Звездочеты

— Не ходите, не ходите…

Боец, видно, тоже расслышал ее мольбу. Он широко, ослепительно улыбнулся и подмигнул Петру:

— Боится… Они такие — вцепятся, как репьи…

Эти слова вызвали у Петра досаду, и он, как бы желая опровергнуть нелепое предположение бойца, рывком освободил руку и стремительно пошел вслед за бойцом к выходу из вагона.

Укрытый ночной темнотой перрон был почти безлюден. Разрушенное бомбежкой здание вокзала напоминало сейчас древнюю зубчатую башню, притаившуюся в ночи. Все пути были заняты неподвижными, словно так и решившими навсегда остаться здесь составами.

Боец подождал, пока Петр спрыгнул с подножки.

— Долго простоим? — спросил Петр у пожилого нелюдимого проводника.

— Одному господу богу то ведомо, — ответил тот, прикрывая фонарь полой форменной куртки.

Они пошли по платформе рядом. Неожиданно, словно раскат грома, до них донесся прерывистый, грозный гул. Боец приостановился.

— Слыхал? — В голосе его прозвучала откровенная радость. — Это под Смоленском или где-то у Ярцево. Слыхал? — Но, почувствовав настороженность Петра, поспешно добавил: — Видать по всему, наша дальнобойная, зовется АРГК.

— АРГК? — с любопытством переспросил Петр.

— Артиллерия резерва Главного Командования, — значительно расшифровал боец. — Пора бы знать.

Петр смутился. Действительно, как это он, военный корреспондент, сразу не догадался?

— Люблю бродить по ночным вокзалам, — задумчиво промолвил боец. — Не по таким, конечно. Люблю шумные, с веселыми огнями, с гудками жарких, как кони на скаку, паровозов…

Он сноровисто пролез через тамбур преграждавшего путь на станцию состава. Петр, все еще не отдавая себе отчета, зачем они туда идут, механически последовал за ним.

— Вот он, оскал войны, — широким жестом обводя разрушенное здание вокзала, философски изрек боец. — Кто бы мог подумать. А там вон, кажется, есть что-то живое. — Он махнул рукой в сторону пристанционной постройки, из которой струился слабый призрачный свет.

Они обогнули здание вокзала, спотыкаясь о битый кирпич и искореженные балки. Здесь было темно и мрачно, как в пещере. Петр оглянулся назад, подумав, что если их поезд вдруг пойдет, то отсюда они его уже не смогут догнать.

— Ты только посмотри, что за чертовщина! — изумленно воскликнул боец, указав рукой за выступ полуобвалившейся стены. — Здесь кто-то лежит!

Петр рванулся вперед, заглянув туда, куда показывал боец, и в тот же миг, почувствовав острую, оглушающую боль в голове от сильного удара чем-то тяжелым и острым, упал на пруду кирпичей…

Прошла, кажется, целая вечность, пока он услышал, будто издалека, едва различимые слова:

— Я просила его не ходить, просила…

— А этот гад исчез, — это был голос майора. — Недаром я его сразу невзлюбил. Теперь ищи-свищи.

— Я знаю его, — снова прозвучал голос девушки. — Его зовут Глеб…

Петр снова потерял сознание…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

По удивительной случайности полк, в котором находился Курт Ротенберг, форсировал реку Березину в том самом месте, где когда-то наполеоновская армия, преследуемая Кутузовым, безуспешно пыталась спастись паническим бегством из пределов России. Взвод саперов обнаружил в болоте у деревни Студенка остатки моста, построенного еще французами, и, к удивлению окруживших его солдат, — наполеоновский штандарт с изображением орла.

Березина была еще мутной после первых летних дождей. Почерневшие от времени сваи моста покрылись влажной зеленой плесенью. Орел на штандарте едва угадывался, подозрительно косился злым глазом из потускневшей дали времен. К тому же он оказался бесклювым.

— Вдохновляющее предзнаменование, — с едва скрытой иронией произнес кто-то из саперов.

— Нам только и недостает доморощенных пророков, — тут же поспешил оборвать его командир роты Шпицген, питавший устойчивую страсть к чтению нравоучений. — Сопоставлять несопоставимое — бесплодная и вредная затея, она порождает бессилие. Что вы хотели сопоставить?

Молчание нахмурившихся саперов было ему ответом. Они знали, что это лучший способ избавиться от возможности навлечь на себя гнев Шпицгена.

