Страница 110 из 186
Как раз передо мной проехал Рабинович с компанией — из Нью-Йорка.
Паника войны была в парижских газетах так сильна, что еще 3‑го я ставил вопрос, а не повернуть ли мне оглобли домой…
В смысле воздуха и отдыха между Парижем и Evian разница колоссальнейшая. Здесь я наверху, города и не видно и совершенно не слышно, он очень далеко где-то внизу; под моим балконом тишайший безлюдный парк; перед глазами дивной красоты Женевское озеро; на том берегу мелькает Лозанна: ночью она блестит бриллиантами огней, а влево от нее Morges, где мы с Екатериной Николаевной проводили каждый год 2 – 3 недели. По вечерам там змейкой горит освещенная набережная. Тишина и кругом, и в отеле (очень дорогом). Кроме нашего отеля, жилья близко нет. Только церковь с башенными часами, отбивающими каждые 1/4 часа. Наше развлечение — часто в 4 часа спускаемся (funikulaire) в город, и в cafй (Casino) пьем кофе, слушаем джаз и смотрим на 5 – 6 танцующих пар. В Casino внутри, где есть и подобие рулетки, даже Мишу не тянет, а обо мне и говорить нечего.
В Париже два раза виделся с Леонидовым. Его дела неплохи, но рвется в Москву и мечтает о этом, как об рае. Сын Луи (в Берлине) окончил свой университет по химии {475} блестяще, с большим успехом провел диссертацию, но мечтает только о Москве и, во всяком случае, в Берлине оставаться не хочет. В «Rйsidence» прислуга — мои друзья и настроены крайне большевизански, а ближайшие Marie и Joseph — даже коммунисты (но «на чай» берут).
Я, кажется, начинаю приходить в некоторые силы.
Ну, давайте немножко о делах.
Что «Половчанские сады» в филиале — я сам собирался предлагать это[1113]. Пьеса только выиграет. Однако необходимо будет мне побыть на трех репетициях. Надо нам перед самими собой установить твердый, ясный «образ спектакля».
От Болдумана получил письмо — конечно, по поводу жены. Ответил. Мне самому любопытно, точно ли она так слаба. Во всяком случае, во всех моих встречах с нею она была в первом ряду (Шостко, Ауэрбах, Базарова, Барташевич, Стругач…) по добросовестности, внимательности…
«Горе от ума». Вот важный вопрос. Надо сговориться с Качаловым, и придется посвятить не менее двух шестидневок полностью. И дать новую премьеру: Качалов, Ливанов, Алеева, Белокуров, Софья (кто же в конце концов?), Михеева и т. д. Пожалуй, и три шестидневки. Надо Евгению Васильевичу[1114] это иметь в виду. Важно. Главное — морально, как пример достижения художественных планов, прочного отношения к постановкам и, в частности, к классикам, серьезного внимания к достойным дублерам и т. д. и т. п.[1115]
Давно я не ждал ничего с таким интересом, как пьесы Булгакова…[1116]
О «Трех сестрах» начинаю думать. Если бы Вам пришлось встретиться с Дмитриевым, то напомните ему, что я предложил ему думать о доме Прозоровых, именно обо всем доме. Чтобы легко было переходить из одной комнаты в другую — гостиная, столовая-зал, комната Ольги и Ирины и т. д. Весь тон спектакля пойдет от этого. Может быть, даже вертеться в первом действии? Да и в втором?..[1117]
С чего это Боярский взял, что я демонстративно «не хочу с ним работать»? Я был слишком замотан, он не мог повидаться со мной, когда я предложил ему часы, а потом, когда он смог, у меня были последние репетиции «Бури»[1118]. Да, у меня {476} есть к нему счета, и я вовсе не собираюсь таиться и интриговать, но чтоб предъявить ему эти счета, должен быть непереутомленным. Вообще по части руководства мне надо провести ряд бесед или заседаний, и именно в начале сезона, а не потом, когда репетиции меня заморят.
Сюда относится и знакомство с молодежью. Если я опять буду дожидаться, как в прошлом году, когда они до конца дорепетируют, то опять ничего не просмотрю. Надо назначать кусочками, на час — на полтора по вечерам; кто свободен, те и покажут в таком виде, в каком готовы… Мне ведь знакомиться не с тем, как они проработали роли и отрывки, а с их данными. Это можно и без показывания полностью пьес и ролей.
