело, — а фактических. Вспомнил, {523} что в книге о Ермоловой (не Щепкиной-Куперник, а другой) было таковых очень много[1244]. Я даже отправил издательству письмо с указанием ошибок. А что из этого? Книга отлично разошлась, а мое письмо осталось где-нибудь в архиве издательства (в лучшем случае).