Страница 109 из 186
На том берегу по вечерам сверкает огнями Лозанна, спускающаяся по холму, и видна ленточка освещенной набережной маленького городка Морж, где мы с Катериной Николаевной проводили каждое лето по 2 – 3 недели. Вообще это ее любимейшее место. И в 45 минутах от Женевы, где могила ее матери и сестры (Марии Николаевны, мамаши Александра Александровича Типольт).
Я еще не был в Женеве, на днях собираюсь. Вчера ко мне приезжал оттуда один из наших представителей в Лиге Наций… Миша раньше никогда не был в Швейцарии.
Питаюсь я хорошо, столковался с поваром здесь и заказывал специально и в Берлине и в Париже. Самочувствие у меня? Физически хорошее. Кажется, выправляюсь окончательно.
Вот уж когда по чистой совести мог бы благодарить всецело наше Правительство, которое и поставило меня вновь на ноги и дало валюты для поездки сюда.
Уже не знаю, удастся ли мне оправдать эти заботы обо мне.
Все Ваши письма (пока четыре) и телеграммы получил. Спасибо за все информации. Надеюсь, что Курский передал Вам письмо.
О дне возвращения, конечно, буду телеграфировать. Пробуду здесь maximum две недели, они стоят месяца в Кисловодске.
Сердечно жму Вашу руку.
Передайте привет нашим на ул. Герцена и всем, кто поминает меня добром.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
{470} 535. И. К. Гусеву[1094]
4 октября 1938 г. Москва
4 окт. 1938 г.
Многоуважаемый Иван Кузьмич!
Пользуюсь случаем выразить Вам мое искреннейшее уважение к Вашей большой деятельности.
С такими работниками, как Вы, можно не только вести театральное дело, но — что, может быть, еще дороже для искусства — можно пускаться в самые смелые искания с верой в то, что «мы победим»!
Примите и мою благодарность за все сделанные последние работы для дорогого нам МХАТ.
Вл. Немирович-Данченко
536. М. М. Тарханову[1095]
12 октября 1938 г. Москва
12/X 1938
Дорогой Михаил Михайлович!
Пользуюсь случаем высказать Вам мою главную мысль, каждый раз когда я поддаюсь обаянию Вашего таланта.
Много слов, статей, речей, изысканий потрачено театроведами на тему: надо ли актером родиться или им можно сделаться. Вы являетесь ярким примером того блеска и заразительности, каких не добиться актеру без врожденного дарования.
Силу Ваших актерских свойств, Вашей богатой сценической палитры я особенно чувствовал все последнее время в наших встречах по «Горю от ума»[1096].
Не раз говорил Вам это и рад повторить.
А кстати и пожелать Вам успешно завершить этот новый труд.
С искреннейшей симпатией.
Вл. Немирович-Данченко
Прошу передать мой привет Елизавете Феофановне.
{471} 537. М. П. Лилиной[1097]
17 ноября 1938 г. Москва
17, четверг
Милая Мария Петровна!
Вы такая актриса, которая сама может отвечать за органическую связь образа с замыслами постановки. Поэтому я выскажу мое мнение, как опасения[1098]. Опасность Вашей графини для меня в двух линиях. Первая — не получится ли Петербург, а не Москва. Пушкин, а не Грибоедов. В доме Максима Петровича, а не в особняке Фамусова на интимном балу («домашние, друзья», «под фортепьяно»). Французская кухня вместо кулебяк, каш разных сортов, грибков да кисельков.
И вторая — не разберу, как Ваш замысел справится с такими задачами: глуха, бестолкова («ее не вразумишь») и очень дряхла («мне, право, не под силу; когда-нибудь я с бала да в могилу»)[1099].
Отвечаю бегло, чтоб не задержать.
Обнимаю Вас.
Ваш Вл. Немирович-Данченко
538. И. К. Ениколопову[1100]
14 декабря 1938 г. Москва
14 декабря
Многоуважаемый Иван Константинович! Думаю, что это, действительно, был мой отец, Иван Васильевич.
У меня сохранился его формуляр. Там значится, что вся его служба протекала на Кавказе, что в 1839 году он был произведен в капитаны, и хотя в формуляре нет точных указании на назначение его по установлению демаркационной границы, но именно в эту пору указаны какие-то его операции в Адрианопольском округе.