Очевидно, я приеду в самых первых числах августа. Думаю попроситься в Барвиху, напишу отсюда Щурову и Сошиной. Здесь, за границей, негде оставаться долго.
Вот Вам и все, пока.
Крепко жму руку.
Привет всем, кто вспоминает меня с доброй улыбкой.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
543. Из письма Е. Е. Лигской[1119]
18 июля 1939 г . Evian les bains
18/VII
Милая Евгения Евгениевна!
… Здесь в этом году погода не очень балует. Хорошая, но неровная и много гроз.
Слетали мы с Мишей (т. е. съездили на автомобиле) в Женеву (стало быть, в Швейцарию), что-то около 60 километров. Получить нечто замечательное и совершенно неожиданное: почти полностью музей Прадо (испанский). Для этого собрания величайших произведений мира надо было ехать в Мадрид. Во время войны республиканцы для спасения музея от воздушных бомбардировок вывезли в Швейцарию, и вот мы увидели лучшие вещи и Веласкеса, и Рафаэля, и Мурильо, и всего Гойю, и пр. и пр.
{477} Чувствую я себя, конечно, значительно отдохнувшим, но — увы — далеко не таким, к чему привык. Рискую вложить фотографию отеля. …
544. Труппе МХАТ[1120]
29 августа 1939 г. Москва
29 августа 1939 г.
Уже давно на всех репетициях я твержу о необходимости самого внимательного отношения к авторскому тексту, требую точной передачи фразы. А между тем со всех сторон я слышу — и от режиссеров и от суфлеров, — что наши спектакли чаще и чаще засоряются отсебятинами, вставками, неточностями текста и т. п. На замечания и напоминания режиссеров и суфлеров многие актеры не обращают внимания. Считаю такое явление в Художественном театре совершенно недопустимым и объявляю, что впредь буду рассматривать упорный отход от авторского текста как нарушение трудовой дисциплины, вызывающее соответственное взыскание. Режиссерам и особенно суфлерам вменяется в обязанность следить за точным выполнением этого распоряжения.
545. А. М. Левидову[1121]
20 октября 1939 г. Москва
20 октября 1939 г.
Я в совершеннейшем отчаянии. Как говорится, всеми фибрами моей души чувствую, что Вы с нетерпением ждете от меня моих впечатлений о Вашей книге[1122]. Дни за днями и неделя за неделей. Три, а то и четыре раза я принимался за внимательное чтение книги, и каждый раз самые настоятельные текущие дела и обязательства отвлекали меня. Право, скажу, что мысль о Вас преследует меня каждодневно и точит мое настроение. Принимаясь, каждый раз заново читаю Ваше предисловие. Пробовал перелистывать самую книгу — и то не удавалось. Наконец, после большой работы — выпуска новой оперы — поехал в санаторий на отдых и решил там заняться этим делом. А там как раз доктор строжайше мне это запретил.
{478} Между тем меня мучает мысль, может быть, Вы задерживаете издание книги в ожидании моей рецензии. К ужасу своему и впредь не вижу времени, когда я бы мог осуществить свое обещание. Но дело не только в моем времени и физическом бессилии — дело еще в том, что никогда я не думал оказаться таким беспомощным в вопросах литературоведения и театроведения. Правда, я всегда удивлялся, как выросли наши литературоведы и театроведы и как изумительно они овладели, очевидно, необходимой для этой области формой изложения. По правде сказать, я хоть и рассматриваю большие статьи по этой части в журналах, но должен признаться, что мне это всегда стоит усиленного внимания и трудов. А здесь, в Ваших тезисах, я совершенно путаюсь. Мне стоит невероятных усилий добраться до настоящей мысли, не говоря уже о том, что я встречаю много слов, мне совершенно непонятных. Пожалуйста, не примите это за критику. Очевидно, это просто свойство моей театральной литературной культуры. Я сам во время репетиций и выступлений, как мне кажется, беру предмет беседы, тему довольно глубоко и всесторонне, но, очевидно, для установки научной требуется особенный язык, особенная форма изложения, которая мне совершенно не свойственна.