— Что вы хотели сопоставить? — грозно повторил риторический вопрос Шпицген. — Коней Мюрата и танки Гудериана? Примитивный ум храброго полководца, но бездарного политика Наполеона и всевидящий гений вождя потомков Нибелунгов — Гитлера? Начало девятнадцатого столетия и середину двадцатого? Это вы хотели сопоставить? Так шевелите же своими бараньими мозгами!

Курт без особого интереса слушал Шпицгена. Ему вспомнилась давняя поездка с отцом в Кобленц, городок на берегу Рейна. Они случайно забрели на маленькую, стиснутую каменными домами и старыми липами площадь. Здесь стоял обелиск. Курт подошел к нему вплотную и прочитал надпись. Написанная французским высокопарным стилем, она свидетельствовала о том, что обелиск сооружен французским комендантом Кобленца в 1812 году в честь переправы через Рейн устремившейся в поход на Россию «великой армии» Наполеона. Под этой надписью были выбита еще одна. Курт прочел: «Принято к сведению и одобрено». Внизу стояла подпись русского генерала, который в 1915 году стал комендантом города.

Курт с недоумением взглянул на отца. Тот тоже читал надпись, с трудом сдерживая гнев.

Сейчас, вспоминая это, Курт подумал, что перед тем, как послать немцев форсировать Березину, Гитлеру весьма полезно было бы побывать у этого обелиска.

Курт тяжело переживал трагизм своего положения. Внезапный призыв в вермахт не только разрушил все его планы, но и несомненно планы тех людей, которые были с ним связаны, и прежде всего — Ярославы, которая так, видимо, и не узнала истинной причины того, что он не пришел на условленную встречу в ресторан «Фатерланд».

Но особенно мучило Курта сознание того, что он принужден был, вопреки своему мировоззрению, участвовать в нападении на Советский Союз, страну, которую любил, в которую верил и в которой у него было столько хороших и надежных друзей.

В ночь накануне нападения Курт не мог сомкнуть глаз. Она, эта ночь, как на грех, обещала быть самой короткой. Над лощинами холодными облачками навис туман. Небо вызвездило так ярко, что, казалось, подставь ладонь — и в ней затрепещет отражение живых звезд. Рассвет лишь угадывался там, где над лесом прояснялась густая, непроницаемая тьма, а соловьи в черных кустах уже рассыпали в тумане первую дробь.

«Скоро над этим лесом появится солнце — оно рождается на востоке, и это уже будет совсем другое солнце, — солнце войны, — с грустью и острым сознанием вины за то, что бессилен что-либо изменить, размышлял Курт, опершись спиной о старый пень. — Мы не просто пересечем границу, мы нападем на солнце. Но разве можно его погасить? И ты, коммунист, антифашист, будешь идти через границу своей второй родины? Да, конечно, ты будешь стараться стрелять так, чтобы пули летели мимо твоих братьев по классу, ты постараешься при первой возможности перейти на их сторону и повернешь оружие против фашистов. Но все равно, ты в этой ненавистной тебе форме перейдешь советскую границу, будешь участвовать в нападении на советскую пограничную заставу А главное — станешь свидетелем того, как эта разбойничья лавина начнет убивать, жечь, разрушать… Кто знает, может, именно в этих местах, на этом участке, охраняют свою страну части Тимофея Лукьянова?»

И, как выстрел, прозвучал сейчас для Курта вопрос Тимоши, который он задал ему в тот памятный день в осеннем лесу, под Немчиновкой: «Куда вы-то смотрели, антифашисты?»

Память об июньских днях, предшествовавших переходу границы, неотступно преследовала Курта как живой укор, как раскаленное клеймо, прикоснувшееся к телу.

Полк, в котором оказался Курт, с отчаянно веселыми песнями промчался в скоростном эшелоне через территорию Польши и разместился вблизи советской границы. Днем и ночью шли непрерывные тактические учения, похожие на репетицию перед началом спектакля. И хотя пустили слух, будто фюрер планирует поход в Индию и будто Советский Союз согласился пропустить через свою территорию германские войска, Курт этому не верил. Ходили и другие слухи. Говорили, якобы сосредоточение немецких войск вблизи советской границы понадобилось, чтобы провести за нос англичан: пусть себе думают, что Германия затевает войну против русских, и наслаждаются розовыми снами, а тем временем парашютные десанты вермахта, как снег на голову, низвергнутся на Лондон. А через несколько дней из уст в уста передавался со скоростью звука новый слух: советские дивизии сосредоточиваются на границе и готовятся к прыжку на немцев.