Причем о другом Немировиче-Данченко я до 70‑х годов на Кавказе не слыхал.
Что Вы пишете о грибоедовской рукописи — очень интересно[1101].
В. Немирович-Данченко
{472} P. S. У меня был товарищ по гимназии Ениколопов. Не родственник Вам?
539. В. А. Орлову[1102]
Январь (после 23) 1939 г. Москва
Дорогой Василий Александрович!
Возобновление Чехова — дело такое сложное, что режиссура долго не могла остановиться на определенном составе исполнителей. Поэтому случилось так, что Вам, кроме дублирования Андрея, поручается поработать еще над Кулыгиным. Я понимаю, что эти перемены могут Вас беспокоить, и потому очень прошу Вас понять наши сомнения и извинить.
Жму руку. Вл. Немирович-Данченко
540. Труппе МХАТ[1103]
25 мая 1939 г. Москва
Телеграмма
Мысленно слушаю эту чудесную лебединую песню Чехова. Вспоминаю всю великолепную работу над «Вишневым садом» Станиславского и шлю горячий привет так крепко держащей наше художественное знамя Ольге Леонардовне[1104].
Немирович-Данченко
541. Из письма Е. Е. Лигской[1105]
9 июля 1939 г . Evian les bains
9/VII-39
… Когда встречаются разногласия между мною и единогласием в нашем управлении, я не возражаю. Оставляю за собой право врываться в решительных случаях. Так насчет «Периколы» не возражаю, но остаюсь при особом мнении[1106]. Для {473} «кассы», может быть, и хорошо, но это будет после «Елены»[1107] много шагов назад! А тогда я и кассе радоваться не способен.
Вообще… если это не подозрительность, опасения с моей стороны… боюсь торжества такой тенденции… все вширь и вширь. А не вглубь. Довольствоваться нажитым. Нет надобности тратить время для «отлично», когда и «хорошо» приносит успех… Вширь — это значит сплошные замены первых сил вторыми, это значит — мириться каждодневно то с одним ляпсусом, то с другим, не замечать, как изо дня в день снижаются требования, а вместе с этим растет и самодовольство; злоупотребление моей же формулой, что театр есть цепь компромиссов…
Можно мириться и с компромиссами, если они не обращаются в систему, если все время, непрерывно, над театром, над его работами и даже его бытом маячит и звенит нечто настоящее, если люди видят его и хорошо понимают, хотя бы еще и не достигали… А вот это-то, боюсь, и улетучивается. И на сцене, и в работах, и в управлении, и даже среди людей, поставленных над нами… А, чего доброго, вот‑вот и начнет тяготить! … И вот когда на досуге перебираешь, как много из того, что я говорю, улетучивается и как мало «зерен» остается в театре, — чувствуешь приступы апатии, равнодушия. И должен признаться, что в эти две недели я гораздо больше думаю о МХАТе, чем о своем любимом детище. Хотя там формула «вширь, а не вглубь» разгулялась до того, что между мною и директором[1108] вот‑вот разразится бой, но там часто по крайней мере играют «и вширь и вглубь», да и силы — возможности другие…
542. О. С. Бокшанской[1109]
10 июля 1939 г . Evian les bains
10/VII
Милая Ольга Сергеевна!
Ваши славные письма получаю. И довольно быстро, на 3‑й — 5‑й день. Вот последнее от 5‑го я получил уже здесь, в Evian, 8‑го. Из Парижа, из посольства, откуда пересылает мне любезная барышня по фамилии Донченко.
{474} Итак, Вы теперь в Пестове, отдыхаете от Москвы, жаритесь на солнышке и жарите в «червы»[1110] (червы, черв, червам).
Я с Мишей переехали сюда, в Evian, только 4‑го. Таким образом, в Париже пробыли две недели. Миша ухаживал… (нет, не за француженками) за мною, бегал по покупкам, много бродил по музеям, а я день просиживал в комнате, в 4 часа выходил в кофейню, а в 10 уже был в постели. Сурицы заботились, чтоб мне не было скучно, но это ограничивалось иногда Булонским лесом. От театров я отказывался (Питоевы — «La dame aux camйlias»[1111], Comйdie[1112] — «Женитьба Фигаро» Бати и «Ундина» Жуве и т. д.), неинтересно.